Эд облокачивается на прилавок и с шумом выдыхает. Он задумчиво смотрит куда-то вдаль. – Умеешь ты выбрать подходящий момент! – Прости. Но мне было важно это обсудить. – Я тебе вот что скажу. Давай радоваться сегодняшнему дню, тому, что мы здесь, ну а там поживем – увидим. Да, по-моему, было бы здорово жить там, где много воздуха и более просторно, но это отнюдь не самое главное. – Он пытается заглянуть мне в глаза. – Зои, мне нужна ты, и только ты. С тобой я готов жить хоть в глинобитной хижине посреди пустыни. – Эд, не уверена, что в пустыне есть глина. Думаю, там кругом один песок, – улыбаюсь я. Эд молниеносно хватает свернутую газету и швыряет мне в голову: – Морган, это вовсе не смешно. – Нет, Эд. Я обожаю повеселиться. Ты меня еще плохо знаешь. Внезапно лицо Эда становится серьезным. – Похоже, в ближайшие годы нам предстоит много чего узнать друг о друге, а? При этих словах у меня на глаза наворачиваются слезы. Эд совершенно прав. Нам действительно предстоит много чего узнать друг о друге, а также о том, что готовит для нас будущее. По крайней мере, Эду. Что до меня, то я и так слишком много знаю. – Да, похоже, ты прав. Ближе к вечеру, когда все пожитки наконец распакованы, а на Лондон опускаются сумерки, мы с Эдом плюхаемся в изнеможении на кожаный диван из комиссионки. – Черт, я уже как загнанная лошадь, которую пристреливают. – Я кладу голову на плечо Эда, он нежно меня обнимает. – Я тоже. Эд включает телевизор, мы тихо сидим, уставившись в экран. Я чувствую, что у меня больше нет сил растягивать сегодняшний день. Пора двигаться дальше в надежде, что будет следующий. Мои веки тяжелеют, дыхание выравнивается, я медленно погружаюсь в темноту… Глава 7 26 января 2002 года Зои, это мама. Я сонно протираю глаза. Меня будит надрывающийся телефон, я едва-едва успеваю ответить, буквально на последнем гудке. – Привет, мам. – Ты в порядке. Я что, тебя разбудила? – Мм… Хм… Да нет, все нормально. Я смотрю заспанными глазами на часы. 7:15. С чего это вдруг мама звонит в такую рань? И где я? Дав мне сориентироваться, мама продолжает разговор, и я судорожно пытаюсь понять, о чем речь. – Я только позвонила, чтобы пожелать тебе сегодня удачи. Мы с папой вчера весь день о тебе думали. Обещай сообщить мне, как все прошло, когда освободишься! Не понимая, о чем она толкует, я оглядываю комнату в поисках ключа к разгадке, пытаюсь ухватить обрывки воспоминаний, порхающих в голове, точно легкокрылые бабочки. – Зои, ты еще здесь? – Да-да, прости. Я тебя слушаю. – Ты ведь не плачешь? Любимая, только не плачь! У тебя все будет хорошо. – Мамин голос странно срывается, и у меня екает сердце. Какого черта здесь происходит? – Я тебе позвоню, обещаю. – Тогда договорились. Хорошо. Ладно, а теперь иди одевайся, поговорим попозже. Удачи. Я люблю тебя. – Спасибо, мам. Я тоже тебя люблю. Мама заканчивает разговор, я продолжаю стоять с телефоном в руке, в полной растерянности. Босые ноги мерзнут на деревянном полу, мне становится зябко. Накинув халат, я иду на кухню в надежде найти там хоть какую-нибудь подсказку. Эда нигде не видно, но это наша квартира, по крайней мере наша старая квартира, та самая, в которую мы «вчера» переехали. На сушилке стоит несколько тарелок, на прилавке – полупустой кофейник. Возле него – любимая кружка Эда, на внутренней поверхности темно-коричневый ободок. А так вроде все как обычно. Я перевожу взгляд на кухонный стол. Как ни странно, на столе нет ни бумаг, ни счетов, ни конвертов, но зато там лежит записка, я тотчас же узнаю каракули Эда. И у меня обрывается сердце. Уехал на работу. Не хотел тебя будить. Увидимся в больнице в 2. Люблю. Эд. Больница. Ноги вдруг становятся ватными, я поспешно придвигаю к себе стул. Последние несколько лет я провела много-много часов и дней в больнице, где меня резали, кололи и обследовали. И что на этот раз? И чего мне сегодня ждать: хороших новостей или плохих? Есть только один способ получить ответ. Собрав волю в кулак, я тащусь в нашу крошечную ванную. Естественного освещения здесь нет, но сейчас это не имеет значения. Я включаю свет, встаю перед зеркалом и задираю верх пижамы. И вот теперь я знаю. На моей левой груди есть небольшой шрам. В принципе, он практически не заметен, но я его вижу. И этот шрам, впрочем, так же как и боль, которую я теперь чувствую в груди, сразу говорит о том, что меня сегодня ждет. Сейчас январь 2002 года: в Рождество я обнаружила уплотнение в груди. Я тогда принимала очень горячую ванну, все вокруг было окутано таким плотным облаком пара, что я не видела ни шкафчика на стене, ни пальцев ног. Я лениво терла тело, смывая мыло, но внезапно остановилась. Снова потерла правую грудь. Как я могла?.. А что, если?.. Неужели у меня опухоль? Я встала – вода полилась с меня ручьем – и практически выпрыгнула из ванны. Завернулась в полотенце и, оставляя за собой мокрые дорожки, прошла в гостиную. Эд, утомленный садовыми работами, валялся с бокалом вина в руке на диване, вперившись в экран телевизора. Когда я вошла, он поднял на меня глаза и слегка нахмурился. Не дав ему открыть рот, я с ходу выпалила: – У меня опухоль. – Я бросилась на диван рядом с ним, сняла полотенце и показала на уплотнение. – Вот, потрогай. Ну и как тебе это на ощупь? Эд, сообразив, что сейчас не самое подходящее время для шуток, послушно пробежался рукой по моей груди. И остановился, добравшись до опухоли. Я сразу поняла, что он тоже ее нащупал. Я оцепенела. – Тут ведь что-то не так? – едва слышно прошептала я. – Зо, если честно, не знаю, – пожал он плечами. Я понимала, что он говорит правду, но мне хотелось услышать совсем другое, и я разрыдалась. – Эд, у меня рак груди! – воскликнула я дрожащим голосом. – Зо, а тебе не кажется, что ты слегка драматизируешь? Может, нет ничего страшного. Скорее всего, ничего страшного. Не стоит паниковать раньше времени. Сперва надо узнать, есть ли вообще повод для паники. – Тебе легко говорить! – огрызнулась я. – Почему? – Что? – не поняла я. – Почему это мне легко говорить? – Его тон стал более жестким. – Думаешь, приятно видеть, как ты рыдаешь, расстраиваешься и паникуешь из-за возможной болезни? Это весьма нелегко. По правде говоря, чертовски тяжело. Но не вижу смысла впадать в истерику, пока не выяснится, что там у тебя такое. Его эмоциональная отповедь слегка ошарашила меня. – Ты прав. – Снова завернувшись в полотенце, я вытерла краешком мокрое от слез лицо. – Извини, ради бога. Мне просто очень страшно. Ну, ты знаешь… о таких вещах много пишут, и это всегда плохие новости, вот я и… – Ты – что? – осторожно спросил Эд. – Мне даже страшно подумать, что я могу покинуть тебя. – Мой голос дрожал. – Да ладно тебе, глупышка! Ты меня никогда не покинешь. Я тебя ни за что не отпущу. Он чмокнул меня в макушку, и я немножко успокоилась, еще толком не зная, стоит ли принимать его слова на веру. Но я почувствовала себя защищенной. Эд не допустит, чтобы со мной что-нибудь произошло. Все случилось в Рождество, поэтому мне оставалось только набраться терпения. Рождество мы отмечали с моими родными в Донкастере. Мы очень давно не виделись, и я с нетерпением ждала встречи. – Давай не будем говорить маме с папой, пока точно не выясним, – предложила я. – Ты уверена? – Эд знал, что я терпеть не могу обманывать родителей. Я задумалась. Зачем волновать их раньше времени, если мы и сами не знаем, есть ли для этого повод? – Да, лучше подождать. Давай не будем портить себе и им Рождество, а проблему решим уже в новом году.