Корабельные сосновые боры на крутых приморских обрывах давно остались позади. Потянулись хмурые ельники: где потемнее – затянутые мягким седым мхом, где посветлее – заросшие высокими, по грудь, папоротниками, и самые темные – в которых под ногами не было ничего, кроме бурой от влаги хвои и странных грибов, похожих на бледные щупальца. Да изредка попадался петров крест – тот самый, что долго тайно ползет под слоем прелых игл, прежде чем прорваться наружу чешуйчатыми белыми побегами. Хорт знал, что идут они уже долго. Заметно темнело. Небо в просветах между еловыми лапами стало закатным, розовым. Направление он держал примерно на восток. Просто так, чтоб не ходить кругами да убраться подальше от проклятой дороги. – Я правда не могу, – жалобно прошептала дурочка. И верно, не может. Личико бледное, губы обметало, под глазами темные тени. Крякнув, Обр подхватил девчонку на руки и медленно перешел последнюю речку – широкую, мелкую, совсем прозрачную, легко скользящую по песчаному дну. На другом берегу он высмотрел хорошее место. Полосу светлого песка под берегом, у корней нависших над потоком елей. Видно, днем здесь подолгу бывало солнце. Прибрежный песок оказался совсем сухим. Хорт опустил Нюську подальше от воды, у свисавших сверху тонких, кривых корней. Не простоит долго это дерево. Осенние дожди подмоют, а весеннее половодье уронит в реку. Девчонку ноги совсем не держали. Съежилась на песке, свернулась, как младенец в утробе матери, закрыла глаза. «Умучилась, – тоскливо подумал Обр, – а я ведь и не бежал вовсе. И хоть бы раз пожаловалась. Вот дурочка». – Живая? – Да, – прошелестело в ответ, – я сейчас, вот только полежу немножко… – Угу, – сказал Хорт, взлохматил для бодрости волосы и начал действовать. Присел на корточки, ворча развязал слипшиеся завязки, стащил с дурочки отсыревшие лапти, размотал мокрые онучи. Ноги совсем холодные. Простудится еще, возись с ней. Сдернул с плеч плащ, покопавшись в торбе, достал второй, закутал девчонку, как младенца, с головой, у ног подоткнул поплотнее. – Есть хочешь? – Пить. Обр снова порылся в мешке, но кружки никакой не нашел. Забыли кружки. Принес воды просто так, в пригоршне. Нюська глотнула и закашлялась. Почти ничего и не выпила. Парень хмыкнул, вытер руки о штаны, достал нож и, вскарабкавшись по невысокому обрыву, нырнул в лес. Вернулся через несколько минут с охапкой лапника и обнаружил, что дурочка уже спит. Глаза закрыты, носик заострился, но дышит ровно. Обр снова хмыкнул и сделал еще пару ходок за лапником. Лежбище получилось что надо. Немного колко, но зато мягко, да и теплее, чем на голой земле. Осторожно пристроил на него Нюську, которая застонала, но не проснулась. Авось теперь не замерзнет. Хорт поднял ворот рубахи, засунул руки поглубже в рукава, присел рядом с девчонкой и стал слушать. Вечером должно быть далеко слышно. Нежно пела река. Что-то шлепнуло по воде. Наверное, лягушка прыгнула или рыба плеснула на глубоком месте. В лесу над берегом птицы шуршали, скребли лапками по коре, устраивались на ночь. Прилетел одинокий комар, запищал над ухом, но Обр разобрался с ним без лишних церемоний, только порадовался, что ближе к осени гнуса уже не бывает. Где-то далеко захрустело, затопало тяжело, но мягко. Сохатый прошел… Да не один. Наверное, лосиха с семейством. Он перебирал лесные звуки, узнавал, раскладывал по полочкам, как хозяин нужные вещи, и все ждал, не раздастся ли собачий лай, не затрубят ли рога, не донесет ли влажный вечерний воздух командные крики. Но нет. Все тихо. Пока тихо. Он нутром чуял, сердцем угадывал эту погоню: солдат с собаками, с опытными вожатыми, прочесывающими оба берега у первой речки, потерявшими и вновь взявшими след у второй, осматривающими край болота, пытаясь угадать, где его пересекли беглецы. Но слышны были по-прежнему лишь тихие речи реки, да возилось где-то в чащобе, хрустело молодой осиновой порослью лосиное семейство. Розовые волокна в небе погасли. Совсем стемнело. Хорошо. С факелами в такую чащу никто не полезет. Обр немного успокоился, прилег рядом с Нюськой и стал смотреть, как темно-синее небо становится все чернее, а над крестами – верхушками елей проступают звезды. Конечно, лес и не думал засыпать, продолжал неспешно жить ночной потаенной жизнью. Одни звуки легко узнавались, другие оставались загадкой. Все-таки это был чужой, незнакомый лес. Это в Усолье Обр каждую сосну знал по имени. Одно хорошо: собак по-прежнему не слыхать. Должно быть, помогло болото у четвертой речки. Но здесь все равно оставаться нельзя. Надо идти дальше. Обр покосился на жалобно вздохнувшую во сне Нюську. Один он и не подумал бы здесь ночевать. За ночь отмахал бы еще верст десять, да не просто так, а по болотам, по самому страшному бурелому. Ему-то темнота никогда не мешала. Да, та еще обуза. Вспомнился сосед Федор со своим тоскливым: «Загубишь ты ее». «И верно, загублю, – уныло подумал Хорт, – я – ее, а она – меня». Звезды глядели нынче сквозь легкую дымку. Тускловато, печально. Шальной порыв холодного ночного ветра прошелся по верхушкам. Огромная крылатая тень бесшумно скользнула между пригнувшимся лесом и звездным светом. Обр моргнул, протер усталые глаза. Было тихо. Бледные огоньки в небе сияли там, где им положено, все на своих местах. Померещилось. Для облака слишком быстро, а птиц таких на свете и не бывает. А может, филин пролетел, а от усталости всякое мерещится. Он спустился к реке, поплескал в лицо холодной водой и снова сел, поглаживая натруженную за день больную ногу. Перед самым рассветом сон все же одолел его ненадолго, но тут уж постарался утренний холод. В поисках тепла он подкатился под бок к Нюське, но и она дрожала под своими плащами. К счастью, над речкой встал туман. Да такой густой, что пропал из виду недалекий супротивный берег. Даже протянутые над головой ветки елей едва проступали сквозь белую хмарь. Хорт воспрянул духом, со скрипом распрямил, размял застывшие мускулы и нырнул в лес. Через четверть часа на реке жарко пылал костер. Дым мешался с туманом, тянулся понизу, у воды. Запах не отобьет, но хоть видно не будет. Обр подтащил закутанную девчонку поближе к огню. Она проснулась, испуганно распахнула свои серые глаза, улыбнулась благодарно. С трудом села, выпростала из-под плаща и протянула к огню дрожащие руки. Хорт тут же сунул ей хлебную горбушку. Она взяла, но оглянулась смущенно и растерянно. До Обра дошло довольно быстро. – Вон там я бочажок[29] присмотрел, – сказал он, – вода, конечно, не кипяток, но окунешься – полегчает. И руки-ноги болеть перестанут. Сказал и снова отправился за дровами. Гулять по лесу на этот раз постарался подольше. * * * – Надо идти. – Хорошо, – прошептала чистенькая, в свежем платочке, но полупрозрачная от утомления Нюська и принялась складывать в мешок остатки завтрака. – Хорошо тебе, значит?! – вспылил Обр. – Что ж ты безответная такая! Ты же и шагу ступить не сможешь. – Смогу. «И ведь сможет, – сердито подумал Хорт, – встанет и пойдет. И будет идти, как вчера, пока не свалится». – Вот чего, – проговорил он, засыпая костровище песком и старательно разравнивая его, – пойдем не спеша, сколько сил твоих хватит. – Думаешь, гонятся за нами? – Не знаю. Пока не слыхать. Обр собрал лапник, тщательно замел веткой все следы на песке. – Но если заслышим погоню – разделимся. Я тебя спрячу, а сам их уведу. Будешь сидеть, ждать меня. Не бояться, не реветь, никуда без меня не порываться! Ясно? – Ясно. А если тебя догонят? – Да никогда, – с полным убеждением сказал Хорт, – гоняли меня уже. В одиночку и целой облавой, с собаками и так, наудачу. Солдаты, смерды всей деревней, охотники за головами. А я до сих пор живой. – Пойдем, – вздохнула дурочка. Вскарабкались на берег, продрались сквозь густой, непролазный ельник. Пошли над рекой вверх по течению по высокой гривке. Обру не хотелось ходить кругами, а солнца до сих пор не было. Туман поднялся и висел над лесом, цеплялся за мокрые верхушки. – Хоть бы дождь пошел, – ворчал Хорт. – Зачем? – слегка задыхаясь, спросила Нюська. – Запах смоет. На гривке рос сухой бор. Толстые ели со стеклистыми потеками смолы стояли в окружении черничных кочек. Черника уже отошла. Кустики топорщились голыми ветками-прутиками. Шли хоть и без вчерашней спешки, но долго, пока у Обра снова не подвело живот. Девчонка по-прежнему не жаловалась. Упрямо переставляла обутые в лапоточки ноги. Идти приходилось все время в гору. Туман слегка рассеялся, солнце стало над лесом тусклым пятном. По верхушкам загулял ветер. Наконец, ели нехотя расступились, и беглецы вышли на высокий травянистый пригорок над самой речкой, которая здесь была больше похожа на узкий порожистый ручей. Из травы там и сям торчали плоские, обглоданные погодой камни. – Отдохнем? – спросила Нюська. – Или еще нельзя? – Все можно, – решил Обр, – считай, пришли мы. – А куда мы пришли? – Сюда. Теперь здесь будем. А не понравится – в другое место пойдем. Нюся поглядела на ручей, на стену елей вокруг верхушки холма, присела на камень. – Высоко как. Внизу, под тусклым тяжелым небом плавно вздымались сизые волны леса. Одна за другой, до самого скрытого дымкой моря. – А ты ничего такого не слышишь? – Нет. Пока нет! – отрезал Обр и снова пошел за дровами. Уже не таясь, запалил костер, потом отправился за лапником. Под пышно раскинувшей свои ветви на опушке елью соорудил шалаш. Одним плащом закутал девчонку, другой бросил в шалаше на лапник. – Сиди тут, жди меня. Костер поддерживай помаленьку. Я на запах дыма обратно выйду. – А ты куда? – Пойду, пожрать добуду чего-нибудь. – Так у нас есть еще.