– Ты какой-то не такой, а? – спрашиваю я. – Да нет, такой, как всегда! – В его глазах играют озорные искорки. – Эдвард, давай колись. Что ты задумал? Ухмыльнувшись, он хватает меня за руку и тащит за собой на улицу. Подводит к фургону, распахивает задние двери, и я вижу изрядно потертый кожаный диван. – Я нашел его в комиссионке. Квартира, конечно, уже с мебелью, но я решил, что тебе понравится. – Ох, Эд! Классный диван! – Я бросаюсь Эду на шею. Диван точь-в-точь как тот, на который я показала Эду пару недель назад, когда мы покупали одеяла и подушки. – Нам что, непременно нужны все эти подушки? – спросил тогда Эд. – Да. – А зачем? – Они красивые, – огрызнулась я. – Я не собираюсь жить в холостяцкой берлоге. Эд лишь пожал плечами и не стал мне мешать. А когда мы выходили из магазина, Эд перехватил мой тоскливый взгляд, устремленный на роскошный коричневый кожаный диван. Наш диван, конечно, не точная копия того, но очень похож. Но самое главное, что Эд не остался равнодушным к моим желаниям, а это куда важнее того, как выглядит купленный им диван. Я целую его в щеку: – Хорошо. Так ты собираешься помочь мне спустить вниз коробки? – Да, босс. Эд послушно поднимается вслед за мной по лестнице, и следующие полчаса мы перетаскиваем мои пожитки в фургон. Даже странно, как в такой крошечной комнате умещалось столько вещей! Но вот погрузка закончена и можно ехать. – Мы всего лишь в одной автобусной остановке от тебя. – Я со слезами на глазах обнимаю Джейн. – Не плачь, глупышка. Я буду каждый день приходить к вам обедать, – говорит Джейн, но, заметив выражение ужаса на лице Эда, с ухмылкой добавляет: – Ладно, так и быть, через день. Эд, расслабься, я прикалываюсь. – Ой, прости, – краснеет он. – Прости, пожалуйста. Мы говорим «до свидания», садимся в фургон и отчаливаем. Крауч-Энд находится в двух милях от нашей с Джейн квартиры – извиняюсь, от квартиры Джейн – в Тафнелл-Парке, но переезд символизирует конец целой эпохи, и, когда мы с Эдом в плотном потоке транспорта спускаемся с горы к нашему новому дому, у меня на душе скребут кошки. Бывают минуты, когда мне хочется, чтобы время остановилось и ничего-ничего, пусть даже самая крошечная деталь, не менялось. Возможно, другим этого не понять, но, как только я оказалась в нашей новенькой квартире, у меня возникло страстное желание остановить мгновение. Я лениво слежу за конденсационным следом в небе и отстраненно гадаю, куда он ведет. След тает в бескрайней голубизне, глаза от яркого света начинают слезиться. Я смежаю веки и слегка поворачиваю голову, от долгого пребывания в одной позе у меня затекла шея. Под тяжестью моей головы мускулы живота Эда напрягаются; его живот ритмично поднимается и опускается в такт дыханию, а вместе с ним и моя голова. Наличие маленького садика, примыкающего к квартире, стало для Эда решающим фактором. Эду отчаянно не хватало открытого пространства, зелени, свежего воздуха, покоя и тишины. И хотя садик не мог предоставить всех этих возможностей – как-никак это был Лондон, где шумного соседства избежать невозможно, – Эд был на седьмом небе от счастья и, как только мы оказались в новой квартире, тотчас же захотел выйти во двор. И вот мы лежим, глядя в небо, на жестком деревянном настиле, и мое тело наливается приятной тяжестью. Наверное, впервые за долгое время у меня возникает ощущение настоящей радости бытия и наслаждения жизнью. Я выкидываю из головы мрачные мысли и стараюсь получить максимум удовольствия от того, что Эд рядом со мной. Ведь это похоже на чудо. Я лежу, вытянув ноги и сложив на груди руки, а Эд – под прямым углом ко мне; наши тела образуют своеобразную букву «Т» на настиле. Возле нас стоит недопитая бутылка просекко, пузырьки медленно, лениво поднимаются вверх. Над головой о чем-то шепчутся ветви деревьев, и разве что случайный крик с улицы время о времени нарушает гармонию. Мое лицо греют яркие лучи солнца, исходящее от Эда тепло проникает в тело, становится слишком жарко, но не хочется двигаться. Хочется лежать так вечно, застыв во времени. И чтобы ничего не менялось. И тут Эд неожиданно садится, а мне волей-неволей приходится убрать голову с его живота. Приподнявшись на локте и заслонив ладонью глаза, я слепо щурюсь на него. – Что ты делаешь? – бормочу я, увидев, что Эд тянет ко мне руку, наверное, чтобы погладить. Но нет, оказывается, он нацелился на лежавшую рядом со мной бутылку с водой. – Прости, жажда замучила. Он откидывает голову, встряхнув волосами, и начинает пить жадными глотками. Вода с громким бульканьем льется ему в горло и, выливаясь изо рта, струйкой течет по щеке, капает на плечо, оставляя на футболке темное пятно. Наконец, осушив бутылку ровно наполовину, Эд вытирает тыльной стороной руки мокрые губы. И это уже выше моих сил. Я наклоняюсь и целую его. Влажным, очень глубоким поцелуем. – Прости, не могла устоять, – игриво улыбаюсь я. – И кто ж тебя за это осудит! Я ведь такой неотразимый. – Он раскидывает руки, словно приглашая меня в свои объятия. – Что есть, то есть. – Я снова ложусь, и его улыбка меркнет. Эд наверняка ждет, что я, как обычно, начну его поддразнивать. Но мне не хочется этого делать, только не сейчас. Не стоит портить такой момент, лучше просто помолчать. Я устремляю задумчивый взгляд в небо. Эд продолжает сидеть, его тень падает мне на грудь. Он явно наблюдает за мной. – Здорово, да? – прерывает он затянувшуюся паузу. – Хм? – Ну, ты понимаешь, все это. – Он обводит рукой крошечный садик и окна квартиры. Приподняв голову, я озираюсь по сторонам, яркое солнце бьет прямо в глаза. Потом я перевожу взгляд на Эда. Смотрю на его волосы, упрямо падающие на глаз, на загорелое от работы на свежем воздухе лицо, на подбородок, заросший темной щетиной, и понимаю, что вот он, момент истины. Все правильно. Я прижимаю ладонь к щеке Эда, ощущая шершавость небритой кожи. Он нежно накрывает мою руку своей. – Эд, это идеально. – Да, – кивает он. – И пусть всегда будет так! Конечно, ничто на свете не может длиться вечно, я знаю это лучше, чем кто бы то ни было. Вот потому-то час спустя мы уже дома и распаковываем коробки. Чары разрушены. – Мне казалось, ты говорила, мы сделаем это завтра, – ворчит Эд, разворачивая завернутые в газеты тарелки. – Блин, зачем тебе столько тарелок? – Я люблю есть как положено. Кстати, а зачем тебе столько домашних растений? – Три! У меня их только три! – Да неужели? – Выразительно подняв брови, я оглядываю комнату. Если не ошибаюсь, то растений как минимум семь. – Часть из них для улицы. Ампельная фуксия, например. – Ой, по мне, так они все одинаковые. Эд закатывает глаза: – Боже мой, какая невежда! Я, пожалуй, отнесу цветы на улицу, а ты оставайся распаковывать пожитки. Он, кряхтя, поднимает с пола горшок с самым крупным растением и выходит с ним через заднюю дверь. А я возвращаюсь к своим тарелкам, составляя их стопками рядом с кружками. Эд тем временем продолжает выносить цветы, шаркая ногами за моей спиной. Он вне себя от счастья, что нам удалось найти жилье с садом, причем сад для него явно важнее самой квартиры. – Ты только представь, мы можем в любое время выйти во двор, подышать свежим воздухом, – говорил мне Эд. – Эд, твой сад размером с носовой платок. Сюда выходят окна еще пятнадцати квартир, да и расположен он в самом центре Крауч-Энда. Его вряд ли можно назвать королевским ботаническим садом! – Да, но когда-нибудь мы сможем найти садик побольше, в самой глуши. Это только начало, – отмахивается Эд. Тогда я ему ничего не сказала, но сейчас наш давнишний разговор не выходит у меня из головы. Эд любил деревню, и, хотя в данный момент ему было хорошо в Лондоне, он считал, что жизнь в городе – временное явление. В отличие от меня. В том-то и проблема. Я не представляла себе жизни вне Лондона, а тем более в деревне. Но вместо того, чтобы поговорить с Эдом, я как страус зарывала голову в песок в надежде, что все это не имеет значения. Но, как оказалось позднее, очень даже имеет. А что, если попробовать прямо сейчас затронуть больной вопрос и предупредить Эда, что мне вряд ли захочется жить за городом, в большом доме, где звенят детские голоса, о чем он всегда мечтал? И предотвратит ли это ожидавшие нас впереди бесконечные разборки? – Эд? – Да? – С горшком в руках он останавливается посреди кухни и пытается отдышаться. – Мне нравится жить в Лондоне. – Мне тоже. – Но ты ведь не собираешься осесть здесь надолго, так? Эд прислоняет горшок к кухонному прилавку: – Зо, горшок чертовски тяжелый. Какая такая срочность обсуждать это прямо сейчас? – Но мне очень важно знать. – Тогда погоди секундочку. – Он ставит горшок с цветком на пол, вытирает руки о джинсы. – Ладно. Я весь внимание. В чем дело? – Я переживаю. А что, если в один прекрасный день тебе всего этого окажется недостаточно? – Ты сейчас о чем? О нас с тобой или о квартире? – О нас. О нашей жизни в городе. Я переживаю из-за того, что ты, возможно, думаешь, будто это только на время и в один прекрасный день я захочу переехать в большой дом в деревне. Но я сомневаюсь, что когда-нибудь этого захочу.