– Ты который из близнецов? – требовательно спросила девочка. Её голос звучал совсем, как у Леры, но на тон выше. Если это была она, но под маскировочной личиной, то почему задавала такие странные вопросы? – Я Герман, – растерялся он. – А ты… настоящая? – А ты? – Девочка впилась в него взглядом и, помолчав, добавила: – Ты-то мне и нужен, Герман. Я Вера. Лерина субличность. Расфокусировав зрение, Герман увидел раскинутую над ней структуру ауры, но если у Леры она была алая, то у девочки – цвета запёкшейся крови. – У вас разные идентификаторы! – осенило Германа. – В этом всё дело, да? – Садись, пять. А если под делом ты подразумевал, что Лера вечно впутывает меня в передряги, то и в этом тоже не ошибся. – А что тебя не устраивает? Она так взглянула, что он осёкся: показалось, что из зияющих провалов вот-вот выпрыгнет зверь Балаклавица. – Я хотел сказать… Ты ведь её субличность и всё такое… – То, что после насильственного экзорцизма, который почему-то называется лечением, осталась она, а не я, ещё не значит, что со мной не надо считаться, тебе так не кажется? Да и вообще, – рассуждала девочка. – Я смышлёнее. Я аккуратнее. А Лера – злобное туповатое существо, которое за годы жизни в нормальной семье не приучилось даже мыть руки после туалета. Обидевшись за Леру, Герман буркнул: – Что же тогда субличность не она, а ты, такая хорошая? – Блин, ты как старый дед. Может, тебе ещё всю историю болезни пересказать? Других ведь нет тем для разговора! Тем временем, они пересекли Оазис и через червоточину перенеслись в пустыню, где отыскали место подальше от мигрирующих сервисных зон. Вера достала из рукава свиток с рисунком. – А вот и наш инвайт. Ну, ты готов? – Вера шагнула к Герману и распахнула объятия. – Иди же ко мне скорее! Она выглядела не старше одиннадцати. Герман медлил. Он думал о том, как Лера положила голову ему на плечо, заставив сердце биться сильнее. – Прости, но это странно, – сказал он, наконец. – Ты ребёнок. Я не буду с тобой обниматься. – А ты хороший парень, да? – Вера опустила руки. – Жалко, что тупой. Спрашивал, настоящая ли я. Ненастоящие тут разве что фантомы в «Саду». И то, они кричат и истекают кровью очень убедительно. Просияв, будто вспомнила что-то забавное, девочка добавила: – А ещё я видела тебя в реале. Там у тебя две головы. Герман внушил ей, что впереди обрыв, и столкнул в него. Вера застыла в воздухе, будто стояла на прозрачной смотровой площадке, а потом споткнулась и непроизвольно бросила взгляд вниз. Пустота вскрылась и просела. Вера ушла под неё, как под лёд, негодующе вскрикнув напоследок. Герман отменил обрыв, затёр подошвой швы в песке и пошёл прочь. Вскоре послышался весёлый голос: – Маньяк-убийца! Вера выглядела помятой, но, встряхнувшись всем телом, как щенок, снова обрела опрятный вид. Повеяло чистотой: кондиционером для белья и горячим паром, а ещё почему-то – новыми книгами, и далёким отголоском той нежности, которую Герман попробовал из белого флакона в лавке Барыги. – А ты крутой. Внушаешь, – похвалила Вера, но тут же добавила со всей бескомпромиссностью, присущей среднему школьному возрасту: – Но ты поддался на провокацию. Это никуда не годится! Ты так на любую серость поведёшься. – Предупреждать надо. Девочка поморщила нос, что придало ей неуловимое сходство с Лерой. – Думаешь, серость будет тебя предупреждать? Ну да ладно! Пора начинать… Знаешь что, раз ты такой нежный, то вот как мы поступим. Ты пригнись, а я тебе на спину залезу. Не переживай, мне это не нанесёт травму, ха-ха! Последние слова она договаривала, вскарабкиваясь на Германа. Рисунок вспыхнул у неё в руках, и вокруг разлился красноватый свет. Послышалось невнятное бормотание – Герман узнал голос Балаклавица, но не разобрал слов. Когда вспышка растаяла, показалось, что инвайт не сработал. До самого горизонта было пустынно, только душный ветер таскал перекати-поле, да сочилась река из трещины в земле. А потом Герман ощутил преходящую тяжесть в солнечном сплетении – признак того, что чувствительность понижается до уровня, приемлемого, например, в публичных пространствах, и поздравил себя с успехом. Это пространство не являлось публичным. Здесь правила чужая воля. Она навелась на Германа, как лупа, и прицельно обожгла место, откуда он эйфоточил. – Слазь, – буркнул он девочке. Вера спустилась на землю, ощутимо двинув Германа в бок. Без внушения в отместку за обрыв тут не обошлось. Заслоняя небесный свет, в воздухе билось гигантское сердце. Во все стороны от него тянулись сосуды и терялись в подсвеченной красным дымке. Герман увидел прозрачный силуэт лабиринта, который они питали. Невдалеке, разбросав конечности, лежало пронзённое арматурой тело. От него несло, как от мяса, размороженного в жаркий день. Кивнув на тело, Вера спросила: – Как тебе? – С ума сойти можно, – честно ответил Герман. – Порадуемся, что тут хотя бы не выгребная яма. Надёжнее любой серости, кстати. Хочешь что-то спрятать – утопи в говне. Злоумышленники наизнанку вывернутся, отводя себе глаза, чтобы им не воняло и не пачкалось, а на дело силёнок не хватит. Учти на будущее. – Зачем? Выворотни не воруют друг у друга. – Это тебе Лера сказала? Нашёл кого слушать. Герману начали надоедать эти придирки к Лере. – Много ты понимаешь! За такое могут серьёзно наказать. – Но если выворотни не воруют друг у друга, – тонко улыбнулась девочка, – кого и за что тогда наказывают? Герман не нашёлся с ответом. К раздражению от придирок прибавилось недовольство собой. Его сделала маленькая девочка! К тому же, для успеха дела разум должен был оставаться ясным и чистым, как линза, а Герман снова позволил на эту линзу надышать. – Давай уже начнём. – Давай, – согласилась Вера. Она кивнула на что-то позади Германа. Он не шелохнулся, и Вера в раздражении всплеснула руками. – Я серьёзно, обернись уже! Пока они препирались, в карманном измерении материализовалось здание. Максимально обезличенное, серое, оно выделялось лишь тем, что с водосточной трубой сообщался один из сердечных сосудов. – Ты иди внутрь. Проверь, что там есть интересного. А я останусь здесь. Возможно, хозяин думал о паролях от своих банковских счетов и воспоминание об этом ещё не до конца развеялось, – распорядилась Вера. Герман вошёл в дом, предусмотрительно расфокусировав зрение, чтобы не пропустить серость. Там царил полумрак. Ни окна, только прямоугольник света, брошенный проектором на стену. Проектор крутил запись, на которой были близнецы. От неожиданности Герман моргнул и со всей беспощадностью происходящего увидел себя с братом со стороны. Белые стены стиснули их, белые жалюзи обрушились на окно, снежно-белая кожа девушки таяла под ладонями. Кто сказал, что цвет похоти – красный. Он ослепительно белый, белое солнце, разрастающееся в голове. Малодушно желая, чтобы всё это оказалось всего лишь ловушкой, Герман скосил один глаз в сторону, не сводя другой с экрана, затем зажмурился и взглянул сквозь опущенные веки. Ничего не помогало, потому что это была не ловушка. Не серость, призванная вытянуть травмирующие воспоминания нарушителя, чтобы его ранить и дезориентировать. Это была привнесённая в Эйфориум видеозапись с веб-камеры. Она подошла к концу и сменилась другой, которая сделала бы честь Кукольному театру: цепи, ампутированные конечности. Но у Германа снова и снова прокручивался перед внутренним зрением сюжет с близнецами в главной роли. – Ну что там? – крикнула Вера с улицы. Герман опомнился: – Кажется, нашёл кое-что. Скачиваю. Он загрузил записи с проектора в облачное хранилище, загодя синхронизированное с эйфоном. Когда из-под ресниц вырвался синеватый всполох в знак того, что скачивание завершено, Герман стёр оригинал без возможности восстановления. Облегчение не наступило. Оказывается, Балаклавиц не только смотрел, но и снимал. Да, он отдавал себе отчёт в незаконности такой съёмки, раз спрятал запись в Эйфориуме, но где гарантия, что до этого её не посмотрели все его друзья? Отдалённые раскаты грома прервали размышления Германа. Он вышел на улицу. Вера встревоженно наблюдала, как над прозрачными ломаными линиями, образующими лабиринт, сгущались тучи. – Что-то тут не то, – поёжилась девочка. – Ты ничего не делал? – А ты? – Кто, я? Очень смешно, Герман. – Раз ты ничего не наделала, то и я тоже. Так, запись стёр. Он физически ощутил, как напряглась Вера и предприняла безуспешную попытку нырнуть в его переживания. – Ну, знаешь, как это бывает. Скопировал – удалил. По привычке. Снова разразился гром, отчего у обоих ненадолго перехватило дыхание, и над карманным измерением разверзнулся купол. Герман с девочкой остались внутри. В леденящей близости от них, по ту сторону купола, собирались фигуры в сером, которые не предвещали ничего хорошего.