— Правильно ты говоришь, что я интересно рассказываю, — заулыбался во весь беззубый рот довольный Серяпин.— Жизнь у меня, брат, шибко интересная! Сколько через мои золотые руки лошадиной породы прошло — и не сочтешь!.. На каланче второй пожарной части в это осеннее утро дежурил Киприян. Когда дядя Коля попросил Фалеева расписать «слабаков» по «внутренним службам», помощник брандмейстера вздохнул, затем протер очки и как бы между прочим сказал: — Каланчовый-то, Николай, свой обязан быть... Пусть сверху за этапом следит, знаки нам подает. В курсе движения этапа мы должны находиться... Накануне вечером Фалеев выдумал годовщину какого-то мифического события в деятельности покойного дедушки, «патриарха пожарных города». На торжество он позвал Стяжкина с Галиной Ксенофонтовной и брандмейстера первой части — бородатого цыганистого Ананьева с женой. — Чувствую, ты меня, Сергеич, уважаешь, — услышав о приглашении, важно произнес Стяжкин и подкрутил усы.— Только чур одно: пить в меру... За себя я, правда, ручаюсь, а вот ты наверняка запойник, по лиловому носу видно и по роже... И довольный своей шуткой, брандмейстер раскатисто захохотал. — Истинно изволили заметить, — раболепно поддакнул ему Фалеев. — Уж вы, слезно молю, сдерживайте меня... Вдруг пожар! Как я пьянющий-то поеду? Но за праздничным столом он, как было уговорено с дядей Колей, старался незаметно вино из своей рюмки выплескивать в цветочный горшок, а Стяжкину все подливал да подливал. В конце пиршество закончилось тем, что Галина Ксенофонтовна вызвала двух пожарных, которые и уволокли ее супруга. Брандмейстер при этом ничего не соображал и только кричал: — Вся вселенная во мне! Ночью Стяжкину стало плохо. Галина Ксенофонтовна отпаивала его огуречным рассолом и обвязывала голову мокрыми полотенцами. Полотенца смачивал в холодной воде сонный Мишка, специально разбуженный для этой процедуры. К утру брандмейстеру полегчало, и он захрапел — словно сказочный богатырь. — Иди, юноша, — милостиво кивнула Мишке Галина Ксенофонтовна и зевнула: — Лечить Григория Прокопьевича ты помогал хорошо... Можешь подремать... На часах около главного входа, по единодушному мнению всех участников операции, решено было поставить Леху. Однако сам Леха ужасно этому противился. — Рыжий я, что ли? — с азартом доказывал он дяде Коле и Геннадию Сидоровичу. — Желаю с вами быть. Вот Киприян — заяц трусливый, довольнехонек: в каланчовые попадает! А я... Но дядя Коля и Геннадий Сидорович убедили шорника в том, что только он сумеет как надо обмануть Стефановича. Другие же, чего доброго, могут смутиться и понесут такую ахинею, что парикмахер почувствует подвох. — Ладно! — махнул в конце концов рукой Леха. — Дьявол с вами! Уговорили Алексея Афанасьича... Согласен... В прошлые годы, по утрам, движение по Сибирскому тракту было всегда оживленным. Жители окрестных сел и деревень везли на базар овощи, молоко, зерно, гончарные изделия, зимой тянулись возы с сеном и дровами. Теперь же крестьяне не решались ехать в город, боялись всяких неожиданностей. И никто поэтому не попадался сейчас навстречу медленно бредущему этапу, никто его не обгонял. Березовая аллея кончилась, и по бокам тракта высокой стеной шумел густо разросшийся сосновый лес. Серяпин по-прежнему держался рядом с Васильевым. — Кормить-то нас в пути хоть будут? — вдруг поинтересовался он и, не дождавшись ответа, утвердительно заявил сам: — Обязаны кормить... При государе-императоре Миколке за этапом котлы на подводах следовали... Привалы, помню, устраивали, кашка-размазня варилась. Эх, брат! Не вернется, чую, та жизнь брильянтовая! И, обратившись к ближайшему конвоиру, Серяпин вежливо полюбопытствовал: — Котлы нас, господин служивый, около какой деревни дожидаются? Только конвоир, видимо, не собирался вступать в разговоры и, презрительно посмотрев на конокрада, отвернулся. Тот, скорчив лукавую мину, хотел еще о чем-то спросить, но в этот момент из города донеслись едва слышные удары тревожного набата. Политические встрепенулись. — Гудит, гудит, языкастый! — усмехнулся Серяпин, прислушиваясь к далекому набатному раскату. — И по мне, брат, случалось, гудел. Уведу, к примеру, коняшку из села, хозяин хватится, бежит к звонарю, тот на колокольню... И завертелась катавасия. Но «нас не выдадут черные кони, никому нас теперь не догнать...» Песня такая есть... Вскоре этап обогнал вестовой второй части — Сергей Иванов. Он пронесся мимо в медной блестящей каске на белоснежном жеребце, не задерживаясь ни на секунду. — Пожар! Пожар! — раздались удивленные возгласы в колонне арестантов. — Здесь пожар, где-то на тракте!.. Старший офицер придержал своего коня и, подняв над головой нагайку, чтобы привлечь внимание, скомандовал: — Сдвигайтесь к левой обочине! — Мать честная! — перекрестился Серяпин. — Чего же тут загорелось? Сосны, что ли?.. — Тра-та-та-та-та-та! — приближались в это время звуки трубы, и у кочегара забилось сердце: да, сдержали слово друзья-пожарные, не оставили в беде ни его, ни других товарищей. И где-то рядом с трактом, в лесу, Корытко с боевой группой. Лишь бы получилось, как они задумали! Лишь бы не сорвалось! У пожарных пока все шло по плану. Стяжкин по тревоге не поднялся, продолжал храпеть, и во главе обоза поехал Фалеев. Двенадцать касок и брезентовых курток, нужные для маскировки, были припрятаны на линейках с вечера, «слабаки» оставлены дежурными в части, Киприян назначен на каланчу, а Леха — к главному входу. Замыкал обоз Мишка. Ведь Галина Ксенофонтовна после нынешней бессонной ночи лично выдала ему как бы увольнительную, и парень мог распоряжаться утренними часами как хотел. Правда, Геннадий Сидорович, приметив, что «Босяков-меньшой» выводит из конюшни Мантилио, собрался было сердито крикнуть: «Только тебя здесь не хватало», но раздумал и поправляя ослабевший ремешок у каски, решил: «Ладно, пусть и малец участвует в общем деле». Под трубные сигналы и звон бубенцов обоз быстрее, чем обычно, промчался по городу. Кучера старались как могли, и кони, роняя с удил белую горячую пену, летели так, словно их направляли в неудержимую кавалерийскую атаку... Корытко уже поджидал и этап, и пожарных недалеко от пересечения Сибирского тракта с дорогой. Вместе с членами своей группы он притаился в молодом ельнике. У всех под пальто были припрятаны наганы. У лучшего в группе стрелка Половникова имелся маузер. Лева Похлебаев ежеминутно посматривал на часы. — Амба! — наконец радостно прошептал он и захлопнул крышку часов. — Дача загорелась! — Ну, товарищи, сюда! — распорядился Корытко. — Напоминаю: действуем решительно, в первую очередь снимаем офицеров... — А, может, просто пугнем, — раздался чей-то тихий голос — лучше, если наши руки кровью не обагрятся... — Эх, Леонид Борисович! — остановил противника решительных действий высокий блондин Половников. Кого вы жалеете? Этап ведет поручик Холкин... Вот у Холкина руки действительно в крови. Вы уверены, что он на полпути не пристрелит некоторых при так называемой попытке к бегству?.. Эти истории, я знаю, за ним водятся. — Подтверждаю, — сказал, в свою очередь, и Лева. — Да нет... Я ничего... Я просто не подумал, — начал оправдываться Леонид Борисович, но его оборвал Корытко: — Ну, хватит спорить! Разные мнения теперь исключаются... Не забыли, что после того, как наши товарищи побегут, мы врассыпную отходим к городу, отвлекаем внимание на себя?.. Ни сегодня, ни завтра друг с другом не встречаемся... Оружие спрятать... Товарищ Прыткова, вновь напоминаю, если будут раненые, надежда только на вас. Молодая женщина, к которой обратился Корытко, была операционной медсестрой у известного хирурга Лисицкого. Она смущенно кивнула головой. — Ну, вот, пожалуй, и все, — сказал Корытко и, доставая из широкого кармана наган, негромко приказал: — Каждый занимает свое место... Когда пожарные линейки и бочки прогромыхали мимо этапа и скрылись в облаках поднявшейся пыли, поручик Холкин, увидев, что арестанты, пропуская обоз, слишком сжались к лесу, начал ругаться: — Выходи, мерзавцы! — раздавая удары направо и налево, крутился он вокруг. — Выходи и выстраивайся в четыре шеренги! Второй офицер, тоже орудуя нагайкой, следовал за ним как тень. Конвойные штыками гнали арестантов на середину тракта. — Вперед... Шагом ма-а-рш! — скомандовал Холкин, убедившись после пересчета, что все налицо... ...Пожарные, как и было условлено, свернув с тракта, остановились. Там их поджидал Сергей Иванов. Его отправили вперед, наказав «заговорить» любого встречного, который пойдет или поедет с разъезда. Все нервничали: над верхушками сосен полз хорошо знакомый сероватый дымок. Надо было спешить. А этап продолжал двигаться. Противная осенняя сырость по-прежнему лезла за воротник, проникала под ветхую одежду, но Васильев совершенно нс чувствовал ее. «Сейчас... Сейчас», — возбужденно шептал он про себя и даже не прислушивался к тому, о чем трещал идущий рядом Серяпин. Но тем не менее и для кочегара залп, раздавшийся из ель­ника, па какую-то секунду показался неожиданным. Он считал, что это должно случиться еще минут через десять. Однако, уви­дев, как Холкин медленно повалился из седла и как взвился его конь, Васильев крикнул своим: — Скорее! — и повернул к лесу. За ним бросились и осталь­ные политические. Группа Корытко, не давая конвоирам опомниться, усилила огонь. Вскоре и конвоиры открыли беспорядочную ответную стрель­бу. Уцелевший офицер, оправившись от испуга, с клинком в руке поскакал в сторону Александровского проспекта. Пули, посланные ему вдогонку, не достигли цели. — Отходим! — послышался спокойный голос Корытко... Васильев и его товарищи в эти минуты были уже далеко от тракта. Кочегар, бежавший первым, до боли в глазах всматривался в показавшийся впереди просвет. Но разобрать, к сожалению, ничего не мог. Беспокойство нарастало все сильнее и сильнее: во рту пересохло, под ногами трещал валежник. «Выстрелы давно стихли... и времени прошло достаточно, чтобы добраться до проселочной дороги, — мелькнуло в голове у Васильева. — Неужели заблудились?» И вдруг совсем рядом раздался робкий звон бубенчика. Это, по-видимому, мотнула головой какая-то лошадь. Значит, обоз близко?!. Собрав последние силы, Васильев перемахнул через «овраг и сквозь поредевшие сосны приметил и Фалеева в брандмейстерской пролетке, и линейку с топорниками, и Мишку на одноконной бочке. Не хватало только паровой машины. Но ее после ареста Васильева на пожар не вывозили. Вытирая вспотевший лоб, кочегар остановился и стал ждать остальных. Пожарные, увидев его, соскочили с повозок и, радостные, бросились навстречу. — Федорыч!?.. Ты ли это!?. — неслось со всех сторон. — Живехонек?.. Но дядя Коля и Геннадий Сидорович были начеку. — По коням! — не сговариваясь, крикнули они одновременно. И обоз под дробный перестук хорошо смазанных колес стремительно полетел по направлению к разъезду. Недавние арестанты прямо на скаку надевали на себя брезентовые куртки и каски, превращаясь в заправских пожарных. Мишка в сдвинутой на затылок фуражке, как всегда, был замыкающим. Подхлестывая Мантилио концами вожжей, парень думал, как все гладко получилось: дяденька Федорыч на свободе, белогвардейские начальники, наверно, бесятся от злости... — Эй, стой! — неожиданно прервал его мысли чей-то истошный вопль. Обоз в этот момент как раз скрылся за поворотом, и Мишка оказался на дороге один.