– Не похож ты на свея-то. Больно темный. Придвинулась поближе, запустила длинные пальчики в жесткие от пудры волосы, затеребила, поглаживая. Обр уклонился. Рука, протянутая к голове, с детства была для него только угрозой. Лишь Нюськины лапки почему-то никогда не пугали. В ушах стоял легкий гул – то ли от вина, то ли от шума голосов, то ли оттого, что в углу надрывались, тянули мелодию виола и лютня. Девица руку убрала, но близко заглянула в глаза. – Так из каких ты? – Из зверей лесных, – ухмыльнулся Хорт. – Оборотень, что ли? – уважительно протянула девица. – В волка превращаешься? – Бывает. – И на луну воешь? – Не без того. – А хочешь – вылечу? – Как? – Очень просто. Как из чудовища сделать добра молодца, любая девушка знает. Обр и ахнуть не успел, как на него обрушился полновесный поцелуй. Будто рот и нос залепило полной горстью того самого меда, в котором он тонул в последнее время. Тело опалило влажным жаром. Губы у девицы были сладкие от вина и липкие, как видно, от той красной краски. Во рту тоже стало липко и сладко. Хорт не знал, нравится ему это или нет, но девицу стиснул крепко и даже на колени к себе притянул. Само собой получилось. Девица ерзала, прижималась теснее. Пахло от нее тревожно и резко, вроде как фиалкой, а еще потным, рыхловатым телом. «А ведь она не молодая уже, понял Обр, – баба в годах, усталая и не очень здоровая». По запаху много чего понять можно, если только чуешь их, запахи. – Тебя-то как зовут? – прохрипел он, только чтобы что-нибудь сказать. Девица потянулась за полной чаркой, жадно выпила половину, остальное протянула ему. – Со свиданием, милый! Анна я. – Че?! – Аннушка, – коснулся уха горячий шепот, – Анюточка, Нюта, Нюся. Хорт поперхнулся вином, забрызгал роскошный вырез розового платья, остатки пролил на себя. – Нет! – Почему нет? – ласково шепнула девица. Должно быть, решила, что парень уже совсем пьяный. – Нет! – твердо повторил Обр. – Какая же из тебя Нюся? Разве Нюськи такие бывают? И совершенно ясно понял, что надо делать. Выпутался из облака розовых тряпок, спихнул девицу с колен, ужом вывернулся из-за стола и уверенно двинулся к выходу. Ну и винцо у них! Пьется как вода, а в голову ударяет – только держись. Дверь, украшенная занавеской с золотистой бахромой, казалась очень далекой, скользкий блестящий пол немного покачивался. – Эй! Ты куда?! – раздался веселый голос Валериана. – До ветру, – выдохнул Оберон, ухватившись за дверь, и шагнул в прохладные, темные сени. На улице постоял немного, жадно глотая ледяной воздух, яростно вытер губы, поглядел вниз, на огоньки порта, и твердым шагом направился к коновязи. В седло вскочил, как всегда, легко, сел крепко и, склонившись к уху любимого коня, шепнул: «Поехали к Нюське». Команду «К Нюське» Змей понимал очень хорошо, вот только выполнять ее умел лишь на тракте. Туда он и направился. В пять минут вынес вожака из города, благо ворота еще не заперли, долетел до знакомой развилки и что было сил понесся к церковке, белевшей на пригорке сквозь густые синие сумерки. Чуял, что вожак торопится. Хорт и вправду весь извелся от нетерпения. Розовая девка растревожила его. Но она была ему не нужна. Да и никто не нужен. Только глупая девчонка со своими глазами, волосами, узкими пяточками и исцарапанными коленками. Как же это он сразу-то не сообразил! На кой ему сдались всякие посторонние? У него же жена есть. Настоящая. Все как положено. Кожух он кое-как набросил, а шляпу надеть забыл. Волосы привычно летели по ветру, в лицо бил сухой снежок, копыта Змея бодро стучали по мерзлой дороге. Он так торопился, что снова вломился в путаные трущобные переулки прямо на коне. Змея бросил у двери «Доброй кружки», не особо заботясь о том, что проникнуть в кабак теперь будет весьма затруднительно. Внутри, как всегда, дым стоял коромыслом. Вечер выдался холодный, время было еще не позднее, уходить от тепла и выпивки никому не хотелось. Но Нюськин платочек Обр увидел сразу. Увидел и разозлился. Глупой девице сказано было сидеть наверху, а она, вот поди ж ты, таскает подносы вместе с белобрысой Ильгой. Нюська тоже заметила его, заулыбалась смущенно, пустой поднос попыталась спрятать за спину. Не обращая внимания на приветственные вопли завсегдатаев, Хорт пробился к ней, крепко ухватил повыше локтя и потащил узкими коридорчиками, через хозяйскую половину, к лестничке в каморку-голубятню. Девчонка перепугалась, поднос уронила, залепетала что-то жалобно. Мол, я не хотела, попросили меня. Надо же людям помочь. Вон народу сколько. Решила, что он из-за этого злится, дурочка. А он и не злился вовсе. Просто больше не мог терпеть. Впихнул девчонку в каморку, прижал покрепче, по-настоящему, как еще в лесу хотелось, и поцеловал тоже по-настоящему, одновременно сдирая постылый платок. Вот теперь все правильно: и запах моря и полыньки, и нежные губы в сухих корочках, и хрупкие ребрышки под руками. До того увлекся, что не сразу понял: все так, да не так. Нюська стояла смирно, не вырывалась, не отбивалась. Но была как деревянная кукла. Все равно что с болваном на ристалище целоваться. Обр нашел в себе силы, слегка отодвинулся, попробовал заглянуть девчонке в глаза, но ничего не увидел за растрепанными, упавшими на лицо волосами. – Ну, чего не так-то? – Ничего, – прошептала Нюська. – Че, слов красивых не сказал? – Каких слов? – голосок усталый, жалобный. – А никаких и не надо. Ты мне жена? – Жена, – покорно согласилась дурочка. – Тогда что? – Я ведь тебя не гоню. Только… – Что только?! – Ты пьяный. – В седле усидел – значит трезвый. – И… ты ведь меня не любишь. – Ну? – Ну… и я тоже… не люблю. Прах гнилой! Любовь еще какую-то выдумала. Князя своего все дожидается. При чем тут вообще любовь-то! Отчаянно желая втолковать глупой девчонке, вбить ей в голову, насколько она ему нужна – ну, как хлеб голодному, как соль в пресной похлебке, как последний глоток воздуха перед казнью. Хорт вцепился в худые плечи, в грубый ворот рубахи, изо всей силы рванул к себе. Ну как, как сказать, чтоб она поняла?! Под пальцами оборвался, лопнул какой-то шнурок, что-то мягко стукнуло об пол. Смирная и покорная Нюська вдруг оттолкнула Обра так, что он покачнулся, упала на коленки, торопливо зашарила по полу. Он, несмотря на шум крови в ушах, все же сообразил, в чем дело, и осторожно шагнул назад. В мешочке, который Нюська всегда носила на шее, были зашиты ее сокровища – материнское подаренье: стеклянная кошечка и серебряный медальончик. Не раздавить бы, а то потом слез не оберешься. Нюська тыкалась во все стороны, как слепой щенок. В полусвете тлеющего очага Хорт видел гораздо лучше и сразу заметил пропажу, завалившуюся в широкую щель. Кошечка выпала и валялась рядом. Первым делом подобрал ее, протянул Нюське. – На, держи. Выковырнул из щели мешочек, попытался запихнуть поглубже выскользнувшую цепочку. Цепочка не запихивалась. Запуталась в чем-то. Обр сердито дернул. За цепочкой потянулась длинная прядь светлых, почти белых волос. Он уставился на них, пока еще ничего не понимая, только чувствуя, что видит что-то нехорошее, медленно поднял, всматриваясь. – Что это? – Ничего, – тихонько выговорила Нюська. Даже в полумраке было видно, как вспыхнули ее щеки. – Чье это? – Ничье. Сжалась, отступила, притиснула к груди кулачок с зажатой в нем кошкой. Хорт пропустил прядку между пальцев, машинально отбросил в сторону приставшее к волосам белое перышко. И тут его затрясло, будто за шиворот налили что-то холодное и липкое. Он ясно вспомнил разлетавшиеся под ветром блестящие светлые пряди, смазливую наглую рожу, воркующий низкий голос. – Так он был на самом деле… – Кто? – Этот. Красавчик-жених! Долгоногий и белобрысый. Девчонка совсем вжалась в стенку у черного окна. Даже дышать перестала. – Ты мне врала! Ты! В голове это укладывалось плохо. Уж в ком в ком, а в Нюське он был уверен. Правильно Маркушка говорил: ни одной бабе верить нельзя. – Он был там! Был на самом деле. Он мне врезал, я без памяти свалился. А потом ты мне соврала! Говори, врала или нет?! Был он там?