Воздух тут был до того плотный, что хоть ножом его пили и кашу закусывай. Только вряд ли кто захочет есть такую вонючую гадость. Мда. Столичная публика могла бы быть и почище. Кабак стоял на краю обширных трущоб, разросшихся вокруг приречных лесопилок, дровяных складов и знаменитых повенецких верфей[36]. Сплавщики, плотники, дровоколы шелковых камзолов не носили и заморских ароматов не употребляли. На лавках вдоль длинных столов сидели густо, локоть к локтю, места все были заняты. Давешняя девица в платье с оборками и два парня, с виду ее братья, носились туда-сюда с мисками и кружками, будто пожар тушили. Но никакой опасности Обр не высмотрел. Красные мундиры в толпе не мелькали, в упор на него никто не глядел, исподтишка не пялился. Правда, за соседним столом развлекалась явно подозрительная компания. Орали чересчур громко и пили без удержу. Так ведут себя перед большим и опасным делом, на которое идти боязно, а не идти совестно. Ага, а вон тот, похоже, главный. Сам пьет мало, больше угощает. На военного вроде похож. Что-то в нем такое есть. А впрочем, кто его знает. Ватага, должно быть, какая разбойничья. Или заговорщики. На князя чего-нибудь умышляют. Есть у него враги и кроме последнего Хорта. Впрочем, это их дела. Обр доел кашу, облизал ложку, коркой вычистил тарелку. Остатки хлеба припрятал за пазуху, на завтрашний черный день. Белобрысая девица плюхнула перед ним кружку с пивом. Он незаметно поморщился, но кивнул благодарно. Люди были ему тяжелы. Орут, воняют, пиво хлещут чуть ли не бочками. В лес бы, хоть к медведю в берлогу. У медведя под боком, небось, тепло, тихо, хорошо спится. – А ну, пшел, сопляк! Замечтавшийся Обр все же успел собраться и потому врезался в затоптанный, заплеванный пол не лицом, а плечом и локтем. В кабак ввалилась новая компания, и какой-то жилистый дядя, оставшийся без места, положил глаз на Оброву табуретку. А зря! Всякий Хорт, сумевший выжить в своей любящей семье, в таких случаях действовал быстро и не раздумывая. Рука и плечо – опора, обеими ногами с разворота обидчика под коленки, когда рухнет на спину, вскочить и лупить предметом спора, то есть табуреткой, по чему попало. Правда, от табуретки старшие братья почти всегда успевали увернуться. К несчастью, жилистый плотогон не был истинным Хортом. Повалился он тяжело, как мешок с брюквой, запутался в коротком кожаном плаще, да и высокие сапоги помешали. Так что удар пришелся точно по голове. Здоровяк тихо крякнул и закатил глаза. Хилая табуретка сломалась. В руках Обра остались два куска. Один так, гнилье. Зато второй – подходящий, с парой кривых и ржавых, но острых гвоздей. «Та-ак, – мелькнуло в голове, – ночлега здесь не выйдет. Пропали денежки. Да что денежки. Хорошо, если живым выпустят. Верно Маркушка говорил: всегда садись у двери или у окна. Но окон тут не было, а до ступенек, ведущих к низкой забухшей двери, далеко, не протолкнуться». Он отбросил гнилушку, покрепче перехватил кусок с гвоздями… И обнаружил, что бить, собственно, некого. Чахлый мужичонка, сидевший по соседству, отодвинулся сколько смог, от греха подальше, придерживая свою миску, да какой-то в дым пьяный возчик гаркнул: «Так его, так его, болезного!» – но кого именно он имел в виду, осталось неизвестным. Прочие проявили умеренное любопытство, кое-кто приподнялся со своих мест в ожидании бесплатного развлечения, но вступаться за побитого никто не собирался. В довершение всего плотогон, которого Обр сгоряча посчитал покойником, приподнялся, сел и, раскачиваясь, как медведь на ярмарке, неразборчиво завыл что-то насчет Обровых родителей. Ловко пробираясь между столами, подбежали белобрысые братья-подавальщики, привычно подхватили крикуна под микитки и оттащили к стене, отдыхать. Набежавшая девица с ведром щедро плеснула на него водой в качестве лекарства от головной боли. Любопытствующие расселись по местам и вернулись к прерванным разговорам. Хорт с облегчением уронил обломок под ноги и двинул на кухню. Забрать Нюську и ходу отсюда, пока любитель чужих табуреток не очухался или его дружки не надумали вмешаться. – Постой-ка, парень! На плечо легла чужая рука, цепкая и властная. Обр хмуро обернулся. В лицо ему ухмылялся широколицый, мохнатоусый коновод развеселой, но опасной компании за соседним столом. – Ловко ты его. – Я к нему не лез, – сквозь зубы пробормотал Хорт, намереваясь идти дальше. Меньше всего он хотел, чтобы в этом кабаке его запомнили. – Я гляжу, ты парень не промах, – еще шире улыбнулся мохнатоусый. – Вино пьешь? Обр неопределенно мотнул головой. – Значит, пьешь. Садись с нами, гостем будешь. Или брезгуешь?! В таких случаях спорить – себе дороже. Пришлось сесть на лавку между мохнатоусым и молодым парнем, который был таким красным, будто только что выполз из парной. Тут же, откуда ни возьмись, появился толстый стаканчик зеленого стекла. Не с вином, с самой натуральной водкой. Хорт сначала нашарил взглядом кусок мяса пожирнее, хотя от свиньи на блюде посреди стола мало что осталось, а уж потом выпил залпом и сейчас же закусил, чтоб не пробрало. Еще один полезный урок Маркушки. – Ну, давай за встречу! – заметил мохнатоусый. – Из каких будешь? – Сирота я. Из Залесья. Должна же быть где-нибудь такая деревня, Залесье. Лесов-то в округе пруд пруди. – А девица эта тебе кто? – Какая девица? Водка все-таки действовала. Обр очень старался помнить об этом и не сболтнуть лишнего. Между делом запихнул в себя еще кусок мяса. Надо пользоваться, пока дают. – Та самая, что с тобой пришла. – Она не со мной. Судомойка здешняя. Знать ее не знаю. Вот-вот! Нечего Нюську сюда впутывать. Не знаю, и точка. – Стало быть, сирота. А драться где наловчился? – Нигде, – нахально ответил Хорт, которого все-таки немного повело, – дар у меня такой. От рождения. – Ну-ну. Случается. Звать-то тебя, сироту, как? – У-м-м, – промычал Обр с набитым ртом. Выдумывать что-то ему было лень. Но собеседника этот ответ устроил. – Со знакомством! – заметил он, придвигая к Хорту наполненный стаканчик. – Этот вот герой – Миха с рыбацкого конца, это – Кондрат из Черемховки, вон то – Сема-плотогон, а я буду дядька Дрон. Выпили за знакомство. Обр только губы обмочил, а остальное ловко, под рукавом вылил на пол, где, к счастью, и без того уже было склизко. Он все выжидал, когда можно будет уйти, никого не раздражая, а покуда прислушивался к разговорам. Разговоры были обычные. Кто-то бахвалился, вспоминая былые подвиги, кто-то со слезой жаловался на жизнь эту распроклятую, судьбу горькую. Сему-плотогона влекло к вечной мудрости. Сведя глаза над блестящим стаканом, он зычно рассуждал о том, что, мол, все помрем, все там будем, так не все ли равно, когда и где помирать. Невеселое какое-то было у них веселье. Будто из-под палки. Довольным казался только широкоусый дядя Дрон да пара крепких мужиков постарше всех прочих. В разговоры они не вступали, пили в меру и больше налегали на еду. «Эдак они всю ночь гулять будут», – подумал Хорт, встал, старательно утерся рукавом, поклонился по-деревенски. – Спасибо за хлеб, за соль! Спать пойду. Целый день в дороге. – Знамо дело, – благожелательно кивнул дядя Дрон, – давай по последней, на посошок. – Можно, – согласился Обр. Он знал, что от двух стопок наверняка не окосеет. Наверх, в спальню, уж точно дойдет. Выпил залпом, крякнул и закусывать не стал. – Вот это по-мужски, – хлопнул его по плечу мохнатоусый, – молодец! * * * Паршивый кабак, и спальня у них паршивая. Холодно, жестко, голова трещит. Должно быть, из щелей надуло. Вот беда! Болеть-то никак нельзя. Без денег, в чужом городе… – Нюсь, – позвал он, не открывая глаз, – принеси водички. – Щас, ненаглядный ты мой, будет тебе водичка! – сказала Нюська хриплым противным басом, и на голову обрушился ледяной водопад. Обр вскочил, хотя веки по-прежнему не желали подниматься, слепо бросился вперед. В ногах запуталась скользкая солома, под колени подвернулся деревянный бортик. Запнувшись об него, парень тут же рухнул головой вниз. Едва успел выставить вперед руки. От боли в содранных ладонях и разбитых коленях глаза все-таки согласились смотреть на мир и увидели… Укрывище? Со всех сторон высокие стены, могучие квадратные башни, впереди, за широким простором двора, главная цитадель, за ней торчат-громоздятся черные скалы. Вот только на памяти Обра стены никогда не были целыми, двор сплошь вымощенным, а кровля на цитадели новой, да еще и украшенной дымниками с фигурами танцующих журавлей. Нет, все-таки не Укрывище – чужая, неизвестная крепость. Да и смутные мужские тени, окружавшие его, надрываясь от хохота, на поверку оказались не братьями, а какими-то незнакомыми парнями. – Козлы! – прохрипел Хорт. – Еще водички? – гнусаво осведомился один из насмешников. – Сию минуту, ваше сиятельство! – тонким голосом пропел другой, что вызвало новый приступ смеха. – Встану – убью! – совершенно серьезно пообещал Обр и для начала сел, нащупав позади себя что-то твердое. Это оказалось тележное колесо. Цепляясь за телегу, он поднялся на ноги. Журавли на крыше закачались, собираясь в полет, мощеный двор накренился, пытаясь стряхнуть сновавших по нему человечков. – Ну и надрался ты вчера, – довольно добродушно заметил плечистый парень в рыбацкой робе с капюшоном. Вчера? Хорт напрягся, припоминая, что было вчера. – Не пил я! – вырвалось у него. – Всего-то две стопки! Это вызвало новый приступ веселья. – Стало быть, рано тебе по кабакам ходить. – Сидел бы лучше у маминой юбки. – Не, у них в Медвежьем Углу, или как его там, настоящей водки в глаза не видели. – Точно! Они там по праздникам хвойный отвар пьют, шишками закусывают. Обр уже не слушал, пытаясь оценить размеры случившейся беды. Голова болела, и думалось плохо. – Ну будет, будет, – послышался знакомый добродушный басок, – отчего же и не выпить, ежели перемена в жизни вышла. Хорт медленно, чтоб все опять не поплыло, повернулся на голос и понял: беда пришла большая, страшнее и быть не может. По двору уверенно шагал вчерашний широкомордый – мохнатоусый, только теперь рука его опиралась на эфес палаша, а на плечах красовался самый настоящий красный мундир. Поскрипывала кожаная перевязь, постукивали о вычищенный сапог длиннющие ножны. – На-ка вот, накинь, – сказал он, протягивая парню красную солдатскую куртку. – До присяги не положено, но уж больно у тебя одежа худая. Мерзнешь, поди. – Че? – только и смог выдохнуть Обр, отшатнувшись от красного мундира как от чумной заразы.