Тщательнейшим образом герметизированная кабина с собственным шлюзом наружу без возможности доступа Суини в какую-либо другую часть корабля была тому лучшим доказательством. Как и тон Майклджона: пилот явно обращался не к другому человеку, а к некоему существу, которое следует держать в бункере, надежно запертому на замки и засовы. В бункере, созданном исключительно для защиты мироздания от того, что внутри, а вовсе не для защиты обитающего в нем существа. – Естественно, со мной все в порядке, – ответил Суини, расстегнул пряжку и привстал. Он проверил термометр, который все так же показывал неизменные минус 90 градусов по Цельсию – среднюю температуру поверхности Ганимеда, третьей по счету луны Юпитера. – Я, кажется, немного вздремнул. Что случилось? – Вывожу корабль на орбиту; сейчас мы примерно в тысяче милях от спутника. Я думал, ты захочешь взглянуть. – Ну да. Спасибо, Майки. Громкоговоритель на стене ответил: – Ага. Ладно, до связи. Суини взялся за поручень и подтянулся к единственному небольшому иллюминатору, ловко перемещаясь по кабине. Для человека, привыкшего к одной шестой гравитации Земли, невесомость, то есть полное отсутствие какой-либо силы тяжести, казалась просто исключительным случаем. Впрочем, таковым был и Суини. Человеком, однако, исключительным его образцом среди остального человечества. Суини посмотрел в иллюминатор. Он точно знал, что увидит, так как исчерпывающе изучил все по фотографиям, пленкам с записями телепрограмм, по картам, да и просто глядя в телескоп как у себя дома на Луне, так и на Марсе. Когда вы подлетаете к Ганимеду с нижней точки солнцестояния, как сейчас делал Майклджон, первое, что бросается в глаза, – это огромное овальное пятно под названием «Трезубец Нептуна». Так его назвали первые исследователи Юпитера, так как на старой сводной карте Хоува оно было помечено греческой буквой «пси». И это название пришлось очень кстати: пятно оказалось глубоким морем с несколькими зубцами, самый большой из которых располагался с восточной стороны, этот зубец простирался от 120-го до 165-го градуса долготы и от 10-го до 33-го градуса северной широты. Море чего? Воды, разумеется. Твердой как камень, навечно замерзшей воды, покрытой слоем каменной пыли примерно в три дюйма толщиной. К востоку от Трезубца, прямо на север до самого полюса простиралась огромная треугольная область, которая называлась Бороздой, – всклокоченная, непроходимая, распаханная всеми лавинами долина, не заканчивавшаяся на полюсе, а уходившая вверх, в другое полушарие, все больше и больше разветвляясь на своем пути. (Вверх, потому что для космических пилотов, как и для астрономов, север – это низ.) Ни на одной планете нет ничего похожего на Борозду, хотя глядя с нижней точки солнцестояния, когда ваш корабль спускается к Ганимеду в районе 180-го градуса меридиана, скорее всего, она будет походить на марсианский Большой Сырт. Но на самом деле у них мало общего. Большой Сырт – это, должно быть, прекраснейшее место Марса. А Борозда… всего лишь большая уродливая борозда. На восточном краю этого огромного шрама на 218-м градусе долготы и 32-м градусе северной долготы возвышается одинокая гора, примерно на 9 000 футов. У нее названия не было, насколько помнил Суини; на карте Хоува она была помечена буквой «пи». Так как гора одна-одинешенька, ее легко увидеть в хороший телескоп с Луны, когда граница света и тени во время восхода приходится на эту долготу, и вершина горы начинает светиться во тьме как маленькая звездочка. Полукруглый выступ тянется к западу над Бороздой прямо от основания буквы «пи» на карте Хоува. Его края отвесно вертикальные, что довольно странно для мира без каких-либо других признаков складчатых формаций. Именно на этом выступе жили другие приспособленные люди. Суини долго смотрел на гору-невидимку с ее горящей, как звезда, вершиной, удивляясь, почему это зрелище не вызывает в нем никаких чувств. Ну, хоть бы какие-нибудь эмоции: раздражение, тревога, готовность… хоть что-то, пусть даже страх. В конце концов, два месяца, проведенных взаперти внутри своеобразного сейфа, должны были пробудить в нем неимоверное стремление не просто вырваться на свободу, а присоединиться к другим приспособленным людям. Вместо этого он оставался совершенно спокойным. Так и не смог вызвать в себе ничего, кроме мимолетного любопытства к пи Хоува, прежде чем его взгляд как магнитом привлек к себе сам Юпитер, нависавший чудовищной громадой и переливавшийся сумасшедшими цветами всего в 600 000 плюс-минус пара-тройка тысяч миль. Но даже этот гигант привлек его только потому, что был ярче. Во всем остальном – ну, планета и планета. – Майки? – сказал он, заставив себя снова посмотреть на Борозду. – Да, я здесь, Суини. Что там видно? – Рельеф … только и всего. Все планеты так выглядят. Где ты меня высадишь? Согласно инструкциям, мы ведь сами можем выбрать место? – Да. Однако выбор вполне очевиден, – сказал Майклджон уже без тени сомнений. – Вот на том большом плато – букве «эйч» Хоува. Суини осмотрел овальное пятно с некоторой неприязнью. Его появление посреди этой безлюдной территории наверняка вызовет подозрение, как если бы его высадили посреди Моря Кризисов на Луне. Он не преминул об этом сказать. – А вот у тебя нет выбора, – спокойно ответил Майклджон. Он по чуть-чуть увеличил мощность ракетных двигателей. Суини на мгновение почувствовал, как вернулся его вес, и пытался решить, в какую бы сторону ему лучше упасть, но затем снова пришла невесомость. Корабль вышел на орбиту, но было непонятно, решил ли Майклджон остаться над текущими координатами или же пролететь над всей поверхностью спутника. Суини не стал спрашивать. Чем меньше информации, тем лучше. – Что ж, путь вниз тяжел и долог, – сказал Суини. – И не сказать, что атмосфера самая плотная в системе. Конечно, гора прикроет меня, но не хотелось бы тащиться пару сотен миль по плато «эйч» Хоува. – С другой стороны, – сказал Майклджон, – если приземлишься слишком близко к нашим друзьям, они заметят парашют. Может, тебя и вправду надо было выкинуть в Борозду? Там полным-полно всякой всячины, и отражения сигналов радара не обнаружат такую мелочь, как человек на парашюте. – Нет, спасибо. Никто не отменял оптического слежения, и фольгированный парашют ничуть не похож на каменную глыбу, даже для приспособленных людей. Мне нужно оставаться за горой – и в оптической, и в радарной тени одновременно. Кроме того, как я смогу выбраться из Борозды на тот выступ? Они же не просто так поселились на самом краю скалы. – Все верно, – сказал Майклджон. – Ладно, координаты на катапульте выставлены. Сейчас оденусь и присоединюсь к тебе. – Хорошо. Расскажи-ка еще раз, чем ты собираешься заняться, пока меня не будет, чтобы я не начал паниковать, если вдруг тебя не окажется поблизости. Через громкоговоритель донесся едва различимый звук открывающегося шкафа для снаряжения. Суини уже нацепил парашют, а респиратор и ларингофоны – дело пары секунд. Никакой другой защиты не понадобится. – Я подожду тебя здесь в течение 300 дней. Двигатели буду включать только в особых случаях технического обслуживания, – голос Майклджона казался теперь очень далеким, и эхо словно бы повторяло его слова. – Предположим, за это время у тебя все сложится удачно с нашими друзьями, там, внизу, и мы поймем, что к чему. Я буду ждать сообщения от тебя на фиксированной частоте. Требуется лишь послать несколько кодовых букв; я введу их в компьютер, и он покажет мне, что делать, после чего я предприму все необходимые меры. Если я не услышу тебя через 300 дней, то прочту краткую, исполненную пыла молитву и отправлюсь домой. Что до всего остального, да поможет мне Господь, я остаюсь в полном неведении. – Хорошо, – ответил Суини. – Погнали. Суини вылетел из своего личного шлюза. Подобно всем межпланетным судам, корпус корабля Майклджона не был сплошным, а состоял из базовых компонентов, включая отсек экипажа, имевший сферическую форму, окруженную опорной конструкцией из балок и двутавров. Одна из таких балок, длиннее прочих, была направлена в сторону плато «эйч» Хоува и служила «катапультой». Суини смотрел на круглый шар спутника. На мгновение к нему вернулось знакомое с давних пор чувство свободного падения: он посмотрел вниз, попытался ощутить движение корабля и постепенно снова обрел чувство равновесия. Уже совсем скоро он отправится туда, вниз. Майклджон вышел из бокового отсека экипажа, тяжело волоча ботинки по металлу. В своем массивном уродливом скафандре именно он из них двоих меньше всего походил на человека. – Готов? – спросил он. Суини кивнул и лег лицом вниз на двутавр, прикрепив направляющие на своем снаряжении к фиксаторам на корпусе. Он почувствовал, как Майклджон крепит к его спине блок стартового реактивного ускорителя, теперь ему ничего не было видно, кроме деревянных салазок, которые должны были защищать его тело от металлической балки. – Нормально, – сказал пилот. – Удачи, Суини. – Спасибо! Начинай отсчет, Майки. – Пуск через пять секунд. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Поехали. Реактивный ускоритель вздрогнул и нанес Суини практически парализующий удар между лопаток. На мгновение ускорение вдавило его в собственный костюм, а салазки словно распластались по металлу двутавра. Затем внезапно вибрация остановилась. Он летел. Несколько запоздало дернул за кольцо. Салазки отлетели в сторону, быстро уменьшаясь в ярком свете звезд. Давление на спину прекратилось, и все еще работающий реактивный ускоритель умчался далеко вперед. Суини на мгновение замутило от жара выхлопов, но ускоритель быстро исчез. Он ударится о поверхность планеты с такой силой, что не оставит по себе ничего, кроме воронки. Здесь же, в холодном космосе, оставался только Суини, падающий на Ганимед головой вниз. Практически с самого начала, с того самого дня в безнадежно ускользающем из его памяти детстве, когда он впервые понял, что подземный купол на Луне – это и есть вся его вселенная, где не будет никого, кроме него одного, Суини хотел стать человеком. Жаждал этого с непонятной обезличенной болью, которая быстро выродилась в горечь, повлияв на его поведение и отношение к собственной уникальной повседневной жизни, и проявляла себя в снах, прерываемых приступами осознания своего всепоглощающего одиночества, которые с его взрослением становились все менее частыми, но все более сильными. Ночь за ночью он просыпался в ознобе, не в силах издать ни единого звука, словно подавленный шоком, наступившим после тяжелой травмы. Занимавшийся им кадровый персонал – психологи, психиатры и аналитики – делал все, что мог, но этого было недостаточно. Во всей жизни Суини не произошло ничего такого, что можно было эффективно использовать в системе психотерапевтического лечения, разработанной, чтобы помогать людям. К тому же кадровый состав не мог договориться между собой об основной цели такой терапии: нужно ли помогать Суини справиться с тем, что фактически он не является человеком, или же следует подпитать тлеющую искру надежды, которую обычные, не связанные с медициной люди на Луне, постоянно раздували в Суини, преподнося как единственную цель его жизни. Действительность же была проста и безжалостна: Суини – приспособленный человек. В данном случае он был адаптирован к пронизывающему холоду, малой силе тяжести и тонкому подобию атмосферы – всему тому, что преобладало на Ганимеде. Кровь, что текла в его венах, и каждая клетка его организма на девять десятых состояли из жидкого аммиака; кости – из льда IV; а его дыхание представляло собой комплексный водородно-метановый цикл, основанный не на катализе с участием железосодержащего пигмента, а на блокировке и разблокировке двойной связи серы; кроме того, он мог неделями питаться исключительно каменной пылью, если бы возникла в этом потребность. И он всегда был таким. Эти изменения появились еще до зачатия: к зародышевым клеткам, которые позже соединились и стали им, применили целый ряд методик: выборочное митотическое отравление, точечное рентгеновское облучение, тектогеническая микрохирургия, конкурентное метаболическое ингибирование и еще, возможно, не менее пятидесяти других наименований различных процедур, о которых он никогда не слышал и которые в совокупности своей окрестили «пантропией». В свободном переводе слово это означало «изменение всего», и термин быстро прижился. Так как пантрописты заведомо изменили химические и физиологические свойства организма Суини, им пришлось менять также его образование, его «мир», мысли и даже предков. «Нельзя взять и создать приспособленного человека взмахом волшебной палочки», – так с гордостью объяснял доктор Алфвен молодому Суини по внутренней связи. Даже первичные половые клетки появлялись как результат деятельности сотен предыдущих поколений, прежде чем стали зиготой, они размножались, вели себя как одноклеточные животные, каждая из них все больше и больше обретала формы цианида, льда и всего того, из чего только были сделаны такие милые мальчики, как Суини. Психиатры убрали доктора Алфвена в конце первой же недели после регулярной оценки записей того, что говорилось Суини, и его реакций на это, но больше их ничего не смущало. Суини никогда не слышал детских стишков, у него не было никакой родовой травмы и уж точно его не мучил Эдипов комплекс. Ребенок, предоставленный исключительно собственному мнению, не знакомый ни с аксиомами, ни с поведенческими мотивациями. Он, конечно же, отметил тот факт, что Алфвен не пришел на встречу, но это было обычным явлением. Ученые недолго задерживались в огромной герметично защищенной пещере. Их всегда сопровождали вежливые представители частной полиции в красивых униформах – полиция Порта Большой Земли. Даже среди психиатров наблюдалось удивительное непонимание друг друга, яростная напряженность, которая иногда выливалась в громогласные словесные баталии. Суини понятия не имел, о чем они там кричат, так как звуки внешнего мира немедленно отключались, едва начинались споры. Но он замечал, что некоторые из участников больше не возвращались к нему. – Где доктор Эмори? Разве сегодня не его смена? – Его срок службы закончился. – Но мне нужно с ним поговорить. Он обещал принести мне книгу. Разве он не придет ко мне в гости? – Не думаю, Суини. Он ушел на пенсию. Не переживай, у него все будет хорошо. Я принесу тебе книгу. После третьего подобного случая Суини разрешили впервые выйти на поверхность Луны. Конечно же, в сопровождении охранников – пяти мужчин в космических скафандрах, но Суини это ничуть не беспокоило. Незнакомое до сего дня чувство свободы настолько овладело им, что собственный скафандр, лишь жалкое подобие того, что носили полицейские Порта, казался практически невесомым. Это было первое предвкушение воли, которую ему даруют, как он мог судить по многим несомненным намекам, после завершения им этого задания. Они даже дали ему посмотреть на Землю, где жили люди. Что касается самого задания, то он знал только то, что было нужно, но знал назубок. Эти сведения вдалбливали ему в голову в течение всей его холодной и одинокой юности, а в конце всегда звучало одно и то же: «Мы должны вернуть этих людей назад». Эти шесть слов стали целью жизни Суини и его единственной надеждой. Приспособленные люди должны быть схвачены и возвращены на Землю, вернее, в купол на Луне, единственное место, кроме Ганимеда, где им не грозила смерть. И если их невозможно было вернуть – ему следовало рассматривать такой вариант только как маловероятную, но оптимальную возможность, – он должен был вернуться, по меньшей мере, с доктором Джейкобом Руллманом. Только Руллман знал главный секрет преображения приспособленного человека в обычное земное состояние. Как понял Суини, Руллман и его соратники были преступниками. Однако Суини никогда не пытался найти ответ на вопрос, насколько тяжким было их преступление, ну разумеется, с такими-то схематичными знаниями. Тем не менее с самого начала было понятно, что колонию на Ганимеде основали без разрешения Земли с применением тех методов, которые не были утверждены Землей (кроме особых случаев, таких как Суини), и что Земля хотела положить конец этой вольнице. Не силой, потому что Земля желала знать то, что знал Руллман, но с помощью искусной уловки, которой и стал Суини. Мы должны вернуть этих людей. После чего, насколько Суини мог судить по зыбким намекам, так как ему ничего никогда не обещали напрямую, Суини получил бы шанс стать человеком и познать свободу, гораздо большую, чем то, что он ощутил во время своего краткого похода по безвоздушной поверхности Луны в сопровождении пяти охранников. Как правило, подобный намек и влек за собой эти беззвучные ссоры между персоналом. Любой человек с обычными умственными способностями непременно начал бы подозревать, что эти намеки совершенно не были основаны на реальных ожиданиях, а обучение Суини уже давно сделало его подозрительным, но в долгосрочном плане ему было все равно. Намеки давали ему кое-какую надежду, так он их и принимал: с надеждой, но без конкретных ожиданий. Кроме того, по некоторым начальным словам этих ссор, которые он успевал услышать, прежде чем отключалась громкая связь, Суини мог предполагать, что здесь крылось что-то поважнее, нежели чем простое несогласие о возможной обратимости приспособленных людей. К примеру, именно Эмори как-то сказал, и в голосе его прозвучали нотки внезапно прорвавшегося раздражения: «Но предположим, что Руллман был прав…» Щелк. Прав в чем? Может ли преступник вообще быть «правым»? Суини этого не знал. Потом был еще техник, сказавший: «Основная трудность с терраформированием – это его стоимость». И что это могло означать? Уже через минуту техника выставили из камеры наблюдения по какому-то срочному поручению. И такое происходило множество раз, но как Суини ни старался, он не мог соединить эти фрагменты воедино, вывести какую-то более-менее ясную логическую последовательность. Он тогда решил, что все эти люди не думали о том, каковы его шансы стать человеком, а потом и вовсе позабыл свои сомнения в бескрайней пустыне своей житейской невежественности. В конечном итоге реальным остался только приказ. Приказ и ночные кошмары. Мы должны вернуть этих людей. Именно эти слова и стали причиной того, почему Суини, словно спящий человек, последняя попытка проснуться которого потерпела полное фиаско, падал головой вниз на Ганимед. Приспособленные люди встретили Суини на полпути, когда он пробирался через большую седловину, которая была единственным путем к их колонии на обрывистом краю плато «эйч» Хоува. Он не узнал их, они не были похожи ни на одного человека с тех фотографий, которые он должен был запомнить, однако с готовностью выслушали его рассказ. И ему даже не нужно было притворяться смертельно уставшим – сила тяжести на Ганимеде была в самый раз, но за его спиной лежал долгий путь по плато и еще более долгий подъем. Тем не менее он с удивлением осознал, что наслаждался каждым сделанным шагом. Впервые в своей жизни он шел без охраны: ни люди, ни механизмы не сопровождали его. В этом мире он чувствовал себя как дома; тут не было стен, он действительно чувствовал себя предоставленным лишь себе самому. Воздух был насыщен и свеж; ветра дули куда хотели, температура в седловине была значительно ниже, чем допускалось в куполе на Луне, а небо с небольшим оттенком индиго простиралось во все стороны, и на нем то там, то сям перемигивались звезды. Ему следовало соблюдать осторожность. Слишком рано считать Ганимед своим домом. Его предупреждали об этом, но Суини, так или иначе, не смог понять, что настоящая опасность предстанет не только в реальной, но и соблазнительной ипостаси. Мужчины оперативно проводили его до самой колонии. Эти совершенные для него незнакомцы, казалось, не испытывали к Суини ни грана любопытства. Руллман же оказался другим. Шок и недоверие на лице ученого – вот, что увидел Суини, когда его ввели в кабинет с высоким потолком и голыми каменными стенами, – были настолько полными и искренними, что впору было испугаться. Он сказал, вставая: – Это что еще такое? – Мы нашли его карабкавшимся в седловине. Думали, что он потерялся, но он говорит, что прилетел сюда вместе с предками.