– Зачем? – Ткнешь меня, если что. Девчонка от ножа шарахнулась, пробормотала что-то неразборчиво. – Я те не сосед Федор какой-нибудь, – убедительно сказал Обр. – И уж точно не добрый. Веришь? – Верю, – шепнула Нюська, – только ножик убери. Так и уладилось. На один плащ легли, другим покрылись. Дурочка тихо сопела под боком, и это было так хорошо и правильно, будто тут ей самое место. Хорт еще подумал, что руки надо держать при себе, чтоб не напугать ненароком, и провалился в сон, как в черную яму. Оно и понятно, намерзся, набегался за день. Ничего, почти неделю так прожили под шелест дождя и Нюськины сказки. Слушали, как шумит ветер, глядели на мокрые верхушки тронутых желтизной берез на той стороне оврага. Обр таки подловил отбившегося подсвинка, да запасы были кое-какие. Наконец, ветер переменился, дохнул со Злого моря. Небо очистилось, заполыхало тревожным ярким закатом. Хорт сразу понял, чем это грозит, и, пока не смерклось, собрал побольше дров. Разложил жаркий костер наверху, прямо на скале. Звезды вырвались на свободу, громадные, как спелые яблоки. Стремительно холодало. Он знал: к утру ударит настоящий мороз. – Днем отоспимся, – сказал он Нюське, – на солнышке. Сейчас нельзя. Во сне либо насмерть застудимся, либо вовсе застынем. Так и сидели, смотрели на звезды, которые в эту ночь падали густо, как листья с промерзших берез. За каждой тянулся тонкий зеленоватый след. – Красиво как! – вздохнула дурочка. – Наверное, много детей этой ночью родится. – Почему? – удивился Обр. – Говорят, это души людские с неба на землю посылаются. – Хм. – А еще говорят, это летавицы – звездные сестрицы. На небе им скучно, холодно, вот они и слетают среди людей пожить. Поживут – и домой возвращаются. – А я думал, это старые звезды осыпаются. Ну, которые сгорели уже. – Ох, смотри, большая какая! Ты желание загадал? – Че? – И это не знаешь? Ну, примета такая. Что загадаешь, пока звезда летит, все сбудется. – Ага, как же! – Правда-правда! Вот ты чего хочешь? – Жрать хочу. – И все?! Бровки вверх домиком, серые глаза нараспашку, и в них бесконечное удивление. Обр всерьез задумался. В последнее время он как-то позабыл, что надо чего-то хотеть. Ну, кроме самого простого: поесть, поспать, обогреться. Да еще все труднее становилось держать руки вдали от несчастной дурочки. Все ж и он мужик, а не пень березовый. Настоящий Хорт, а не кто-нибудь. И вдруг его будто насквозь пробило. Он тут лес слушает, звездочки считает, с девчонкой хороводится. А князь живет-поживает в своем Повенце, мягко ест, сладко спит, о Хортах и думать забыл. Вот оно как! Долги неоплаченные, обиды неотомщенные. – Князя повидать хочу, – угрюмо промолвил он, – в глаза ему поглядеть. И еще кое-кому. Список у меня длинный. Ну, а ты чего хочешь? – Хочу, чтоб не страшно было. – Что не страшно? – Жить. – Со мной, что ли, страшно? – С тобой страшно. Без тебя страшно. И за тебя тоже страшно. – Да что мне сделается! – Да я боюсь, вдруг ты сам что-нибудь такое сделаешь… «Сделаю, – подумал Обр, – уж я сделаю, никому мало не покажется!» Повелитель прохаживался вдоль доски и непрестанно упрекал себя за безволие. Выслеживать безумную пешку стало его новой дурной привычкой, но справиться с собой он уже не мог. Забыв другие дела, забросив Игру, он часами просиживал, карауля пустое место между приморским Городищем и столичным Повенцом, огромное даже на доске пространство гиблой Сиверской чащобы. Пешка могла появиться в любую минуту. Она блуждала в безлюдных краях, где даже линий никаких не было, бродила по полю без всяких правил и законов, а потом внезапно исчезала, чтобы через пару дней, будто в насмешку, возникнуть совсем в другом месте. Первое время Повелитель ждал ее появлений, чтобы успеть подтолкнуть в нужном направлении, заставить двигаться если не к стольному городу, то хоть к тракту. Напрасный труд! Лопаточка то проходила сквозь непокорную фигуру насквозь, то упиралась в нее, как в пудовую гирю. Но Повелитель был упорен. Иногда ему казалось, что пешка все-таки поддается, с привычной плавностью движется в нужную сторону. Глава 3 – Пойду силки проверю, – зевая, сказал Обр. Всю ночь они провели у костра, но к утру все равно замерзли. Мороз ударил не на шутку, настоящий, почти зимний. Правда, утром небо выгнулось чистым куполом, яркое, радостное. Над лесом выкатилось мохнатое от лучей солнце и быстро съело выпавший с полуночи густейший жесткий иней. Трава под ним пожухла, потеряла последнюю свежесть. Одинокая осина на краю оврага покраснела за одну ночь и теперь роняла хрусткие промороженные листья – один за другим, один за другим… – А я… – начала Нюська, не удержалась и тоже зевнула. – А ты поспи пока. – Хорт отодвинул в сторону угли, привычно устроил постель на нагретом месте. – Нынче солнце сильное. Скоро совсем тепло станет. Нюся кивнула благодарно, и Обр быстрым шагом двинулся в лес. Но к силкам, расставленным в разных подходящих местах, не пошел. Ноги сами понесли его сквозь мокрый, туманный, сверкающий капелью березняк к давно запримеченному холму. Холм этот мог бы зваться и горой, если бы вдали не синели настоящие горы. На вершине среди искрошенных валунов росла сосна. Всем соснам сосна. Такая, что и втроем не обхватить. Обр хотел влезть на нее и как следует осмотреться. Смутно думалось: «Избушку бы какую-нибудь найти или зимовьюху охотничью. Или уж лучше сразу в славный град Повенец, в княжескую столицу». Добравшись до вершины холма, он совсем разомлел, но все-таки вскарабкался по скрученным в бесконечной борьбе за жизнь толстенным корням, подпрыгнул, ухватившись за обломанный нижний сук, и привычно полез наверх. Наверху свирепо посвистывал сиверко. В лесу ветер почти не чувствовался, но верхушку сосны мотало так, что Обр не рискнул лезть дальше. Уселся на хорошей, надежной развилке, прижался всем телом к поющему под ударами ветра стволу. Забавно. Будто сосны передают его с рук на руки. Та, что осталась дома, над обрывом, потом другая, при дороге в Кривых Угорах, теперь эта, самая старшая красавица. Отдышавшись, он огляделся. Высоко. Очень высоко. Весь лес как на ладони. Ближние холмы, зеленые, мохнатые, с желтыми пятнами берез, с крестиками – верхушками елей, дальние – темно-лиловые. Волна за волной, на восток, на юг и на запад, а еще дальше – сизая голубизна, так что и не поймешь, лес ли там, небо или вовсе далекое море. Меж холмов угадывались изгибы речных долин, круглые чаши озер, прогалы болот и гарей. На юго-востоке кусок дальнего леса был точно обгрызен крысами. Ну да, та самая вырубка. Там большая река должна быть, видно, как холмы расходятся. Рубят, небось, и сразу сплавляют. Отсюда, наверное, дня три. Не, если с Нюськой, то все четыре. Северный ветер студил щеки, раздувал ветхую рубаху, но солнце крепко припекало спину. Над холмом, над самой сосной, в столбе теплого воздуха ходил ястреб, высматривал добычу. С севера, покрикивая, потянулся длинный косяк серых гусей. Жаль, арбалета нет. На юг подались. Издалека летят, из-за моря. Видно, там, за морем, не одна черная яма. Есть и теплые земли. Говорят, этот Стомах-мореход их искал, только не добрался. Обр проводил глазами тянувшуюся к горам, к дальним острым вершинам гусиную стаю, прижался лбом к шершавой, как драконья шкура, коре, и в который раз за эти дни лес забрал его. Быстрее вздоха он стал одинокой сосной и парящим над ней ястребом, сосущими холодный камень корнями и усталой, пожухлой травой у корней. * * * Лес застывал, уплывал в зимнее полусонье. Все медленнее текли остывшие реки, все тише струился живой сок, покидая ветку за веткой. Дремота, умирание, полный покой. Вот только ныл, как всегда, свежий поруб, да еще где-то совсем близко забивался в ноздри, раздражал целый букет запахов: от злого, опасного запаха гари до дразнящего аромата рыбы, которой удавалось полакомиться ой как нечасто. Если бы не дым да не это странное существо, которое вроде пахнет человеком, но на человека никак не похоже, можно было бы и подойти. Рыбкой пахнет. И еще малиной. А порохом не пахнет. Подойти или нет? – Не подходи! – заорал Обр, снова становясь самим собой, и едва не сверзился с дерева. Вниз он слетел за минуту, расцарапав ладони и левую щеку. Руки-ноги не слушались, будто и вправду срослись с корнями и ветками. Тень от сосны далеко переместилась по каменистому склону. Сколько ж он там просидел? Так и совсем раствориться недолго. Оно бы и к лучшему. Остаться с лесом, уйти в зиму под снег и спать, спать до весны. Хорошо бы, если бы не висела на нем глупая девчонка, к которой принюхивается какая-то лесная тварь. Да еще долг перед дедом, отцом и братьями. Торопливо спускаясь с холма, Хорт пошевелил в себе ненависть к князю и обнаружил, что ничего такого не чувствует. Выходило, что порубщиков, калечивших лес, он ненавидит куда больше. Позор! А все дурочка с этими ее «не трогай, не обижай, пожалей». Ворча себе под нос, он спешил к костру, но по дороге все же завернул к ловушкам. На этот раз повезло. Добыл двух охочих до рябины рябчиков. Невелика птица, а все же лучше, чем ничего. Все ловушки снял. Охотиться здесь он больше не собирался, так чтоб птицы понапрасну не мучились. Закончив с делами, рванул к костру. Добежал быстро и еще издали услышал: – Ах ты, милый, рыбки захотел? Иди сюда, будет тебе рыбка. Мяконький ты мой, мохнатенький! С кем это она? Котенка, что ли, в лесу нашла? Обр вышел на поляну, но, увидев бурого «мохнатенького» ростом с хорошую собаку, выпустил из рук добычу и, очертя голову, ринулся вперед. Даже закричать не смог. Воздух колом стал в горле. Молча вцепился в Нюську, поволок к осине над обрывом. Успел вовремя. Ну, почти успел. Разъяренная медведица, которой очень не понравилось, что кто-то обнимается с ее драгоценным сыночком, всего лишь мазнула его когтями по голени. Выше, даже стоя на задних лапах, ей было не дотянуться. Хорт поджал ноту, зашипел на девчонку, чтоб лезла вперед. Нож бы вытащить. Хотя пользы от него, когда косматая мамаша полезет-таки на дерево, будет немного. Могучая лапа проехалась по коре, оставляя глубокие белые борозды. От кострища послышался возмущенный скулеж. На поляну выкатился второй медвежонок, а за ним – его старший братец, полувзрослый пестун[32]. Все трое принялись копаться в разложенных для просушки Нюськиных запасах, с увлечением отнимая друг у друга сушеную рыбку. Медведица отвлеклась от уничтожения врагов, мягко плюхнулась на все четыре лапы и, покачиваясь, потрусила воспитывать молодое поколение. Раздав две-три затрещины, снова вспомнила о врагах и вернулась под осину. Рявкнула, задрав морду вверх. – Выше лезь! – приказал Обр, подтолкнул Нюську. Ветхая юбка поехала по шву, и он едва не ткнулся носом в нежную складочку под исцарапанной, угловатой коленкой. На миг даже про медведей забыл. Только чувствовал, как горят уши, и думал: «А если потрогать?» – и не удержался, провел по прорехе тыльной стороной ладони, вроде бы случайно. К счастью, девчонка была занята тем, что боялась медведя и свалиться с осины, так что ничего не заметила.