– Должно быть, ты все же что-то услышал. То, что не отложилось в твоем сознании. Я тоже могу лишь гадать да предполагать, но в данном случае важно твое мнение. Ты их слушал, а не я. Поэтому попробуй, Дон. – Хорошо, – сказал Суини. – Может, они не знали, что это было неправдой. Ведь закона, который предписывал бы высокому начальству говорить своим подчиненным одну лишь правду, не существует. Начальство на Земле, а я – на Луне, и они тоже. Похоже, что они были абсолютно уверены в том, что рассказывают; тема эта всплывала не раз, без всякого повода, как будто все хорошо об этом знали. Они все считали, что Ганимед захватывает пассажирские лайнеры вплоть до орбиты Марса. Для них это было неоспоримым фактом. Именно такие разговоры я слышал. – Что ж, похоже на то, – сказала Мика. Тем не менее она не смотрела на Суини, а наклонилась еще ниже над краем Борозды, и ее маленькая грудь слегка коснулась поручня. Суини глубоко вздохнул. Испарения лиан внезапно показались какими угодно, но только не успокаивающими. – Скажи мне, Дон, – снова начала она, – когда копы начали говорить на эту тему? В первый раз, я имею в виду. Его рассеянное внимание резко сосредоточилось, он сконцентрировался – это было так внезапно, словно его хлестнули по голове розгой, оставившей яркий след. Мика была опасна, очень опасна. Это следует помнить. – Когда? – ответил он. – Не знаю, Мика. Дни казались мне одинаковыми. Должно быть, к концу моего пребывания там. Еще будучи ребенком я слышал, как они говорят о нас, словно мы преступники, но не мог понять почему. Думаю, из-за того, что мы другие, вот и все. Только в самом конце они вели разговоры о конкретных преступлениях, но даже тогда это казалось мне бессмысленным. Мы с матерью точно не грабили никакие корабли. – Итак, под конец вашего пребывания там. Я так и подумала. Они начали говорить об этом, когда ваш реактор начал гаснуть. Не так ли? Суини задумался над этим утверждением, и думал долго. Как минимум в два раза дольше, чем приходилось думать, прежде чем он начал общаться с Микой. Он уже знал, куда ведут расспросы Мики. В этом случае преждевременный ответ стал бы фатальной ошибкой. Ей должно казаться, что он пытается, пусть через силу и боль, вспомнить то, что в прошлом представлялось ему совершенно бессмысленным. Через некоторое время он ответил: – Да, примерно тогда. Я все реже и реже их слушал. Хоть это и не забирало много электроэнергии, но нам приходилось экономить по максимуму. Вполне возможно, я не услышал самое важное. – Нет, – безжалостно сказала Мика. – Думаю, что ты слышал все. Или все, что тебе нужно было услышать. Я считаю, что ты услышал то, что они хотели, чтобы ты услышал, Дон. – Может быть, – протянул Суини. – Я был лишь ребенком. Я доверял всему, что слышал, без сомнений и вопросов. Но это означало бы, что они знали о нашем присутствии. Интересно… Я не помню подробностей, но не думаю, что в тот момент мы уже начали качать электроэнергию у них. Мы как раз думали о том, не разместить ли нам солнечную батарею на поверхности. – Нет-нет! Они должны были знать, что вы там, за несколько лет до того, как вы подключились к их энергоснабжению. Руллман говорил об этом не так давно. Есть простые способы определить, подключился ли кто-то к вашим линиям снабжения, да и стронциевый реактор не мог долгое время работать скрытно. Они ждали только появления явных доказательств, чтобы наконец атаковать вас. Именно так устроено их мышление. Тем временем они, зная о вашей прослушке, кормили вас всякими бреднями. Вот и разбита вдребезги легенда, которую копы заставили выучить Суини. Она просуществовала так долго только потому, что предполагалось, что приспособленные люди были исключительными тупицами; нельзя строить свою защиту, основываясь на том, что твой оппонент считает тебя безмозглым идиотом. Обман просуществовал два месяца, но он не мог продолжаться 300 дней. – Зачем же они это делали? – сказал Суини. – Они собирались убить нас при первой же возможности, как только разработали план захвата, при котором наше оборудование осталось бы неповрежденным. Зачем им было беспокоиться о том, что мы думаем? – Пытка, – сказала Мика, выпрямляя скрещенные на груди руки и автоматически хватаясь за поручень с той же судорожной цепкостью, как садящаяся на ветку птица. Она смотрела на другую сторону Борозды, где виднелась громада хребта. – Они хотели, чтобы вы считали, что все планы, замыслы и действия ваших сородичей свелись к нулю, что мы превратились в банальных преступников. И так как они не могли немедленно схватить тебя и твою мать, то развлекались, дезинформируя вас, при этом неустанно выполняя свою работу. Может, они считали, что это ослабит вашу бдительность и вы совершите какую-нибудь ошибку, которая позволит быстрее добраться до вас. А может, им просто это нравилось. Они наслаждались ощущением своего превосходства. Помолчав некоторое время, Суини сказал: – Наверное, в этом все дело. А может, и нет. Я не знаю, Мика. Она резко повернулась к нему и взяла его за плечи. В глазах девушки блестела хрустальная синева. – Откуда ты мог знать, – сказала она, впившись пальцами в его кожу. – Откуда ты хоть что-то мог знать, когда рядом не было никого, кто смог бы тебе все объяснить? Должно быть, Земля наполнена сейчас ложью о нас, – тонны и тонны бесстыдной лжи! Тебе следует забыть их, забыть всех, как будто ты только что родился. Ты действительно только что родился, Дон, поверь мне. Только что. Все, что тебе говорили на Луне, было ложью, поэтому тебе надо учиться правде здесь. Учиться всему с самого начала, как малому ребенку! Еще некоторое время она держала его за плечи, легонько встряхивая. А Суини не знал, что сказать: он не понимал, какую эмоцию нужно сейчас изобразить. А то, что он чувствовал, было настолько новым, неизведанным… он не посмел хоть каким-то образом проявить это чувство, а не то, что дать ему волю. Пока эта девушка обжигала его яростным взглядом, он не смел даже моргнуть. В конце концов, он действительно родился совсем недавно. Родился мертвым. Тревожащее давление на его плечи внезапно ослабло, осталось лишь покалывание после сильной боли, а руки Мики безжизненно упали. Она снова посмотрела на Борозду. – Бесполезно, – вяло сказала она. – Извини. Племянница не должна так разговаривать со своим дядей. – Все хорошо, Мика. Твоя догадка… интересна. – Да уж… Пойдем прогуляемся, Дон. Мочи нет смотреть на Борозду, – она повернулась и пошла обратно к темнеющей горе, под которой простиралась колония. Суини смотрел, как она удаляется, ощущая толчки ледяной крови в ушах. Это было ужасно, да, однако он не мог об этом думать, и никогда прежде не испытывал головокружений – до встречи с Микой Леверо, – но теперь, похоже, это состояние пустило в нем глубокие корни. Иногда оно ослабевало, но не исчезало совсем. Он был даже рад – с привкусом печали, что кровная связь между ним и Микой, генетическая связь, достаточно существенная, так как он действительно был приспособленным сыном Ширли Леверо, помешает ему заинтересоваться девушкой, как это принято на Земле. Но на самом деле это не имело никакого значения. Земные табу не относились к нему, а здесь, на Ганимеде, это конкретное табу было бесцеремонно выброшено за борт. И Руллман объяснил почему. – Не переживай об этом, – сказал он в самый первый день, глядя с ухмылкой на лицо ошарашенного Суини. – У нас нет никаких генетических причин запрещать узкородственные связи, совсем наоборот. В небольшой группе, вроде нашей, самое сильное и самое непосредственное эволюционное влияние имеет генетический дрейф. Если мы не предпримем действия по его предотвращению, то с каждым новым поколением будут неизбежно теряться незафиксированные гены. Очевидно, что мы не можем себе этого позволить, иначе все закончится группой особей, в которой не останется по-настоящему уникальных личностей: все будут одинаковыми в самых критически важных и совершенно непредсказуемых аспектах. Никакое табу не стоит таких результатов. Вдаваясь в подробности, Руллман сказал, что разрешение узкородственных связей само по себе не остановит генетический дрейф, что в некотором смысле они даже будут ему способствовать; что колония предприняла ряд положительных мер для предотвращения дрейфа, и эти меры непременно дадут о себе знать в течение восьми поколений. Потом он говорил об аллеломорфах и изоморфах, и летальных рецессивах, он рисовал такие криптограммы, как rrR: rRR/ (’rA) rr/R’Rr на листе слюды, лежавшем перед ним, а затем, подняв глаза, посмотрел вверх и понял, что уже давно потерял слушателя. И это обстоятельство вызвало его смех. Суини тогда ничуть не расстроился, он знал, что образования ему не хватает. Кроме того, планы колонии ничего для него не значили; он ведь прибыл на Ганимед, чтобы положить конец этой самой колонии. Размышляя о Мики, он понимал, что нет ни в космосе, ни на твердой земле никого и ничего, что могло бы забрать над ним власть, кроме колоссального одиночества, которое руководило всеми его поступками и чувствами. Но он с удивлением обнаружил, что, пусть и неявно, то же самое одиночество управляло всеми остальными жителями колонии за одним возможным исключением – Руллман. Мика обернулась, лицо ее омрачала гневная гримаса, затем она ускорила шаг. Суини пошел за ней, так как понимал, что именно так сейчас и следует поступить, однако при этом он упрямо пытался заставить себя думать. Большая часть того, что он узнавал про колонию, оказалась правдой, так как он старался проверить все открывшиеся факты. И это заставляло его забыть о том, чему учили его копы Порта. Например, копы говорили, что предполагаемые захваты пассажирских судов совершались по двум причинам: в целях пополнения продовольственных запасов и оборудования, но главное – увеличение числа колонистов, то есть захватывая обычных людей для преобразования их в приспособленных. Сейчас не происходило никаких захватов, он был полностью уверен в этом. Суини склонялся к тому, чтобы поверить Мике: захватов вообще никогда не было. Если начинаешь разбираться в баллистике космических путешествий, становится очевидным, что пиратство – совершенно безумное предприятие, так как требует вложений и средств гораздо больших, чем любая возможная выгода. Однако кроме этого убедительного с практической точки зрения возражения, имела место еще необоснованность мотивации жителей Ганимеда, о которой ему сообщили копы Порта. Основная цель, очевидно, была бессмысленной. Колонисты оказались способны к размножению, поэтому им не нужно было никакое пополнение; кроме того, невозможно было преобразовать обычного взрослого человека в приспособленную особь – пантропия начиналась до зачатия, как Суини убедился на своем собственном примере. К несчастью, обратное тоже оказалось правдой. Суини не смог найти никого в колонии, кто считал бы возможным преобразование приспособленного человека обратно в человека обычного. Та цель жизни, которую дали ему копы Порта, пусть и не напрямую, похоже, не имела под собой никаких оснований, подобно дому, выстроенному на песке. Если такого человека, как Суини, невозможно вернуть к жизни, то Руллман точно должен об этом знать, однако Суини следует быть предельно осторожным, расспрашивая Руллмана. Ученый уже сделал несколько неудобных выводов из редких фактов и обильной лжи Суини, действовавшего по приказу копов Порта. Как и все остальные на Ганимеде, Суини научился уважать решительность и храбрость, проявлявшиеся во всех поступках и словах Руллмана, но, в отличие от жителей Ганимеда, Суини боялся, что Руллман все поймет. А пока Суини ожидал с фатализмом, прерываемым только редким общением с Микой Леверо, когда Руллман увидит его насквозь, вплоть до другой стороны Борозды, которую Суини воспринимал как некий фригидный хитросплетенный символ человеческой души, неразрешенным оставался вопрос преступления. Мы должны вернуть этих людей. Почему? Потому что нам нужно знать то, что знают они. Почему же не спросить их напрямую? Они нам ничего не расскажут. Почему нет? Потому что они боятся. Чего? Преступления, которое они совершили и за которое должны понести наказание. Что же такое они сделали? В ответ – МОЛЧАНИЕ… Итак, вопрос их преступления остался без ответа. Это не был захват пассажирских кораблей, но даже если жители Ганимеда добились невозможного и захватили космический корабль, это не было бы первым преступлением, которое изначально заставило приспособленных людей бежать на Ганимед, преступлением, после которого заварилась вся эта каша с пантропией. Какое особо тяжкое преступление совершили родители приспособленных людей, чтобы их детям выпало на долю отсиживаться на безлюдном Ганимеде в течение долгих лет? Ответственность лежала не на детях, это было очевидно. Дети никогда не были на Земле. Они родились и выросли на Луне в строгой секретности. Заявление копов о том, что колонистов желали вернуть из-за совершенного ими в прошлом зла, было еще одной ложью, как и история о захватах пассажирских лайнеров. Если преступление было совершено на Земле, то его совершили обычные земляне, ледяные дети которых бегали сейчас по Ганимеду; больше никто не мог его совершить. Конечно, кроме Руллмана. И на Луне, и на Ганимеде все предполагали, что Руллман некогда был нормальным человеком, землянином. Странно, да? Но все так и думали. Сам Руллман, когда об этом заходил разговор, старался сменить тему, вместо того чтобы отрицать это утверждение. Возможно, что преступление совершил только он, раз вокруг не было никого, кто физически мог бы это сделать. Но что за преступление? Никто на Ганимеде не мог и не стал бы рассказывать об этом Суини. Никто из колонистов не верил ни в какие преступления. Большинство из них считало, что к ним не может быть предъявлено никаких претензий, кроме их отличия от обычных человеческих существ, и лишь очень немногие считали, что само развитие пантропии и было тем основополагающим преступлением. И в этом Руллман действительно был виновен, если «виновен» – подходящее данному случаю слово. Почему пантропия или ответственность за ее разработку должны были считаться преступлением, оставалось тайной для Суини, но он столько всего не знал о законах и стандартах Земли, что не имело даже смысла ломать над этим голову. Если Земля сказала, что изобретение или применение пантропии было преступлением, значит, так и есть; а копы Порта указали ему, что он должен сделать все, чтобы вернуть Руллмана домой, даже если все остальные инструкции не будут выполнены. Это был единственный правильный ответ, и больше ничего не требовалось. Но почему копы сразу же не сказали об этом? А если пантропия была преступлением, то почему копы сами пошли на него, создав Суини? С запозданием он прибавил шагу. Мика уже скрылась под низкой бровью скалы, прикрывавшей большую пещеру. Он упустил из виду, в какой из дюжины небольших входов зашла Мика, едва ли помнил, куда вели два или три известных ему входа. Поэтому пришлось выбрать вход случайным образом. Через четыре поворота коридора он понял, что безнадежно потерялся. Это было необычно, но нельзя сказать, что совсем уж неожиданно. Сеть туннелей под Пи Хоува была лабиринтом, и не природным, а рукотворным. Высверливая в скалах свое жилище, приспособленные люди считали, что рано или поздно вооруженные до зубов громилы в скафандрах явятся сюда, за ними. Однако незваные пришельцы никогда бы не нашли нужного прохода под горой, если бы только приспособленный человек, знающий лабиринт как свои пять пальцев, не вывел бы их наружу. Да они никогда и не нашли бы приспособленных. Зубрежка была единственным ключом к скрытым проходам, потому что никаких карт лабиринта не существовало, а колонистам строго запрещалось их составлять. Суини запомнил, наверное, не больше половины туннелей лабиринта. Если бы он не встретил кого-нибудь на своем пути, а в конце концов никто от него не прятался, то рано или поздно вышел бы на знакомый участок. Сейчас же хотелось увидеть что-нибудь такое, чего раньше ему не показывали. И самое интересное, что он увидел, был сам доктор Руллман. Ученый показался из туннеля, шедшего под углом 20 градусов к коридору, где находился Суини. Доктор вышел как раз перед ним, и даже не заметил, что Суини шагает сзади. Секундная заминка – и Суини отправился за ним настолько тихо, насколько было возможно. Шумная система вентиляции помогала скрывать шаги. У Руллмана была странная особенность пропадать на долгое время, от нескольких часов до целой недели. Если кто и знал, куда он ушел и что там делает, не считал нужным говорить об этом. Теперь появился шанс, что Суини откроет этот секрет. Возможно, исчезновения Руллмана были связаны с наступающим метеорологическим кризисом на Ганимеде, о котором Суини все чаще и чаще слышал в обрывках случайных разговоров. С другой стороны… А что же с другой стороны? В любом случае, он ничем не рискует, если предпримет попытку узнать все сам. Руллман двигался быстро, прижав подбородок к груди, словно шел по столь знакомому пути, что мог передвигаться с закрытыми глазами. Один раз Суини практически потерял его из виду, поэтому, соблюдая осторожность, сократил расстояние между ними; лабиринт был достаточно комплексным, так что Суини мог быстро нырнуть в какой-нибудь закоулок, если бы почувствовал, что Руллман вот-вот обернется. Суини слышал, как ученый издавал непредсказуемые, но упорядоченные звуки, являвшиеся скорее модуляциями, а не связной речью. Они явно не были средством коммуникации, не включали никакие механизмы, не служили каким-либо пропуском для Руллмана, так как Суини беспрепятственно шел по тому же пути, не издавая никаких звуков. Должно быть, Руллман не осознавал, что их издает. Суини недоумевал: он никогда не слышал, как кто-нибудь напевает себе под нос. Каменный пол под ногами Суини стал постепенно подаваться вниз, уходя все дальше и дальше. В то же время он заметил, что воздух становился теплее с каждым шагом. Издалека слышались приглушенные звуки работающего оборудования. Итак, становилось все жарче и жарче, но Руллман, с той же беспечностью, шел вперед. Шум, который теперь Суини смог распознать, как работу многочисленных насосов, также усилился. Два человека шагали вдоль длинного прямого коридора, по бокам которого находились закрытые двери. В коридоре было темновато, однако Суини позволил Руллману уйти чуть дальше вперед. На другом конце коридора жара стала немного спадать, к большому облегчению Суини, так как он ощущал нараставшее головокружение. Руллман же не выказывал ни усталости, ни каких-либо других признаков влияния перепадов температур. В конце туннеля Руллман резко нырнул в боковой проход, оказавшийся выходом на каменную лестницу, ведущую вниз, куда также довольно ощутимо устремлялся теплый воздух. Суини знал, что под действием силы тяжести теплый воздух должен подниматься. Почему же здесь он шел в противоположном направлении? Этого Суини себе представить не мог, тем более что на этом уровне не видно было никаких воздуходувов. И так как поток воздуха теперь шел к Руллману, он мог донести до ученого и шум шагов Суини. Поэтому Суини пришлось, осторожничая, идти на цыпочках. Когда Суини спустился с лестницы, Руллмана нигде не было видно, а Суини оказался в длинном коридоре с высоким потолком, который шел далеко, насколько было видно, а потом уходил вправо. На внутренней стороне туннеля через регулярные интервалы стояли низкие аппараты, за каждым из которых возвышались горизонтальные металлические змеевики. Именно от них и исходили те звуки, которые слышал Суини. Здесь уже было холодно, даже слишком, несмотря на сильный поток теплого воздуха, дувшего вниз по лестничному пролету. Суини подумал, что с действием законов термодинамики в этом месте явно было что-то не так. Он осторожно двинулся дальше. Через несколько шагов после первого же работающего механизма (да, самой холодной его частью были блестящие изгибы труб, как будто именно они испускали холод) он нашел люк, несомненно бывший воздушной шлюзовой камерой. Более того, ее использовали: внешняя дверь была герметично закрыта, но небольшой световой индикатор рядом с ней оповещал, что шлюз работает. Противоположную от шлюза стену занимал ряд шкафов для скафандров, которые, однако, были открыты настежь и пусты. Однако все прояснила табличка на клапане шлюза. Надпись на ней гласила: ЛАБОРАТОРИЯ ПАНТРОПИИ № 1 Опасно, не входить! Суини в панике отпрянул от шлюзовой камеры, как человек, разыскиваемый за убийство, шарахается от знака «50 000 вольт». Теперь все стало ясно. Никаких особенных выкрутасов с термодинамикой в этом коридоре – ведь это типично для любого холодильника! Большие приводы были насосами, тепловыми насосами. Их змеевики не покрылись инеем только потому, что в воздухе Ганимеда отсутствовали водяные пары. Тем не менее они забирали тепло из окружающего воздуха и перекачивали его по ту сторону каменной стены, в лабораторию пантропии. Поэтому неудивительно, что лаборатория была защищена от остального лабиринта шлюзовой камерой и что Руллману пришлось надеть космический скафандр, чтобы зайти в нее. На другой стороне было жарко. Слишком жарко для приспособленного человека. Но для какого приспособленного человека? Зачем Руллману пантропия на Ганимеде? Этот исторический этап, казалось, уже пройден и остался далеко в прошлом. Однако происходившее в этой лаборатории было так же чуждо природной среде Ганимеда, как природная среда Ганимеда была чужда земной среде. А относится к Б, как Б относится… к чему? К С? Или к A? Пытался ли Руллман, несмотря на невозможность такого проекта, переприспособить своих людей к Земле? На этой стороне стены должны были располагаться какие-то приборы или датчики, которые позволили бы определить, что происходит на той стороне. И они нашлись в небольшом углублении, пропущенном шокированным Суини при первом осмотре. На табло виднелись надписи: