Я отворачиваюсь, пытаюсь понять, где я, и в растерянности понимаю, что это место мне незнакомо. Моя кожа ледяная на ощупь, вся одежда порвана, но мне тепло. – Кто ты вообще и какого черта там делала? – рявкает он, словно выплевывая слова. Его трясет от холода, и он тяжело дышит. Я хочу прокричать ему, чтобы он помог моей малышке, но ничего не выходит, и меня только рвет морской водой. Я снова закрываю глаза, и он берет меня за плечи и трясет меня так долго, что у меня начинает болеть шея. Он кричит на меня, требует, чтобы я говорила с ним, но я не знаю, что ему ответить. Было бы лучше, если бы он ушел. Было бы лучше, если бы он вообще не приходил за мной. Я слышу плач своей девочки. – Пожалуйста, принесите мою дочь, она в пещере, – шепчу я, но он не слышит и только кричит: «На помощь!» Мысли путаются, словно огромные щупальца. Помню, как я отправилась с дочкой в бухту Уиттеринг. Помню, стояла на балконе, держа ее на руках, и мать звала меня со стороны моря. Помню, как я оставила дочь в пещере. Я собиралась вернуться за ней. Когда я зашла в море, то увидела, что впереди стояла моя мать и махала мне рукой. Но вода выглядела странно, она двигалась по-другому и была похожа на густую черную смолу, готовую засосать меня на дно. Мне стало страшно. Я оглянулась на пещеру, я не хотела оставлять свою дочь, но мать звала меня и манила к себе. Я больше не держала дочку на руках. Я не взяла ее с собой. Она была в безопасности, лежала в пещере, завернутая в одеяло. – Она замерзает! Кто-нибудь, дайте одеяло! Одеяло, черт бы вас побрал! Я смотрю на мужчину. Он стал бледнее. Он смотрит вверх на огни, приближающиеся к нам, затем вниз, на меня. Раздается свисток, длинный и продолжительный. Люди бегут к нам – разбегаются, как муравьи. «Вам в другую сторону, – думаю я. – Помогите моей малышке. Она совсем одна. Ей слишком холодно». Я поднимаю голову, смотрю на силуэт скалы, озаренный лунным светом. Огни все ближе и ближе. Меня захлестывает приступ тошноты, я отворачиваюсь, и меня рвет на мокрый шероховатый песок. Я снова слышу крик мужчины, на этот раз более настойчивый, но его голос становится слабее, чем дальше он убегает от меня в сторону света. Меня тошнит морской водой. Живот сводит от боли, но мне все равно. Кто-то появляется рядом со мной и придерживает меня, чтобы меня не трясло так сильно. Я пытаюсь оттолкнуть их, но у меня не хватает сил, и я по-прежнему чувствую на себе их руки. И правда, когда умираешь, тело тебе неподвластно. Несмотря на заложенные водой уши, я различаю пронзительные женские крики. – Снимайте куртки, вы все, и кладите их на песок. Нужно поднять ее с холодной земли, нужно ее вытереть. Где скорая, ради всего святого? – Я ее слышу. Сирена, вон там, – отвечает еще один мужской голос. Вокруг меня собирается толпа. Я не могу поднять глаза, но замечаю несколько пар обуви – красной, черной, коричневой. Кто-то укрывает меня своим пальто, но я его скидываю с себя. – Моя дочь в пещере, – говорю я. – Прошу, помогите ей. Пытаюсь встать. Мне нужно добраться до моей малышки. Мне хочется плакать, но у меня нет сил даже на это. У меня нет голоса, у меня ничего нет. Рядом со мной появляется женщина в шерстяной шапке. Ее глаза поблескивают в свете луны. У нее кривые зубы, но лицо доброе. Перед моими глазами все плывет. Я указываю ей в сторону пещеры, но она смотрит на приближающиеся огни синих фар. – Скорая приехала. Сейчас вам принесут носилки. Что же вы делали в воде в такую холодную ночь? Зачем вы так с собой? Снова звучат свистки, раздаются чьи-то крики. Я ложусь на бок и смотрю на воду. Я вижу себя в детстве и маму, вижу, как мы бежим навстречу волнам, а те обрушиваются нам навстречу, и мы кричим от восторга. Мама берет меня за руку, чтобы я не боялась, вода все выше, и вот мы ныряем. Она быстро плывет вперед, и я едва поспеваю за ней. Я зову ее. Она оборачивается и протягивает мне руку. Скорей! – Сюда! Я слышу, как по мокрой гальке ко мне бегут люди. Они резко останавливаются, и из-под их ног в мою сторону прилетает несколько маленьких камешков. – Кто она? Меня кладут на носилки и несут вдоль берега. Я тяжелая, а песок слишком мягкий. Несколько раз они спотыкаются, я чуть не падаю. Я понимаю, что меня уносят от моря, и меня охватывает паника. – Никто не знает, кто она такая, – снова говорит женщина в шапке. – Кто ее нашел? На море по-прежнему шумно, и всем приходится кричать. – Я. – Мужчина, который достал меня из воды, выныривает откуда-то совсем рядом. – Я шел домой из паба по тропинке и увидел, как она уходит в море. Я со всех ног за ней побежал, но она уже была довольно далеко. – Господи, да у нее кровь! – звучит опять женский голос. – Все ноги в крови, смотрите! Не успевает она сказать это, как мой живот сводит от боли, и я вскрикиваю, впервые чувствуя, что у меня внутри все словно горит. Когда меня подносят к скорой, я слышу еще одну сирену, неловко поворачиваю голову и вижу, как у края утеса останавливается полицейская машина. Синие сигнальные огни вращаются, словно глаза следящей за мной акулы. Прежде чем они закрывают двери скорой, я успеваю бросить последний взгляд на «Сивью». Я хватаю какого-то мужчину за руку, умоляю его не оставлять ее, но меня так сильно трясет, что он ничего не понимает и вводит мне в руку иглу. У меня в ушах стоит ее плач, когда водитель заводит двигатель, сирена снова начинает завывать, и машина трогается. Глава двадцать четвертая Ребекка Пятница, 14 ноября 2014 года Джесси смотрела на лежавший у нее на коленях альбом с газетными вырезками и медленно перелистывала страницы, в то время как Ребекка внимательно следила за ее реакцией. ДОМ УЖАСОВ, кричал заголовок газеты «Дейли миррор». Джесси начала читать одну из статей вслух: – Идиллическая картина жизни в домике у моря сменилась сценами из жуткого кошмара, когда ветеран войны забил жену до смерти и свел счеты с жизнью, в то время как их маленькая дочь спала в соседней комнате, – закончив, она подняла глаза. – Поверить не могу, что тебе пришлось остаться на ферме «Сивью». Это же так близко к тому дому, где все произошло… Словно тебе приходилось проживать эту ночь снова и снова? – В самом доме я больше никогда не бывала. Кроме того, на тот момент мне было всего тринадцать, – возразила Ребекка. – У меня был выбор – остаться с Харви и его отцом или отправиться в детдом, но я не представляла себе жизни без Харви, да и Тед хотел, чтобы я жила у них. Думаю, в какой-то степени он чувствовал себя виноватым, – добавила она. – Что ты имеешь в виду? Больше всего на свете Ребекка хотела бы просто закрыть альбом. Ей казалось, что большие печатные буквы карабкались к ней по дивану, словно пауки. Но Джесси пристально смотрела на нее, вцепившись в пожелтевшие статьи, словно они были ее последней надеждой, поэтому она заставила себя продолжить. – В ту ночь, когда умерли мои родители, я лежала в кровати в своей комнате. В бухте поднялся жуткий шторм. Дом всегда с трудом выдерживал такие испытания, и тонкие рамы в окнах дребезжали так громко, словно стекла вот-вот должны были разбиться. Мне послышалось, будто кто-то зашел в дом; началась ссора. Я так и не увидела, кто это был, и, когда я спустилась, никого уже не было, но я была уверена и думаю до сих пор, что это был Тед или Харви. В тот день я приехала к Харви на работу и сообщила ему о том, что мы больше не будем жить в «Сивью». Я думала, что кто-то из них пришел просить моего отца, чтобы я осталась с ними на ферме. Конечно же это легко могло повлечь за собой ссору. Мой отец знал, что Тед был влюблен в мою мать, а теперь Робертсы хотели забрать у него еще и дочь – ясное дело, он бы впал в ярость. – Ребекка замолчала, вспоминая, как услышала из кровати два стука дверного молотка. – С другой стороны, Харви клялся, что это не мог быть ни он, ни его отец, и полиция подтвердила, что у них обоих было алиби, поскольку они находились в тот момент в пабе. Может, это и был шторм, а мне просто послышалось… Но, честно говоря, я до сих пор теряюсь в догадках. Джесси прикусила губу. – Я не могу перестать думать о том, как ты спустилась в гостиную и обнаружила свою мать. Тебе было всего тринадцать. Тебе предложили какую-то психологическую помощь? Ребекка покачала головой. – Тогда все было совсем по-другому. Меня допрашивали в полицейском участке сразу после того, как все произошло, и со мной даже не было никого из взрослых. Полицейский, детектив Гиббс, не давал мне даже выйти в туалет. В конце концов меня стошнило прямо на него. – Не может быть, чтобы у них была такая инструкция. Тогда же был 1960 год, не Средневековье. – Что я-то могла сделать? У меня никого не было. Тед Робертс был хорошим человеком, но он был алкоголиком, не стал же бы он жаловаться полиции. – Ребекка больше не боялась, что Джесси в любую минуту могла встать и уйти. Напротив, ее дочь внимательно смотрела на нее; вот только этот момент близости, которого Ребекка ждала всю свою жизнь, давался ей очень нелегко. – Пойду налью себе стакан воды. Принести тебе тоже? – Нет, спасибо, – ответила Джесси и продолжила изучать газетные вырезки. Ребекка вышла на кухню, открыла кран и набрала стакан холодной воды, а затем ополоснула лицо. Сделав несколько глубоких вдохов, она встретилась взглядом со своим отражением в зеркале. Она выглядела измотанной, да и чувствовала себя так же. Когда Ребекка вернулась в гостиную, Джесси подняла на нее глаза. – Значит, когда я родилась, ты начала слышать голос этого полицейского, детектива Гиббса. Что тебе об этом сказали в больнице? Очевидно, Джесси уже узнала о той ночи все, что хотела, и теперь хотела поговорить о том, что произошло, когда она родилась. Разум Ребекки словно находился в шоковом состоянии, ведь его заставляли вспоминать о событиях, возвращаться к которым обычно ему было строго запрещено. – В больнице не знали. Никто не знал, только Харви. Джесси нахмурилась. – Ты скрывала, как себя чувствовала? От акушерок, ото всех? Ребекка кивнула. – В этом одна из опасностей психоза – ты не понимаешь, что он у тебя есть. Ты абсолютно уверена, что ты одна мыслишь здраво, а все вокруг пытаются тебе навредить. Каждый человек становится для тебя опасностью, угрозой. Это невероятно страшно. – Но папа говорил, что знал о том, что ты видишь полицейского. – Харви хотел позвонить врачу и определить меня в психиатрическую лечебницу, но к счастью, один мой хороший знакомый – ну, на самом деле им был Джон, мой будущий муж, – навестил меня. Мы работали вместе. Думаю, он понимал, насколько сильно я переживала из-за беременности, и думал, что сможет помочь. Увидев, в каком ужасном состоянии я нахожусь, он выписал мне антипсихотический препарат и убедил Харви в том, что мне нужно его принимать. – Но тебе нужна была профессиональная помощь. Неужели ты ни с кем не разговаривала об этом? – Джесси, если бы мне поставили официальный диагноз, меня бы отправили на принудительное лечение. Это означало, что нас с тобой бы разлучили, и я больше никогда не смогла бы работать врачом. Ребекка увидела, как Джесси переменилась в лице, и у нее сжалось сердце. – Постой-ка. Стало быть, ты могла обратиться за необходимой помощью, но решила этого не делать ради того, чтобы сохранить свою карьеру? – Ну, больше потому, что не хотела потерять тебя. Джесси, мне не нужна была профессиональная помощь. Джон дал мне препарат, который был мне нужен. Я стала его принимать, и галлюцинации прошли. – Как ты можешь говорить, что тебе не была нужна профессиональная помощь? Ты сейчас столько всего мне рассказала… – Джесси, не то ты меня не слышишь, не то не хочешь меня слушать. У меня бы забрали тебя, мою малышку. Тогда еще никто не старался сохранить мать и ребенка вместе. Мысль о том, что с тобой могло что-то случиться, что ты больше чем на минуту пропадешь у меня из виду, могла привести меня в состояние сильнейшей паники. Я не была готова к жизни в разлуке с тобой.