– Ну, ты ж маменькин сынок. Рубашечка белая. Да к тому же лекарь. Лекарям драться не положено. – У меня отец знаменитый боец был, а дядя – Трубежский воевода. Целый год душу из меня вынимал, пока палаш держать не выучил. Да я и сам на войне побывал. – У меня вся жизнь как на войне, – огрызнулся Обр. – А ты знатного рода, что ли? – Угу. – Ладно, давай, веди коня. Я выиграл. – Почему ты? – Потому! Если по-честному, без этих ваших штук, ты бы сейчас там лежал. И точно не встал бы. – Хм. Пожалуй, верно. Лежал бы. И коня приведу. Хоть сейчас. Езжай себе, скатертью дорога. Только без Анны. – Так и знал, что обманешь! – Да ты на меня не косись. Ты пойми, нельзя ее с места трогать. – Почему нельзя? – Потому, – белобрысый отвел глаза, принялся разглядывать дальний лес. – Помирает она. – Врешь! – вскинулся Обр. Ясно, врет. Хочет, чтоб девчонка ему досталась. – Я травник. Мне в таких делах врать нельзя. Я клятву давал. – Ну, ошибаешься, – смягчился Оберон. – Все вы, лекари, ничего не смыслите. Она слабая, конечно. Но ведь улыбается. Веселенькая такая. Петь опять начала. – А раньше не улыбалась? – Редко. – Козел ты винторогий! – Сам козел! – с полной убежденностью ответствовал Обр. Но лекаришка козлов обсуждать не захотел. – Ты даже не понимаешь, что натворил. Не знаешь, какое чудо тебе досталось! И этот туда же. Как сговорились все! – Знаю-знаю. Радость земная, свет поднебесный. – Сам догадался или надоумил кто? – Тебе-то что за дело? Что ты к нам лезешь? – И рад бы не лезть, да не получается. Я когда увидел ее… Нет, не увидел, почувствовал… – Плевать мне на твои чувства. Она моя жена. – Умирает твоя жена! И я ничего не могу сделать. И никто не может. Болван! Дурак! Скотина безмозглая! – Это ты мне?! – Это я себе! – расстроенный красавчик с маху врезал себе ладонью по лбу. – Почему я ее раньше не встретил? Почему не увез насильно! Четыре месяца все вместе бьемся. Только не помогает ничего. Я думал, при тебе полегчает. Сначала и верно, полегчало. Только ненадолго. Сам не видишь, слабеет она. На глазах уходит. – Почему? – спросил Обр, все еще подозревавший какой-то подвох. Поверить в такое было невозможно, да он и не хотел верить. – Почему? По кочану! – рявкнул красавчик. – У нее и так сил немного было. А теперь и вовсе нет ничего. Нечем ей жить. Помолчал и добавил: – Все тебе отдала. – Заткнись лучше, а то еще одну гулю получишь. Чего такое она мне отдала? – Все, что у нее было. Еду последнюю, дом, доброе имя, мечту, что отец вернется, судьбу, душу. Свою жизнь на твою поменяла. – Она что, жаловалась?! – Нет. Все у нее добрые, все хорошие. А ты вообще самый лучший. Самый храбрый, самый умный, самый, песья кровь, добрый! – Я заботился о ней. Все пополам делили. – Это ты, может, делил. А она отдавала. Пока не отдала все. Ты спроси у нее, спроси, почему вы в Злом море не потонули. Пусть расскажет. Тогда, может, что-нибудь поймешь, крыса мокрохвостая. – Сам крыса! Оберон, давно кипевший от злости и несправедливости обвинений, не выдержал и снова кинулся, повалил наглого красавчика, стараясь втоптать его в песок, забить грязью летучие волосы, вконец вымарать белую рубаху. Противник извернулся. В грудь Обра уперлось согнутое колено. Плечи до боли стиснули твердые пальцы. – Долги возвращать надо, – снизу вверх на Оберона глянули горячие синие глаза. – Чем отдавать будешь? – Что отдавать? – прохрипел Обр. – Жизнь. Судьбу. Душу. – Прах гнилой восемь раз перевернутый! – Кхм, – раздалось сверху. Противник вдруг перестал сопротивляться, а Хорт почувствовал, что его, как кутенка, ухватили за шкирку и подняли вверх. – Прелестно, – сказал господин Лунь, никакой не управляющий, а, как давно догадался Обр, хозяин замка, нынче одетый роскошно, хотя и во все черное. – Просто прелестно. Я вижу, вы нашли общий язык. Жаль прерывать такую изысканную беседу, но, к сожалению, обстоятельства требуют. Прошу извинить меня, – церемонный поклон в сторону опешившего Хорта, – но господин Ивар, видимо, запамятовал, что его присутствие необходимо в другом месте. – В каком еще месте? – поднимаясь и на скорую руку отряхиваясь, проворчал господин Ивар и вдруг изменился в лице. – А, ну да… А может, без меня как-нибудь? – Без вас никак невозможно. Все будут безумно разочарованы. Особенно дамы. Вы же не хотите огорчить наших дам? Травник поморщился, потрогал губу и пробормотал, куда могут отправляться здешние дамы, всем скопом и поодиночке. Тут же на площадку широким шагом вошла прямая, как спица, красивая черноволосая дама, в шуршащем шелковом платье и с лютней в руках. – Вар, нуты идешь? – сердито спросила она. – Так я и знала! Даже не переоделся! Тут глаза ее расширились, а выражение лица стало весьма грозным. – Кто это сделал? – Что? – Вот это! Тонкий пальчик указывал на разбитую губу. – Кто посмел это сделать?! Обр понял, что приобрел еще одного смертельного врага. – Споткнулся, упал, – не стал выдавать его господин Ивар. – Нашел время спотыкаться! – пуще прежнего разгневалась строгая девица. – Мы же договорились. Весь Сенеж знает, что ты споешь. – Мы не договаривались. Меня заставили. – Уговорили. – Заставили. Гнусными угрозами. Почти под пыткой. – Та-ак, – разом прекратил ссору хозяин замка, – а ну-ка, иди сюда! Ивар-травник покорно приблизился. Зажмурился с видом обреченной жертвы и тут же охнул. Сухая ладонь мазнула его по лицу, будто оплеуху отвесила. Тут охнул и Обр. Ссадина на скуле травника покрылась корочкой, синяк вокруг быстро бледнел, разбитая губа тоже торопилась принять свой обычный вид. – А полегче нельзя было?!