Она кивнула, погладила его по руке. – Ты вот чего скажи, – нахмурился Обр, – ты зачем ко мне в сарай темной ночью притащилась? Нюська без нужды принялась разглаживать вымазанную в песке и саже юбку. – Ну?! – Я Федору квашню на голову надела. – Кому?! – Соседу нашему. – Врешь! – с глубокой убежденностью сказал Обр. – Ты ее и не подымешь, квашню-то. Девчонка съежилась, опустила голову чуть ли не к самым коленкам. Щека, обращенная к Обру, стала пунцовой. – Под вечер тетенька ушла к Щипачам, крестницу проведать, а я у окна вышивала, торопилась заказ кончить. Тут он и зашел. Без спросу. Ты, говорит, не бойся меня, я, говорит, с бабами добрый. А сам ко мне. А я от него, к печке. А на печке, на загнетке, квашня подходила. Ну, я ее и спихнула, – Нюська шмыгнула носом, – прямо ему на голову. – Случайно, небось, спихнула? – Не, – расстроено прошептала дурочка, – нарочно. – Вот и умница! – похвалил Обр, а сам представил, что именно следует сделать с этим добрым Федором – что-то много добрых людей на одну Нюськину голову. – Зуб даю, сговорился он с твоей теткой. Продала она тебя. – Нет, что ты, она не могла. – Еще как могла. Дальше что было? – Не знаю. Он завыл, а я убежала. В овраге в бузине спряталась. Дождалась, пока стемнеет хорошенько, и к тебе. А там эти… Что же теперь будет? За дверью затопали. Нюську легким перышком унесло в дальний угол. Присела на лежанку у холодной печи, сжалась там, будто и нет ее вовсе. «Да что ж это такое, – уныло подумал Хорт, – ни ей, ни мне нигде места нет». – Вот, – сказала раскрасневшаяся, улыбающаяся Верка, – рубец дали. С кашей. Эта своим местом в мире была премного довольна. Обр принял широкую миску, поставил на колени, укрытые серым сукном одеяла, принялся жевать, хотя и подозревал, что его потчуют объедками, собранными со всей казармы. Но мясо есть мясо. К несчастью, есть совсем расхотелось. Пока болтал с дурочкой, будто полегчало, а теперь слабость и боль набросились с новой силой. Болела не столько нога, сколько спина плечи, руки. Да уж, последним дураком надо быть, чтобы крутить тяжелым багром как шестом. Тоже мне, нашелся Еруслан Лазаревич. Братья бы засмеяли. – Сами доешьте, – вернул он Верке ополовиненную миску и вытянулся на своем роскошном ложе. Впрочем, на деле это была солдатская койка с тюфяком-сенником и подушкой, набитой шерстью. Здесь, в зимней караулке для пушкарей, стояло пять таких коек. Обра-Лексу с девицами сунули сюда, потому что летом помещение пустовало. Летними ночами пушкарям полагалось бдеть наверху, прямо у пушек. Комковатая подушка и колкий тюфяк не помешали Хорту проспать с вечера до полудня. Смутно помнилось, будто ночью он проснулся от собственного крика. Болело так, что привычный кошмар про острог в Малых Солях приобрел дополнительные подробности. Ко всему прочему добавился усатый палач с кнутом и пытки на дыбе. Но потом – во сне ли, наяву ли – пришла Нюська, и все уладилось. Палач сгинул, стены раздвинулись, закачалась под звездами утлая лодка. Обр сгреб девчонку в охапку, прижал к себе, чтобы дурочка не замерзла, и мирно странствовал по Злому морю, пока дверь не грохнула так, что гул пошел по всей пустой караулке. * * * В дверной проем ввалилась целая толпа. Двое солдат, затем господин начальник порта лично, при нем писарь и еще какой-то – не то охранник, не то оруженосец. Сзади, за красными мундирами маячила борода старосты Северина. Господин Стомах мотнул головой, и Верку, притулившуюся у Обра в ногах, вымело в коридор. Обр-Лекса медленно сел и понял, что ему сильно полегчало. Болело, конечно, но со вчерашним не сравнить. Все верно. Хорты – живучая порода. – Не вставай, – милостиво позволил господин Стомах. Обр вставать и не собирался. Еще чего не хватало! Он только уселся поудобнее, оперся затылком о жесткую спинку кровати. – Дверь там прикройте, – распорядился господин Стомах. Дверь закрылась, помирающая от любопытства Верка и хмурый Северин остались с той стороны. – Так-с, – вздохнул господин Стомах и опустился на табурет, почтительно поставленный у кровати. – Давай, рассказывай, как все было. – Ну, че тут рассказывать, – начал Обр, исподволь разглядывая высокое начальство. Ясное дело, настоящий хозяин моря. Всеми ветрами битый, всеми волнами тертый. Такие в Большие Соли попадали нечасто. – Правду, – посоветовал тертый и битый господин Стомах. «Ага, – подумал Хорт, – щас. Разбежался». – Ну, проснулся я. Живот схватило. Пошел до ветру. Гляжу, невод наш тащат. На причале с огнем балуются. Ну, я кустами, кустами до била, что у часовни висит. Грохнул в било. Те давай стрелять. Наши прибежали. Увидели, что сарай занялся и лодки горят? – на берег кинулись. Ну и я вместе с ними. Сгоряча и не заметил, что меня подстрелили. – Мда, – сказал господин Стомах, глядя на Обра-Лексу стылыми серыми глазами, – а кто они? – Кто? – Напал кто? – терпеливо повторил Стомах. В голове у него вертелась любимая фраза Хорта про тупую деревенщину, но он был человек опытный, самообладание по пустякам терять не привык. – Ты их хорошо разглядел? Кто это был? – Свей. Кто ж еще-то? А рассказать толком ничего не могу. Темно было. Все дрались. Только я понял – не отбиться нашим, потому что у тех пищали. Ну, собрал кого мог. Родьку Северинова… Ну и девок. Гребут-то они не хуже парней. Ну, поплыли за помощью. Пока плыли – видели над Косыми Угорами дым до неба. Обр устало прикрыл глаза. Он почти не притворялся. Слабость накатывала волнами, снова хотелось в сон, в тихо качающуюся лодку. Начальник порта молча глядел на него, хмурился, думал о своем. Сколько их было на его веку, раненых, умирающих мальчиков. Таких же, как этот, может чуть старше. Храбрых, рвущихся совершить подвиг, до конца верящих тем, кто послал их умирать. Этот еще легко отделался. На полпальца влево – и ногу пришлось бы отнять. А услуга, которую оказал этот парень, была велика. Господин Стомах не чаял, как избавиться от ставленника Лаамов и купленного ими городского старшины Варуха, вздумавших наводить в округе свои порядки. А тут такой случай! Теперь главное – в столицу отписать побыстрее, пока жирный гусь Варух не опомнился. Впрочем, их гонца и перехватить можно. Нападение, грабеж, убийство – настоящий морской разбой, иначе не назовешь. А морской разбой князь поощрять не станет, как бы ни мутили воду эти Лаамы вкупе с тихоней Стрепетом. Кстати, мальчишку этого хорошо бы при себе оставить. Храбрый и не дурак. Ночью не растерялся, да и сейчас говорит спокойно. Взгляд как у старого солдата, которого никакой кровью не удивишь, никаким страхом не напугаешь. Впрочем, может, это и от усталости. Похож на кого-то. – Ты сирота? – спросил он. – Да. – Ко мне служить пойдешь? Парень напрягся, открыл глаза. Отчаянные, точно ему не службу предлагают, а вешать собрались за невесть какие преступления. – Нет. – Угу, – хмыкнул господин Стомах, – была бы честь предложена. Пару недель тут побудешь, пока рана подживет. Через две недели как раз суд будет. Расскажешь там все, ну, как мне рассказал. Та-ак. Теперь парень всерьез напугался. Лицом не дрогнул, бровью не шевельнул, но на скулах проступили белые пятна, а глаза стали совсем дикие. Прямо волк в капкане. Из тех, что лапу готовы отгрызть, лишь бы вырваться. – За что на суд? Я ничего не сделал. Тихо так выговорил, уверенно, но опытный Стомах сразу почуял, что сделано было немало. – Дурень, – хмыкнул протоколист, поплотнее затыкая чернильницу, – судить будут тех, кто Угоры ваши пожег. Свидетелем будешь. Из самой столицы явятся тебя послушать. – Из столицы? – лениво протянул парень, однако в углу рта дрогнула тонкая жилка, а взгляд метнулся от забранного решеткой окна к плотно закрытой двери. Мда. Прояснить бы это надо. А может, и нечего прояснять. Все деревенские суда и судейских хуже смерти боятся. – Может, хочешь чего? – спросил господин Стомах, поднимаясь. – Штаны отдайте. – Обойдешься пока. В печке сгорели твои штаны. Лежи, береги ногу. – У меня в поясе деньги зашиты были. Две семитки с грошиком, – пробурчал Обр, понимавший, что денег своих более не увидит. – Это дело поправимое. Начальник порта порылся в кошеле, подвешенном у пояса, швырнул на одеяло пару серебряных монет, добавил горсту глухо звякнувшей меди. – На штаны хватит. И вышел. Охрана, грохоча сапогами, потянулась за ним. Хорт вздохнул с облегчением. Как-никак, две недели у него есть. Вроде ничем себя не выдал. Однако не успела тяжелая дверь захлопнуться, как в нее кособоким крабом проник Северин. Покосился на блестящую кучку монет, к которой Обр так и не притронулся, грузно уселся на табуретку. Табуретка возмущенно скрипнула. – Нету тут никого? – спросил он, озираясь, как медведь на свадьбе. Обр-Лекса мотнул головой, отчего сразу заныла шея. – Ну, стало быть, так. Верку я на торг отправил. А Нюська где? – Не знаю. С утра не видел. – Ин ладно. Кто ты? – Че?! Лекса я, рыбак из-под Новой Крепи.