— Доктор Скарпетта, от того, чем вы поделились со мной, лекарства нет. Я не могу возложить на вас руки и отодвинуть тьму и кошмары. И отец О’Коннор тоже не сможет этого сделать. У нас нет ни соответствующего ритуала, ни церемонии. Мы можем и, несомненно, будем молиться за вас. Но вам с Люси необходимо вернуться к вашей собственной вере. Нужно делать то, что давало вам силы в прошлом. — За тем я сегодня и приходила. — Хорошо. Скажите Люси, пусть вернется в общину и молится. То-то будет праздник, думала я, направляясь домой, и страхи мои только усиливались. Стрелки часов подбирались к семи, а моя племянница уже была в постели. — Спишь? — Не включая свет, я присела на краешек кровати и положила руку ей на плечо. — Люси? Она не ответила. К счастью, наши машины еще не доставили, — я боялась, что Люси может попытаться вернуться в Шарлотсвилл и наломает немало дров. — Ты спишь? — снова спросила я. Она нехотя повернулась. — Что? — Ничего, просто хотела спросить, как ты. Люси вытерла глаза, и я поняла, что она не спала, а плакала. — В чем дело? — Ни в чем. — Ну, я же вижу, что что-то случилось. Давай поговорим. Ты была не в себе, и я хочу помочь тебе. Молчание. — Люси, я буду сидеть и не уйду, пока ты не поговоришь со мной. Какое-то время она лежала, притихнув, глядя в потолок, потом наконец заговорила. — Джанет все им рассказала. Родителям. Они отчитали ее, как будто лучше, чем она сама, понимают ее чувства. Как будто она сделала себе что-то плохое. Злые нотки зазвучали громче. Люси подтянулась и села, подсунув под спину подушку. — Они хотят, чтобы она проконсультировалась у врача. — Мне очень жаль, — вздохнула я. — Не знаю, что сказать, но проблема у них, а не у вас двоих. — А я не знаю, что она будет делать. Все и без того плохо. Нам ведь и от Бюро приходится это скрывать. — Ты должна быть сильной и верить в себя настоящую. — А какая я настоящая? Бывают дни, когда я и сама этого не знаю. Все ужасно. Все так трудно. Так несправедливо. — Она наклонилась, опустила голову мне на плечо. — Почему я не могу быть такой, как ты? Почему все так тяжело? — Не уверена, что тебе так уж хочется быть на моем месте. Жизнь моя совсем не такая легкая, какой тебе кажется. И вообще, почти ничего не дается легко. Вам с Джанет вполне по силам самим во всем разобраться, если, конечно, это важно для вас обеих. Если вы по-настоящему любите друг друга. Она медленно вдохнула и выдохнула. — И хватит чудить. — Я поднялась с кровати. — Где Книга? — На столе. — В кабинете? — Да. Мы посмотрели друг на друга, и глаза ее заблестели. Она громко шмыгнула носом и высморкалась. — Ты ведь понимаешь, что зацикливаться на чем-то таком нельзя? — Так получается, что я все время на чем-то зацикливаюсь. Это происходит само собой. — Нет. Каждый должен понимать, куда нужно идти и где не должно останавливаться. Ты должна не только презирать и ненавидеть силу зла, но и относиться к ней с уважением. Иначе — проиграешь. Понять это лучше уже сейчас. — Я понимаю, — тихо сказала она, протягивая руку к катехизису, который я оставила на кровати. — Это что? Мне прочитать его за ночь? — Это я взяла для тебя в церкви. Решила, что ты, может быть, захочешь взглянуть. — Про церковь забудь. — Почему? — Потому что церковь забыла меня. Церковь считает таких, как я, ненормальными. Считает, я должна гореть в аду или сидеть в тюрьме из-за того, что такая, а не другая. Вот о чем речь. Вот что я пытаюсь тебе сказать. Ты ведь не знаешь, каково быть… в меньшинстве. — Люси, я большую часть жизни была в меньшинстве. Ты представить себе не можешь, что значит быть одной из трех женщин в медицинской школе. Или в юридической. Если ты заболела или пропустила занятие, ни один мужчина не поделится с тобой конспектом. Вот почему я никогда не болею. Вот почему не пью и не прячусь под одеялом. — Я говорила жестко, понимая, что сейчас надо говорить именно так. — Это другое. — Тебе просто хочется думать, что это другое, чтобы оправдать и пожалеть себя. Это ты все забываешь и все отвергаешь. А не церковь. И не общество. И даже не родители Джанет, которые просто не хотят ничего понимать. Я думала, ты сильнее. — Я сильная. — Все, хватит. Больше ты не будешь приезжать ко мне и напиваться, а потом прятать голову под подушку, заставляя меня целый день беспокоиться о тебе. Я не хочу, чтобы ты отталкивала меня, когда я пытаюсь помочь. Какое-то время она молча смотрела на меня, потом произнесла: — Ты и правда ходила в церковь из-за меня? — Я ходила из-за себя. Но говорили мы по большей части о тебе. Люси отбросила одеяло. — «Высшее предназначение человека в том, чтобы прославлять Бога и пребывать с ним в вечном блаженстве», — процитировала она катехизис, поднимаясь с кровати. Я остановилась у порога. — Катехизис. Я ведь проходила курс религии в Вирджинском университете. Будем обедать? — А чего бы ты хотела? — Чего-нибудь полегче. — Она подошла и обняла меня. — Прости, тетя Кей. Содержимое морозильника не воодушевляло. Я заглянула в холодильник, но аппетит исчез вместе с душевным покоем. В результате мне хватило банана и чашки кофе. В половине девятого на стойке зазвенела базовая станция. — Сто шестидесятый первой базе, — раздался голос Марино. Я взяла микрофон. — Первая база. — Можешь перезвонить на номер? — спросил он. — Диктуй. — Меня уже охватило какое-то мрачное предчувствие. Поскольку радиочастоты, которыми пользовалась служба судмедэкспертизы, могли прослушиваться, полицейские в особо деликатных случаях предпочитали проводную связь. Марино назвал мне номер платного телефона. — Извини, — первым делом сказал он, — мелочи не нашлось. — Что случилось? — Звоню сразу тебе, чтобы ты узнала первой… — Что такое? — Дело дрянь, док. Сочувствую. У нас тут Дэнни. — Дэнни? — растерянно повторила я. — Дэнни Уэбстер. Из Норфолка. — И что значит, что он у вас? — Страх уже сжимал грудь. — Что он такого наделал? — Может, его арестовали за то, что ехал в моей машине? Или попал в аварию? — Док, Дэнни мертв. Повисло молчание.