– Даже не вполовину моего, – с усилием улыбнулся Тед. – Где она? Гарриет проскользнула мимо него и бросилась на кухню. Ее не было всего сутки, но погром в кухне ясно давал понять, как многое изменилось за это время. Повсюду лежали грязные кастрюли и сковородки, раковина была переполнена тарелками, детские игрушки валялись в каждом углу, весь пол был в грязи и сене. – С ней все в порядке. Они играют в комнате Харви. Мне нужно было выйти на рассвете – мы сегодня делаем ограду на утесе. Но что стряслось? Ты говорила, что вернешься не позднее пяти вечера. – У меня были кое-какие дела, и они заняли больше времени, чем я рассчитывала. – Гарриет обернулась и почувствовала, что от Теда пахнет виски. – Какие это дела? Я за тебя переживал. – Я не могу сказать тебе, Тед. Мне больно это говорить, но я правда не могу. Тебе нужно довериться мне. Иди на работу, а я принесу вам всем обед сразу после полудня. – Я имею право знать, пока ты живешь и работаешь в моем доме. Сэм Коннорс сказал, что видел, как ты заходила в полицейский участок. – Пожалуйста, Тед, давай не будем об этом. Я почти не спала. Я просто хочу увидеть мою малышку и прибраться здесь. Она отвернулась и позвала дочь, а Тед так и остался стоять на месте, держа руки на поясе и провожая ее взглядом. Гарриет обежала дом, зовя Ребекку по имени, но ответа все не было. Тогда она начала подниматься по лестнице, перешагивая через ступеньку. Она начинала паниковать. Где же могла быть ее дочь? Она хотела поскорее увидеть ее и обнять, чувствуя, как к ней снова приливают силы. – Ребекка! Выходи же! Наконец в ужасной тишине полупустого дома ей послышалось слабое хихиканье, и Гарриет обнаружила, что оба ребенка, взъерошенные, кудрявые, прячутся за занавесками. Она протянула руки к дочери, и прелестная малышка бросилась в ее объятья. Гарриет вдохнула ее аромат – она пахла весной. – Солнышко, я так соскучилась, – сказала она дрожащим голосом. – Ты играла сегодня утром на улице? Ребекка подняла голову, и Гарриет увидела, что ее глаза наполнились слезами. – Вчера вечером мы кормили овечку, у которой умерла мама. У нее теперь нет мамы, и нам нужно кормить ее молоком из бутылочки. – Ах, милая, не плачь. Уверена, с ней все будет хорошо. – Ребекка крепко сжала ручки дочери. – Но кто же ей теперь будет читать сказку перед сном? Гарриет обняла ладонями ее лицо. – Это можешь делать ты, родная. Она живет в сарае? – Она перевела взгляд на Харви, и мальчик кивнул. – Мы будем за ней хорошо ухаживать, и она вырастет большой и счастливой. – Но она же будет знать, что я не ее настоящая мама. Она будет всегда о ней скучать, – сказала Ребекка и захныкала. Гарриет видела, что девочка совсем не выспалась. Если вчера вечером Теду пришлось разбираться с лисой, которая напала на одну из овец в поле, то дети, скорее всего, уснули совсем поздно, уже за полночь, подумала она. – Пойдем поиграем в «Сивью»? И может, потом вы немножко поспите? Я могу приготовить обед для рабочих там, а то я еще сегодня не успела ни умыться, ни переодеться. – Ей нужно было вернуться домой, почувствовать себя в безопасности, подумать. На ферме можно было прибраться и позже. Дети закивали головами, и она, захватив хлеб и сыр из кладовой, повела их через кукурузное поле и по тропинке вдоль утеса к дому. Пока дети скакали по тропинке, Гарриет едва плелась позади, практически падая от усталости. Морской вид заставлял ее мысленно возвращаться к той ночи, когда она нашла Ребекку. Она посмотрела в сторону бухты и представила себе, как пять лет назад брела там под завывание ветра; она все еще помнила, как дождь хлестал ее по лицу, как сердце ее переполнялось отчаянием, как она вдруг услышала вдалеке детский плач. Она остановилась на краю утеса и еще раз посмотрела на море, туда, где, по заверениям журналистов, нашли тело женщины – другой женщины. Сесилия была жива, хотя Гарриет и казалось до сих пор, что это был всего лишь сон. Волнами ее вынесло обратно на берег, где вскоре ее нашел незнакомец, который возвращался домой из паба. Он передал ее Чарльзу, которому хватило жестокости бросить ее в лечебницу и приговорить ее к жизни взаперти до тех пор, пока ему не заблагорассудится выпустить ее. Едва живая, Сесилия лежала тогда на ледяном ветру в той самой бухте, на которую смотрела сейчас Гарриет, – всего в километре от места, где они с Тедом вместе грели девочку у камина и отпаивали виски, пытаясь спасти ее жизнь. Боль всех несчастий и унижений, через которые пришлось пройти Сесилии, пронзила ее, и Гарриет согнулась, отплевываясь желчью. Пытаясь прийти в себя, она всей грудью вдохнула морской воздух. Послышался шорох гальки, и рядом, словно молния, появилась Ребекка. – Что случилось, мамочка? – Все хорошо, дорогая… Просто животик болит немного. Пойдем скорее в дом. – Ей нужно было поскорее найти дневник, поведать ему все и забыть об этом навсегда. – Держись, мамочка, – сказала Ребекка, протянув ей руку, и они вместе зашагали в сторону уютного домика «Сивью». Уложив Харви и Ребекку спать, Гарриет подошла к туалетному столику, достала из его ящика дневник и постаралась извлечь из памяти все подробности только что пережитой ею бессонной ночи. Суббота, 26 июля 1952 года Дорогой дневник, Два дня назад, во время посещения Джейкоба в лечебнице Гринуэйс, я обнаружила, что Сесилия не утонула, в чем я была все это время так убеждена, – она жива. Ее держат в особо охраняемом крыле в лечебнице Гринуэйс, потому что она хочет покончить с собой, считая, что утопила свою девочку. Я не смогу спокойно жить с мыслью о том, что на мне, возможно, есть доля ответственности за тот ад, который был уготован Сесилии. Думая, что она хотела бы именно этого, я нашла и вырастила ее ребенка – так, как сделала бы это она, с ее жизнелюбием и ее убеждениями, которые заставили меня иначе взглянуть на мир. И вот вчера, вооруженная знанием, открытым мне только недавно, я пошла в полицию, чтобы рассказать, что дочь Сесилии жива. Что я нашла и вырастила ее, веря в то, что Сесилия погибла. Я оставила свою малышку, которую люблю больше, чем когда-либо могла себе представить, и ушла, чтобы во всем признаться. Я знала, что, по всей вероятности, Ребекку заберут у меня и вернут Сесилии и что никогда больше я не увижу свою малышку. В течение невыносимо долгой поездки на автобусе до чичестерского полицейского участка я еще раз все обдумала. Я пыталась понять, не убедила ли по личным причинам саму себя в смерти Сесилии из-за того, как сильно я хотела иметь ребенка. Однако с тех пор, как мне открылась правда, я не знала покоя. Я знаю, что, был бы у меня хоть малейший повод для сомнений, я бы немедленно сделала то же, что сделала вчера. К какому же еще выводу я должна была прийти? В ту ночь, когда я нашла чуть не замерзшую насмерть Ребекку, у самой воды лежали туфли Сесилии, а море штормило, и ночь была очень холодной. Более того, в следующие месяцы по деревне прошел слух о том, что Чарльз Норткот снова женился, и я прочитала в газете, что на берегу нашли тело утонувшей женщины. Неужели я так виновата, что пришла к этому выводу? Я корю себя за то, что не попыталась выяснить наверняка, что с ней случилось, но раскрыть правду было бы почти невозможно. Чарльз скрывал существование дочери с тех самых пор, как Сесилия сбежала с ней, едва девочке исполнилось пять дней от роду. Я же позволила ему держать всю эту историю в тайне еще пять лет, боясь, что Ребекку заберут и отправят на удочерение за границу. Так и вышло, что Ребекка выросла в секрете – но какой ценой для Сесилии? Ребекка – ребенок Джейкоба, поэтому я ответственна за нее. Я люблю ее, как любила бы свою родную дочь и как любила свою госпожу. Все указывало на то, что Сесилии больше нет. Но все равно я никогда себя не прощу. Когда я оказалась рядом с участком, ноги мои отяжелели, но я заставила себя войти внутрь и попросила дежурного позвать детектива, чтобы поговорить с ним о Сесилии Бартон. Комната плыла у меня перед глазами, пока я сидела и ждала, когда ко мне подойдут, а руки мои тряслись так сильно, что мне пришлось спрятать их в карманы пальто. Наконец в комнате ожидания появился мужчина с вытянутым лицом и густыми черными усами. – Миссис Уотерхаус? Я детектив-инспектор Гиббс. Прошу, идите за мной. Я сразу же узнала его: именно он допрашивал меня в поместье Норткот в тот день, когда Сесилия пропала. В тот день он чувствовал, что я что-то скрываю, и выглядел довольно злым. Я опустила голову и попыталась отгородиться от яркого света, щелканья печатных машинок и звонков телефонов, переполнявших комнату. Мне пришлось смотреть, не отрывая глаз, за тем, как он постукивает по полу ногами в дорогих лакированных полуботинках, – только это и помогало мне удержаться от того, чтобы не развернуться и не убежать прочь. Я знала, что мне стоило сказать ему одно только предложение, и он бы сразу отправил кого-то в «Сивью», чтобы забрать у меня мою драгоценную Ребекку. Мы вошли в небольшую комнату без окон, и он предложил мне присесть. Я подчинилась, положив сумку на колени в попытке скрыть свои дрожащие ноги. – Стало быть, вы располагаете информацией по делу о Сесилии Бартон, я правильно вас понимаю? – медленно заговорил он, и я начала беспокоиться. Закурив дешевую сигарету и бросив помятую пачку на стол, он отодвинул свой стул с таким скрежетом, что я подпрыгнула на месте от испуга. Не знаю, почему, но я вдруг подумала, что ему нельзя доверять. Я не могла рассказывать этому мужчине о своей глубокой боли; но я не могла рассказывать об этом никому. Мне хотелось только развернуться и уйти. Я знала, что каждый вдох, сделанный мною в той комнате, может стать последним для меня как матери. Я представила, что Сесилия сидит рядом со мной и держит меня за руку, и рассказала ему свою историю. О том, как догадывалась, что Сесилия поехала в бухту Уиттеринг, так как именно там она отдыхала в детстве. О том, как обнаружила ее туфли на берегу моря, о том, как нашла ее крошку. О том, как Ребекка была при смерти, а владелец местной фермы спас ей жизнь и предоставил нам кров, где я и пробыла последние пять лет, воспитывая Ребекку, как собственную дочь. Он взял у меня показания, на написание которых ушло почти два часа, и когда все наконец закончилось и правда была раскрыта, я ожидала, что испытаю некое ощущение свободы, облегчения, – но никогда прежде я не чувствовала себя настолько плохо. Глубокая печаль переполнила мое сердце при одном только упоминании о моей малышке, о дне, когда она родилась, о ночи, когда я нашла ее в пещере, о годах, которые мы провели вместе в бухте, и том безграничном счастье, которое она привнесла в мою жизнь. Ее кожа, ее личико, ее прикосновения – она для меня все, и без нее я ничто. Детектив-инспектор Гиббс докурил сигарету и смерил меня долгим взглядом, прежде чем встать и сказать, чтобы я следовала за ним. Мы пошли по длинному коридору и несколько раз спустились по лестнице, пока наконец не оказались у длинного ряда камер предварительного заключения. Он открыл ключом одну из них и заявил, что я обвиняюсь в похищении ребенка и проведу здесь столько, сколько потребуется, пока мое дело не сможет рассмотреть суд. Я вошла в камеру, и дверь за моей спиной захлопнулась. На одноярусной металлической кровати лежал тонкий матрас, а в углу стояло ведро. Нестерпимо пахло рвотой и мочой. Я села на край кровати, обняв колени, и стала смотреть на увесистую железную дверь с отсеком для еды. Мне думалось о Ребекке – о том, как она играет на ферме «Сивью», о том, как во дворе вот-вот остановится полицейская машина. Двое мужчин ворвутся в дом и выхватят Ребекку у Харви из рук. Я и представить не могла, куда ее заберут, как ей будет страшно. У меня не было выбора, повторяла я про себя. У меня не было выбора. Мне думалось о Сесилии. О ее жизни, которую ей придется провести за решеткой. Из лечебницы, в которой она оказалась, нет выхода – как и из тюрьмы ее мыслей. Мне думалось о Теде и о том, как он был добр к нам, о его милой улыбке, смехе, о том, как он пьет виски у камина и рассказывает детям сказки… О Харви и о том, что он никогда не сможет понять, куда исчезла его маленькая подруга. Я представила себе Джейкоба в отделении эрготерапии Гринуэйса, представила, как он рисует Сесилию во всей ее первозданной красоте. Представила портрет, из-за которого оказалась здесь. С заходом солнца я больше не могла сдерживать слез. Спустя некоторое время уснула. Когда скрипнула замочная скважина, я вздрогнула и проснулась, не понимая, который час, хотя мне показалось, что была еще ночь. Мне не предложили ни еды, ни воды. От сна на тонком матрасе все тело ломило. Садясь на кровати и пытаясь проснуться, я осознавала только две вещи: я отправлюсь в тюрьму, а Ребекку заберут у меня. Дверь открылась, и на пороге показался человек, которого я не видела уже почти пять лет. Это был Чарльз Бартон. Он попросил разрешения войти и присел на край кровати, потребовав, чтобы мне немедленно дали чашку чая и одеяло. Пока инспектор Гиббс не принес все, о чем его просили, и не вышел, Чарльз Бартон только молча смотрел на меня и улыбался. Я же была так напугана, что не могла сдвинуться с места, и тогда Чарльз Бартон укрыл меня одеялом и поставил чашку на пол рядом со мной. А затем он заговорил – медленно, словно читал проповедь в церкви, и раздраженно, как будто он уже представлял мое дело в суде. Его костюм был недавно выглажен, ботинки – начищены до блеска. Я понятия не имела, который час, и не знала даже, происходит это наяву или мне снится ночной кошмар. – Кажется, у нас возникла небольшая проблема, Гарриет. Я был шокирован, когда детектив-инспектор Гиббс позвонил мне и сообщил, что дочь Сесилии, которую все это время считали погибшей, на самом деле жива. Мне известно, что этот ребенок не от меня. Кроме того, я прекрасно понимаю, что Сесилия, очаровав вашего мужа, встала у нашей семьи на пути. Весьма похвально, что вы взяли на себя обязательства по воспитанию девочки, пока оба ее родителя были, скажем так, нездоровы. Я боялась отвести взгляд, но чувствовала, что за приоткрытой дверью камеры стоял детектив-инспектор Гиббс. В остальных камерах было тихо; тишина царила на всем этаже. – Что ж, я успел обсудить данный вопрос с адвокатом и все обдумать. Если вы примете решение молчать о произошедшем и согласитесь на закрытое удочерение, в силу которого Ребекка и Сесилия никогда не смогут найти документальных свидетельств своего родства, то я соглашусь снять с вас обвинения в похищении ребенка. Вы сможете покинуть эту камеру, но никогда ни с кем не заговорите об этом деле. Я не могла поверить его словам. – А как же Сесилия? Что будет с ней? Бартон смерил меня долгим пристальным взглядом. – Сесилия по-прежнему очень нездорова. Даже если бы вы решили отказаться от моего предложения, ребенок не был бы отдан под ее опеку. Сесилия должна оставаться там же, где и сейчас, по крайней мере, в ближайшее время. Согласитесь, если бы им позволили воссоединиться, а затем Сесилии снова стало бы хуже, девочка осталась бы только в еще большем замешательстве. – Но причина несчастья Сесилии в том, что она разлучена с малышкой. – Право, неужели вы думаете, что в нашей компетенции решать, по какой причине Сесилия обезумела. Так или иначе, едва ли от подобной болезни можно излечиться за одну ночь. Послушайте, Гарриет, я разумный человек и именно поэтому я решил озвучить вам это предложение – вопреки советам моих сестер, должен заметить. Полагаю, вы не рассказали Джейкобу о том, что она не ваша дочь? – Нет, мистер Бартон, – прошептала я. – Славно, славно. Полагаю, будет лучше так все и оставить. В конце концов, он отец ребенка. И, насколько мне известно, скоро его должны выписать… Мне кажется, что так будет лучше для всех нас. – Не понимаю, чем от этого будет лучше Сесилии. Она любила вас, Чарльз. Мы не можем ее там бросить. Я себе этого не прощу. – Однако у нее был роман с вашим мужем. Мне кажется, что вы слишком снисходительны по отношению к ней. Ее диагноз был подтвержден двумя психиатрами. Не сомневаюсь, что вы были ей хорошей подругой, но, отпусти мы ее сейчас на волю, она скорее всего покончила бы с собой. Пока ее жизнь в руках врачей, которые знают свое дело, есть, по крайней мере, шанс того, что ей станет лучше. Ну что же, вы согласны с моими условиями?