– И очень жаль. Вспомни Грёза. Как он теперь, встретимся ли мы снова – неизвестно. – Я прекрасно помню Грёза. В особенности, то, как ты мне из-за него нос разбил. – Ну и не горжусь этим. – Сергей помолчал, подбирая слова. – Нам нельзя ни к кому привязываться, Герман. Мы ведь не можем с тобой просто разойтись, если что-то пойдёт не так. А с этим придётся как-то жить. Герман вдруг вообразил, как достаёт из шкафа тряпки брата и рвёт их, а Сергей, насильно овладев телом, берёт ножницы в левую руку и протыкает ими правую. Видение было настолько живым, что Герман прикрыл глаза ладонью. В ногах у близнецов стоял кубик Рубика с полностью собранным верхним слоем. 13. Наступила поздняя осень. К брату приехала Альбина. Закутанная в шарф цвета снега, который только-только начал срываться, сама вся белая, она напоминала бабочку- капустницу. Герман вспомнил, что капустница – вредитель, и у него испортилось настроение. Сергей зажёг в комнате все лампы и три дня рисовал под ними Альбину, замысловато завёрнутую в ткань, и болтал о том, что хочет сшить то же самое, но в цветах сепии. Герман понятия не имел, что эта за сепия такая. Он смотрел на тело, едва прикрытое легчайшей тканью, тонкокостное – и не чувствовал ничего. На исходе третьего дня с порога раздался знакомый голос: – А ваш менеджер в курсе, что вы сюда девок таскаете? Герман обернулся и увидел Леру. Она разглядывала Альбину и Серёжину ладонь у неё на плече, которая была и ладонью Германа тоже. Герману стало неуютно. Он спрятал руки за спину. Зажатые между пальцами булавки рассыпались. Альбина вздрогнула так, словно эти булавки вонзились ей прямо в лицо. – Я, пожалуй, пойду, – сказала она. – Давай-давай. – Лера бесцеремонно наблюдала, как девушка переодевается, неуклюже придерживая ткань на груди. – Вали. За Альбиной захлопнулась дверь. Лера просияла, расстёгивая куртку. В рукаве запутался наушник, и телефон повис на проводке, оторвался и упал на матрас, разразившись весёлой музыкой. Скидывая на ходу кроссовки, Лера протанцевала по комнате, то на цыпочках, то переставляя ноги след в след, будто балансировала на тротуарной кромке. Сергей достал у Леры из рюкзака бутылку «Новороссийского» и открыл зубами. Сделал глоток. Вытер губы тыльной стороной ладони и протянул бутылку обратно. Лера вырвала её из рук. – Раз ты прогнала Альбину – значит, будешь вместо неё, – сказал брат. Он подобрал ткань и укутал растерявшуюся Леру. Близнецы стояли так близко, что Герман чувствовал запах от её кожи и волос – грустный запах увядших роз и палой листвы. Герман опустил глаза. Сергей подобрал планшет для рисования и сел напротив Леры. Спросил миролюбиво: – Ну и что это сейчас было? – Твоя подруга-потаскуха, вот что, – сверкнула глазами девушка. – Вот тебе самой приятно говорить эти гадости? – не отрывая карандаша от бумаги, спросил брат. – Очень, – ответила Лера со злым удовольствием. – Как представляю, что она могла вам про меня наплести, так хочется говорить и говорить гадости. – Ты что, её знаешь? – Кто её только не знает! Что смотришь? Твою Альбину отсюда уволили за то, что она с клиентами спала. – Да не буду я выслушивать эту грязь. Даже если это и так, то меня это не касается. – Ну уж нет, Серёжа, тебя это касается в первую очередь. Думаешь, она не в курсе, какие тут зарплаты? Или что вы сироты, и государство даст вам квартиру? Она увидела, что ты – молодой дурачок, решила, что будешь за неё держаться… Жестикулируя, Лера пролила пиво на окутавшую её ткань. Карандаш замер на бумаге. – С тобой вообще нельзя по-человечески, да? Ты принимаешь это за слабость и пытаешься на шею сесть. Но моя шея не выдержит – сломается. А я не хочу тебе доставлять такую радость. – Ты закончил? – Вообще-то нет, но ты же всё равно на месте не стоишь и мешаешь работать, – отложил планшет Серёжа. – Ты что пришла-то? – Да так. Прогуляться не хотите? Они свернули с проспекта, оставив позади набережную реки. Шли переулками, всё глубже забираясь во внутренности города. Под ноги падали ржавые листья, и Лера давила их с треском. Серый и дрянной город, думал Герман, ничего романтического. Гранитный, как надгробие. Что только все в нём находят? Или дело в том, что Герман не смотрел на него, а подсматривал – через затемнённые стёкла в такси или из этих подворотен, где идёшь, стиснутый между домами, с ощущением, что кто-то следует за тобой по крышам? Они набрели на пустырь, отороченный колючей проволокой. Герман держал проволоку, пока Лера через неё перелезала. Это была почти что свалка. Приходилось идти, разгребая ногами мусор. Леру это не смущало. Она фотографировала всё – проволоку, промышленные развалины на горизонте, себя на фоне развалин. Внутри они выглядели намного лучше, чем снаружи. Лера провела близнецов наверх, где сохранилась даже кое-какая отделка, только штукатурка пожелтела от времени и запорошила пол. – Тут когда-то была фабрика, – рассказывала Лера. – Потом её начали переделывать под лофт, но финансирование быстро закончилось. Теперь здесь ничего нет. Классно, правда? – Что ж тут классного, – сказал Герман, просто чтобы не молчать. – Не знаю. Сопричастность чему-то… что было и что могло быть. Мне бы хотелось так же остаться в чьей-нибудь памяти после того, как я умру. Чтобы когда этого человека не стало, единственное доказательство того, что я вообще была, ушло вместе с ним. – Что ты такое говоришь? С чего ты взяла, что умрёшь? – Все умрут, Герман. – Ты же молодая. Ты ещё не скоро умрёшь. Лера повернулась к Герману и смотрела так долго, что он смутился. – Помнишь, ты меня спрашивал, кто такие выворотни? – наконец, спросила она. – Да, – отозвался Герман. – Ты сказала, что это цифровые мошенники. – Это не я сказала. Это серые так говорят. И цивилы – потому что им не нравится, когда их грязные маленькие тайны выходят наружу. Она медленно расстегнула молнию куртки близнецов и потянула за рукава. Куртка упала на пол. Лера положила прохладную руку Герману на лоб, смахнула капюшон. – От выворотней избавились бы совсем, технически это осуществимо. Но есть проблема. Они все эйфотворящие. Кто-то ведь должен наполнять Эйфориум контентом. Лера стянула толстовку с плеч, высвободила одну руку близнецов, потом другую. Герман не шевелился, загипнотизированный монотонностью Лериной речи. – Платить за то, чтобы что-нибудь почувствовать – это ведь так унизительно. Но почему тогда цивилы считают себя хозяинами Эйфориума? Разве это не правильно – ставить их на место? А ещё на этом можно хорошо заработать. Я знаю, как. Я могу тебе показать, если ты со мной. Лера вывернула толстовку наизнанку, прижалась щекой к флисовой подкладке и ненадолго закрыла глаза. А потом Лера надела толстовку прямо поверх куртки, швами наружу, и коснулась швов так, будто это были шрамы. – Ты со мной? – повторила девушка. – Подожди-ка, – вмешался Сергей. – Ты что ему такое предлагаешь? – А ты чего вообще лезешь? Я не с тобой разговаривала! Помолчи! – закричала Лера. Сергей тоже повысил голос: – Интересно получается! А если ты начнёшь подбивать Германа прыгнуть с крыши, мне тоже помолчать?! – Лера, но так ведь, наверное, правда нельзя, – промямлил Герман. Глаза девушки вспыхнули. Герману показалось, что он видит в них отражения огней на другой стороне бухты. – Кто тебе запретит? Ты ведь неуловим, Герман. При подключении нейроинтерфейс распознает вас, как одного человека, а после обработки выделяет две сущности. Поэтому твой фактический идентификатор не совпадает с тем, который регистрирует система при входе. Серые никогда не определят, с какой точки доступа ты подключился. – Как тогда они могут меня заблокировать? – удивился он. – Ты же говорила… – Я говорила неправду. Они не могут. Я впервые вижу такой уникальный случай идентификационного химеризма. Вот для чего вы позарез понадобились Грёзу. Как он только догадался… – Откуда ты знаешь Грёза? – перебил Герман. Очарование момента как рукой сняло. Вспомнилось, что на улице поздняя осень, а близнецы стоят без куртки и толстовки. И им было холодно. – Я не знаю никакого Грёза, – смешалась Лера. – Я пробила номер счёта, который ты мне дал. Я всегда так делаю. Узнала это имя, и догадалась, что он был вашим опекуном. А всё остальное – я просто предположила. Просто… просто так. – Я вспомнил, где мы встречались, – сказал брат. – В «Кунсткамере Грёз». Ещё до наводнения.