Шей и Гоббет воодушевлены. Из0бель и Дункан настроены скептично. Рактеру интересно. Действительно интересно. * * * Название храма не прочитать из-за мощного, как душ, дождя и густых клубов дыма от благовоний. В мокром асфальте отражаются ярко-красные гирлянды фонариков. Ветер швыряет им в лицо горсти воды с таким злорадством, словно готовил это специально к их приходу. Сгорбленные фигурки горожан, бегущие сквозь серую пелену ливня под яркими зонтами или рассекающие лужи на мотобайках и велосипедах в дождевиках, — такой же узнаваемый портрет Гонконга, как пресловутая джонка с красными парусами. На шатре гадалки, приткнувшемся возле храма, вышиты символы Инь и Ян и восьмиугольник с восемью триграммами ба-гуа, представляющими собой фундаментальные принципы бытия. Внутри шатра — стол с курильницей и несколько стульев. Гадалка неуловимо напоминает Шей и Гоббет (неужели все, кто практикует магию, становятся похожи на городских сумасшедших?): одета в какие-то многослойные драные меха, смуглое лицо без возраста, жирно, неумело подведенные карандашом глаза. Но гораздо более занимательным Рактеру кажется то, что эмоции колдуньи считать так же сложно, как возраст: излучение от нее какое-то неопределенное — не то чтобы гладкое и ровное, как зеркало, скорее наоборот, невероятно хаотичное, цветом и структурой похожее на груду бурелома. Она достает из футляра свои инструменты: «Книгу Перемен», завернутую в шелк, и пучок высушенных стеблей тысячелистника. Не спеша расстилает шелк на столике, зажигает курильницу, садится на пятках лицом к югу и делает три низких поклона, затем, зажав в правой руке стебли, плавными круговыми движениями по часовой стрелке трижды проносит их сквозь дым курильницы. Потом поднимает голову, обводит их всех своими круглыми и черными, как у птицы, глазами и деловито уточняет: — Сотня нюйен. Гоббет, которая, как и все остальные, наверняка прекрасно видела вывеску с ценой над входом в шатер, деланно возмущается: — Сотня?! Да это грабеж среди бела дня! Шей почти одновременно с ней хитро спрашивает: — Сотня — это за всех вместе? Рактер думает, что порой они с Гоббет до жути похожи. Или просто Гонконг всех делает похожими? Здесь каждый волей-неволей научится торговаться, орк и эльф, маг и риггер. Гадалка, словно прочитав его мысли, насмешливо говорит: — Гонконг — большой рынок, да? Не поторгуешься — не позавтракаешь?.. Вопрос какой у вас? — Вопрос?.. — Шей на секунду теряется. — Да тот же, что и у всех… Хотим знать наше будущее. — И что же, остроушка моя, ты считаешь, у вас одно будущее на всех? — Ну… Наверное, нет. — То-то и оно, — с довольным видом кивает гадалка. — Сама ведь все понимаешь, зачем глупые вопросы задавать? Сотня нюйен с каждого, дорогуши. Кто первый?.. Первой за стол усаживается Гоббет — поскольку у нее больше всех опыта в таких делах. Гадалка делит положенный на стол пучок веток тысячелистника на две части. Это символизирует Инь и Ян. «Великий Предел рождает двоицу образов. Двоица образов рождает четыре символа. Четыре символа рождают восемь триграмм. Восемь триграмм определяют счастье и несчастье. Счастье и несчастье рождают Великое Деяние». Из правой горки колдунья берет одну ветку и зажимает между пальцами. Потом производит какие-то действия с левой стопкой. И — снова с правой. Рактеру ее действия кажутся совершенно бессмысленными. Но Гоббет напряженно следит за процессом, шевелит губами, подсчитывая, какой получается каждая следующая черта. — Так, что тут у нас, — тянет гадалка, закончив с последней чертой. — «Сяо-чу», «Воспитание малым». Довольствуйся тем, что есть. Живи в текущем моменте, не трать энергию на сожаления о прошлом и на мечты о несбыточном. Относись к вниманием и любовью к повседневным мелочам, они способны принести уверенность и избавить от сомнений, помочь избежать ошибки и открыть двери к радости. Тебе сейчас нелегко, но скоро все изменится к лучшему. Главное — верить. — Какая же ерунда, — бормочет Дункан себе под нос. — Это ж этот, как его… Я читал… Какой-то трюк психологический. То, во что все верят, потому что такое можно сказать любому. — Эффект Барнума, — подсказывает Рактер, тоже шепотом. Дункан недоверчиво говорит: — Вы ж вроде были на стороне магии… — Я же сказал: я тут ни на чьей стороне. Гадалка продолжает всматриваться в Гоббет, словно в книгу: — Еще у тебя разбалансировка по стихиям. Не ешь так много острого — в тебе и без того слишком много Огня. И пуэр не пей. Только чаи, у которых прохладная природа. И не транжирь деньги на пустяки. — И с типично китайским пренебрежением к личной сфере доверительно советует: — И трахайся поменьше, нечего разбрасываться драгоценной энергией. — Тебя не спросила, — возмущенно фыркает Гоббет. Но после паузы понуро соглашается: — А вообще твоя правда, бабуля. Как раз вчера вспоминала, сколько духов я не смогла призвать, потому что силенок не хватило… Спасибо. Вот твоя сотня нюйен. — Чего-о?.. Да ладно!.. — шепчет Дункан. — Нетушки, мою сотню эта мошенница не получит. Из0бель тоже неодобрительно качает головой: — Глазам не верю. Чтобы Гоббет — Гоббет! — добровольно отдала деньги за такую чушь? Это как если б она собственными руками положила нюйены в мусорное ведро… Шей, как ни странно, все еще полна энтузиазма: — Я хочу попробовать. Она занимает место Гоббет на стуле напротив гадалки. Та снова совершает три поклона, снова окуривает стебли тысячелистника в дыме, снова повторяет свой долгий ритуал, отсчитывая и откладывая в сторону ветки то из левой, то из правой стопки. Закончив, она хмурится и как-то растерянно смотрит на свои ветки. Время идет, а гадалка все молчит — на Шей не смотрит вообще. Молчание затягивается, нависает над столом, словно туча. — Ну? — нетерпеливо бормочет Дункан. — Давай, скажи: «Живи в моменте. Все будет хорошо. Не ешь острого». — Не, — шепчет Гоббет, — тут все посерьезнее. Сейчас что-то будет… — Неблагоприятная гексаграмма? — тихо спрашивает Рактер у Гоббет, надеясь, что она и в этот раз следила за процессом. — «Мин-и», — бормочет та. — «Поражение света». Еще какая неблагоприятная. — Глупости говоришь, крыска, — вдруг говорит гадалка, которая, по идее, не должна была слышать их перешептывание, да и английского она, как предполагалось, не знает. — Ты не можешь знать, что добро и что зло. Для Вселенной нет ни того, ни другого. Она слишком велика, чтобы мы могли навредить ей. — Я-то не так уж велика, в отличие от Вселенной, — вмешивается Шей. — Для меня имеет значение, удачу мне несет будущее или неудачу. Что там? Скажите… Гадалка качает головой: — Нет ни удач, ни неудач. Ты не можешь отличить одно от другого, пока не доживешь до завтра. И удачи и неудачи равно двигают тебя вперед. — А что тогда есть? — спрашивает Шей, начиная, похоже, сердиться на эти малопонятные общие фразы. — Есть жизнь. Есть смерть. Есть сила. И ты очень, очень сильная девочка. Ты всемогуща, пока твоя сила — внутри тебя. — Пф! — довольно громко говорит Дункан с отчетливым презрением. — Простите?.. — переспрашивает Шей. — «Я сильна, пока сила во мне»? У меня не очень хороший кантонский. Я, видимо, чего-то не… — Сила, — с нажимом повторяет предсказательница. — Есть пустое. Есть наполненное. Свойство силы — перетекать из одного сосуда в другой, подобно океану, когда меняется баланс. Быть сильным — значит быть опорой себе самому. Сильный принимает и благословляет свое одиночество, слабый бежит от него. — Чтобы быть сильной, надо быть одинокой? То есть ни с кем не сближаться? — с недоумением спрашивает Шей, по-вороньи склонив голову вбок. — Нет. Быть сильной значит опираться на себя. А то, о чем ты говоришь — беречь себя, словно драгоценность — это жадность. Жадность — свойство пустого. Свойство полного — щедрость. Светильник не становится тусклее, когда от него зажигается другой. Но помни, что эта сила — твоя. Помни. Не отдавай. Больше никаких комментариев Шей получить не удается. — Честно, если б я не родилась и не выросла тут, в Коулуне, то решила бы, что у меня тоже нелады с кантонским, — растерянно говорит Гоббет. — Что ж, я тоже рискну узнать свое будущее, — решает Рактер. Ритуал с поклонами и окуриванием тысячелистника повторяется в третий раз. Смуглые узловатые пальцы гадалки снова перебирают и перекладывают ветки — ритмичные движения могли бы, пожалуй, усыпить бдительность и погрузить в транс, если бы зрение и внимание Рактера не были улучшены различными средствами. Он осознает, что хоть и не понимает в гадании по «Книге Перемен» практически ничего, но уже видел эти самые комбинации веток тысячелистника не далее как несколько минут назад. Полная черта, прерванная, полная и затем три прерванных — если следовать по гексаграмме снизу вверх. Два предсказания с одинаковым результатом подряд?.. — Что там? — любопытствует Шей. Предсказательница сводит брови еще более хмуро, чем в прошлый раз. Смотрит на Рактера исподлобья. Тихо, так, чтобы никто больше не услышал, говорит: — Тебе — ничего не скажу. Уходи. Магия — не для таких, как ты. — Что ж, — так же негромко говорит Рактер, поднимаясь со стула, — я понял вашу точку зрения. — У вас одинаковые гексаграммы?! — с детской непосредственностью восклицает Гоббет, которая не слышала слов предсказательницы, зато с не меньшим вниманием, чем Рактер, следила за гаданием. Его и Шей взгляды встречаются — будто стена на миг отрезает их двоих от всех остальных в шатре. Ее испуганные глаза кажутся такими большими, что кажется, кроме них на лице нет вообще ничего. Из шестидесяти четырех гексаграмм «Книги Перемен» им двоим выпала одна и та же, самая дурная, какую только можно представить, «Мин-и», «Поражение света». Надо что-то быстро придумать, и Рактер берет Шей за руку, и не отводя взгляд от ее лица, говорит с широкой улыбкой: — Общее будущее — это так прекрасно звучит! Я рад, что мы будем вместе, какие бы испытания ни послала нам судьба. Рактер знает, что Шей достаточно умна, чтобы подыграть. Она так и делает — улыбается светлой и на вид совершенно естественной улыбкой: