Кровь приливала к коже сразу по всему телу. Герман рванул рубашку на груди, и с него, шипя, начал испаряться пот. – Что происходит? Что со мной?! Зеркало валялось на песке, треснувшее и оплавленное. – Ты наконец-то отдал что-то от себя. Сотворил, а не скомпилировал, и теперь эйфоточишь. Поздравляю, – сказала Лера, тяжело дыша. Волосы её пришли в беспорядок, смахивающий на креативную укладку. – Сегодня ты войдёшь в Оазис. Сначала Герман подумал, что ослышался. – Да что ты, Лера! – возразил он, когда понял, что девушка не шутит. – Это случайно вышло. Я сам не понял, как. – Тебе и не надо. Достаточно собрать эйфы, которые получились. Герман посмотрел вокруг. Не хватало взгляда, чтобы вместить пустыню, и вся она была подёрнута тончайшей, как свадебная вуаль, дымкой. – Они же растворились во всём этом песке и тумане. Мы их никогда не найдём. – Нигде они не растворились. Они у тебя в личке. Ну, в карманном измерении, – пояснила Лера. – Где, по-твоему, Серёжа проводит всё это время? Ты же не думаешь, что я позволю ему шляться по пустыне, пока его не сцапают серые? – И как туда попасть? Лера шагнула к нему. – Легко. Посмотри на руки. Она обняла Германа и положила голову ему на плечо. Он растерялся. – Так надо, чтобы я тоже там оказалась. – Лерино дыхание щекотало шею. – Да не на меня смотри, а на руки! Он всмотрелся в свои ладони, как Лера объясняла когда-то – будто у него за спиной источник света, и он рассматривает его отражение в оконном стекле. Когда пространство вокруг сдвинулось, замкнулось и обрело очертания, Герман понял, что всё сделал правильно. – Больница? – с удивлением спросила Лера, осматриваясь. – Интересно, почему? Они очутились в палате интенсивной терапии, залитой солнечным светом. Раковина в углу, прозрачные пустые кроватки на колёсиках, синяя лампа. Герман сел на кушетку. – Я бы и сам хотел знать. Терпеть не могу больницы. – Ладно, это твоё личное дело. Я к тебе в душу лезть не собираюсь. Кстати, – девушку передёрнуло, – то, как ты сбил меня с ног… Это было как по зубам напильником, блин. Это ведь воспоминание, правда? О чём? Это была подножка? – Типа того. – Сохрани его, чтобы не прокручивать в памяти всякий раз, – посоветовала Лера. – Вдруг пригодится. Никого не удивишь, но чтобы сбить с толку – сойдёт. У каждого должна быть такая фишка. – А у тебя какая? – Скрип мела по доске. Такой, знаешь, когда рука соскальзывает, – со вкусом описала Лера. Герман невольно содрогнулся, и она добавила: – Вот-вот. Здесь нет ни мела, ни доски, но тебя это цепляет. Есть вещи, один намёк на которые вызывает отклик. Главное – почувствовать принцип. Поймать момент, когда уже всё равно, реальность это или выдумка, настолько тебя это держит, и от всего сердца изъявить. Тогда ты внушишь что угодно. Лера надела кольцо. Зачерпнув кристаллом солнце, которого тут хватало с избытком, она высветила вытекающую из крана струйку дыма, собрала его в две бутылочки из гранёного стекла и протянула одну из них Герману. – А если эти эйфы закончатся? – спросил он. – Герман, ты ещё не понял, что они не закончатся? Это же Эйфориум. Здесь всё не по-настоящему. – Зачем тогда вторая бутылка? – Для твоего брата, – ответила Лера. – Не вечно же держать его взаперти. Они вернулись в пустыню, и Лера поспешила к Серёже с собранными эйфами, оставив застывшую над песками оболочку или, как она ещё называлась – реплику. Реплика была тёплая и дышала, но Герман знал, что она пуста, а Лера – далеко отсюда. Так далеко, что ему туда ходу нет. Герман остался один. Понемногу им овладевали не лучшие чувства. Мысль о том, что у Сергея может быть отдельное пространство, недоступное даже брату, отчего-то вызывала неприязнь. «А ведь я давно уже не знаю, что он чувствует», – вдруг подумал Герман. И действительно: прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз ощущал радость брата, распускающуюся в груди, как цветок. Герман вообще ничего не ощущал, кроме постоянного присутствия Сергея. Только редкие всплески раздражения, тщательно выверенные, как удары ремнём, призванные вернуть Германа в рамки: «Не зли меня». И он не злил. Он не успел обдумать это как следует, потому что вернулась Лера. Она открыла глаза, и её подошвы коснулись песка. А за спиной у неё разверзлась, щедро расплескивая свет, червоточина. Герман прошёл одними из семи ворот, ведущих в Оазис, и его переполнило такое ощущение, будто он вернулся туда, где его ждали и были ему рады. Это, безусловно, была иллюзия. Но иллюзия высшей пробы. Овеваемый сухими ветрами, запечатанный семью сервисными кодами, Оазис выдавался вверх острыми как ножи крышами. Волшебные испарения перетекали в облака, облака принимали форму дирижаблей, меж дирижаблей покоилась головогрудь исполинского паука-сенокосца. Его тонкие лапы упирались в землю, как ходули, образуя правильную окружность центральной площади. Временами лапы переступали, и Оазис звенел и покачивался, подобно хрустальной люстре. – Как же всё-таки здорово, – прошептал поражённый Герман. – И люди такие красивые… – Они тебя таким же видят, – сказала ему Лера. – Я так не думаю. – Ну конечно, глупый. Одна я тебя узнаю́, потому что мы подключились вместе. Остальные видят смоделированную системой оболочку. Смотри! Она покружилась перед ним, и Герман увидел, как летит юбка, похожая на розовый бутон, как падают кудри на незнакомое лицо, и вуаль на этом лице. – Ну как? – самодовольно спросила Лера. – Это называется «личина». – Да, это круто, – признал Герман. Он мысленно зачерпнул стелящийся над мостовой туман и сформировал из него ажурные перчатки на тонких Лериных руках И зонтик в пару к перчаткам. Лера со смехом закружилась, поднимая клубы белого дыма, и вышла из них в своём прежнем облике. – Конечно, это не по-настоящему, как выразился бы твой брат. Так ведь и в фильмах ужасов тоже выдумку показывают, но пугают они взаправду. Да и какая разница, что существует, а что нет. Человек и говно состоят из одних и тех же атомов, только по-разному сгруппированных. Выше этого только разум и фантазия. Может, их проявления – это всё, что есть в мире действительно настоящего. – Ну, чем займёмся? – спросил Герман. – А чем бы ты хотел? Выбирай. Лера показала на север, где что-то алело, как вишня в хрустале. Стоило только присмотреться, как стены зданий расступились перед взглядом и стали прозрачными. Герман увидел лабиринт из розовых кустов. В центре лабиринта билось исполинское сердце, а над входом горела надпись: «АД». Прищурившись, Герман понял, что первая буква, а именно «С», перегорела. – Эротический аттракцион, – сказала Лера. – Обещает исполнение любых фантазий. – Почему тогда «Ад»? – А потому, Герман, что когда нечего желать, то фантазия обращается к таким безднам, о существовании которых ты даже не подозреваешь… Посмотри теперь направо. На восток убегала разбитая дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Она упиралась в поле, так густо засеянное красными цветами, что, казалось, там только что закончилась кровопролитная схватка. – Дом Солнца. Располагает более чем пятьюдесятью тысячами наркотических трипов. Есть ещё тотализатор, но нам туда лучше не соваться… – Почему? – Сам посмотри, только зрение расфокусируй. Он так и сделал, и парящая над Оазисом платформа растаяла в воздухе, оставив после себя только очертания, по которым медленно ползали переливающиеся, как ртуть, серые пятна. От них исходило тягостное ощущение слежки. Глазам стало больно, будто Герман смотрел на солнце. – Это сервисные зоны или, как их ещё называют, серости. Они устроены почти как интерактивные объекты, но по обратному принципу. Если не знаешь, куда смотреть, ни за что не увидишь. – Они опасны? – Если не собираешься ничего нарушать, то нет, – усмехнулась Лера. – Но это же тотализатор. Там можно выиграть много эйфов. Серые оттуда не выкисают, чтобы не допустить мошенничества… Так что ты решил? – Не знаю, – ответил Герман. – Может, просто погуляем? – Давай. Лера взяла его под локоть и увлекла в переулок, где пролегала декоративная теплотрасса. Из брешей в трубах били эйфы. Горели бочки, и в дыму над ними вились светлячки. В дверных проёмах висели тяжёлые пластиковые шторы. Лера нырнула за одну из этих штор, которая по виду ничем не отличалась от остальных. Они с Германом оказались в маленьком магазине, похожем на парфюмерный. Вдоль стен располагались демонстрационные стенды. На них под стеклом стояли одинаковые флаконы, помеченные QR-кодами. Стоило задержать взгляд на кодах, как перед внутренним зрением появлялись названия: «Светлая грусть», «Катарсис», «Дереализация»… Последнее название заставило Германа вздрогнуть. – Здорово, Барыга! – поприветствовала Лера человека за прилавком. В отличие от кинематографично привлекательных прохожих – цивил, как пренебрежительно называла их Лера, – продавец никак не желал отпечатываться в памяти. Герман знал, что забудет его, как только отвернётся.