Ребекка Пятница, 14 ноября 2014 года Ребекка украдкой взглянула на живот Джесси. Ей так хотелось дотянуться и положить на него свою ладонь, но вместо этого она только взяла дочь за руку. – Я постараюсь все вспомнить и рассказать тебе о том, что произошло, когда ты родилась, дорогая, только прошу: ты можешь кое-что мне пообещать? Джесси пожала плечами, но не отдернула руку. – Пожалуйста, просто выслушай. Может, я и не права, но мне кажется, что всякий раз, когда отношения у нас не ладятся, ты закрываешься в себе. Ты можешь пообещать, что в этот раз не убежишь и не отвернешься от меня? Это будет нелегко, но ты попросила меня обо всем рассказать, и я хочу помочь… только взамен мне нужно, чтобы ты оставалась рядом. Джесси промолчала, и Ребекка расценила это как согласие. Внезапно ее охватил сильный жар, и она встала и подошла к открытому окну. Сделав несколько глотков свежего воздуха, она вернулась к дочери, которая все это время не сводила с нее своих зеленых глаз. – Мне нравился «Сивью» – до той ночи, пока не умерли мои родители, – но моя мать всегда настаивала на том, чтобы я стремилась добиться чего-то большего. Она не хотела, чтобы я оставалась в ловушке, как она, довольствуясь жизнью служанки, не имея права выбора и оставаясь замужем за ненавистным человеком. Я усердно училась в школе, сосредоточив все свои силы на том, чтобы поступить в университет. Едва ли это можно было назвать тяжелым испытанием: учеба давалась мне довольно легко, а школа служила моим убежищем. Я отчетливо помню свой первый день в школе… Я стояла напротив небольшого деревянного здания с ранцем за спиной и непреодолимым желанием поскорее попасть в класс, где меня ждали книги, и задачи по арифметике, и оранжевый стул, на который вот-вот должна была сесть наша учительница, чтобы начать читать нам сказки. На детской площадке был маленький рыжеволосый мальчик, который плакал, вцепившись в столб, а рядом с ним стояла его мать и пыталась оторвать его силой. Помню, как я спросила себя, почему кто-то вообще мог бояться школы? Разве могло что-то быть страшнее дома? – А почему ты захотела пойти в медицину? Поэтому это было так для тебя важно? – Ну, всем, кто задавал мне этот вопрос, будь то на собеседовании в университете или в любой из больниц, где мне приходилось работать, я отвечала, что так я смогу проявить все свои сильные качества – и, конечно же, добавляла, что хочу помогать людям. – И это был честный ответ? Ребекка закрыла глаза, прежде чем ответить. – Нет. На самом деле я ушла в медицину, потому что по ночам я лежу в постели без сна и все еще слышу крики своей матери и вижу ее взгляд. Когда я спустилась, она все еще была жива, но быстро истекала кровью, и я никак не могла ей помочь. Он бил ее, пока не сломал ей челюсть, он бил ногами по ее прекрасному лицу, пока у нее не стали выпадать зубы. Когда я подошла к ней, она едва дышала. Я смотрела, как из ее ушей, из глаз, изо рта сочилась кровь, пачкая наш ковер. Кровь шла из ее ран, пульсируя, словно вместе с ней тело моей мамы покидало ее разбитое сердце. В ее взгляде читалось смирение умирающего зверя. Она не плакала от боли. Наверное, хотела быть храброй ради меня. И все же мы обе понимали, что ее несчастливая жизнь подходила к концу. Было уже слишком поздно, но именно тогда я решила, что могла бы спасти ее, если бы только знала, что делать. – Почему он так с ней поступил? – наконец проговорила Джесси. – Служба в армии во время Второй мировой войны глубоко травмировала его. И мне кажется, что он ревновал мою мать к Теду Робертсу, отцу Харви, потому что они сблизились за то время, которое он провел в психиатрической лечебнице. – Ребекка на секунду задумалась, прежде чем продолжить. – Я никогда об этом не говорила, но, когда моя мать умирала, в руках у нее кое-что было. Ребекка внимательно посмотрела на Джесси, а затем встала и пошла в другой конец комнаты. Открыв один из ящиков шкафа, она достала маленькую шкатулку и вернулась к дочери с небольшим золотым медальоном. Джесси взглянула на него. – Красивый. Как ты думаешь, кто ей его подарил? Ребекка положила ей его в ладонь. – Думаю, ей его подарил Тед Робертс, а потом его нашел мой отец и впал в ярость. Надеюсь, он знал. Надеюсь, этот медальон мучил моего отца в последние его минуты. Порой я думаю о дневнике моей матери, – добавила она. – Все бы отдала, чтобы прочесть его. – А почему ты так уверена, что это невозможно? Ребекка нахмурилась. – Понятия не имею, где он сейчас. Когда отец напивался, мать уходила в бомбоубежище, наверное, она хранила его там, но с той самой ночи я больше никогда не возвращалась в «Сивью». Вряд ли он до сих пор там. – Ты не можешь знать наверняка, – подчеркнула Джесси. Ребекка в удивлении подняла на нее глаза. – Мы могли бы поехать туда и поискать, правда? – Джесси, это ведь чужая собственность, да и столько лет прошло. – И что? По-моему, Лиз однажды сказала, что туда все еще можно попасть. Ребекка постаралась не клюнуть на приманку, на которую она так часто попадалась раньше. Лиз всегда говорила, что знала больше всех и о «Сивью», и о Джесси, и обо всем на свете… Но Лиз больше не было. Так почему же она по-прежнему так ревновала? Ей ведь повезло больше, Джесси теперь была рядом с ней, и у нее все еще было время все исправить. – Почему твоя мама не ушла от него? – спросила Джесси. – Тогда так было не принято. Женщинам и сейчас нелегко это сделать, а тогда уйти от мужа было почти невозможно. У нее не было денег, ей было некуда идти, а ее муж вернулся с фронта, и оставить его считалось немыслимым. Многие женщины сталкивались с теми же проблемами, когда их мужья возвращались домой и их жизнь менялась в корне. Пока мужчины занимались войной, женщинам приходилось справляться с таким огромным количеством вещей – по сути, они-то и управляли страной в то время, – а потом они столкнулись с тем, что все ждали от них прежней роли покорных домохозяек. – В памяти Ребекки возникли их с матерью прогулки по пляжу босиком, когда Гарриет выводила ее на улицу под предлогом того, что им нужно было подышать свежим воздухом, на самом деле боясь попасться ее отцу на глаза. Прилив танцевал у их ног, а мама рассказывала ей о тех надеждах, которые на нее возлагала, пока не наступало время возвращаться в «Сивью», где в тесных душных комнатах царило вечное напряжение. – Думаю, большинство женщин оставались со своими мужьями, как бы несчастливы они ни были, и посвящали все свои мечты будущему счастью дочерей. Так делала и моя мама. Никогда не забуду, как она шепнула мне однажды вечером, стоя у раковины на кухне: «Никогда не выходи замуж, Ребекка, неблагодарное это дело». – Это невероятно грустно, – сказала Джесси. – Всю свою жизнь она жертвовала собой из-за чувства долга перед мужчиной, который ее не любил. Он просто не мог ее любить, раз так с ней поступил, верно? Ребекка кивнула: – Помню, как однажды она пошла в полицию после того, как отец очень сильно ее избил. Ей на это потребовалась вся ее сила воли, и все равно она дрожала в тот вечер, когда вернулась домой. Моя мать попросила их о помощи. Все, что они сделали, так это отчитали ее и посоветовали ей с этим смириться. Сказали, что это был ее долг перед мужем после всего, через что он прошел ради своей страны. То же сказал ей и священник, к которому она приходила исповедоваться. Адом для нее был не только отец, но и то, что ей не к кому было обратиться за помощью. – Он же лежал в психиатрической лечебнице, верно? – Джесси сидела неподвижно, положив руки на колени и не сводя глаз с матери. – Да, его поместили туда почти сразу после моего рождения. Там он пробыл, пока мне не исполнилось пять. Все эти годы мы жили вдвоем с мамой. А потом он вернулся, и этот его вспыльчивый характер неимоверно сильно повлиял на мое детство. Я видела, как моя мама мучится каждый божий день своей жизни с ним, и это оставило отпечаток и на мне. Он получил военный невроз на фронте, я же – оттого, что жила с ним под одной крышей. Я росла беспокойной, пугалась любого шороха. Мочилась в кровать до одиннадцати лет. Я пообещала себе, что буду жить своей жизнью и не выйду замуж, пока не достигну поставленных целей, то есть буду зарабатывать достаточно денег, чтобы у меня всегда был выбор. – Мне становится так грустно от одной мысли о том, что тебе, тринадцатилетней девочке, приходилось видеть, как твоя мама страдает. Но почему же ты никогда ни с кем не обсуждаешь ту ночь, мам? – произнесла Джесси, положив руку на свой выпирающий живот. – А ты бы стала? – нахмурилась Ребекка. – Стала, если бы моя дочь попросила. Уж лучше так, чем держать все от родных в секрете. – Это не секрет! – воскликнула Ребекка. – Это моя личная боль, и мне пришлось похоронить ее глубоко внутри, чтобы жить дальше. Ты не можешь или не хочешь принять это, и мне больно, но я все равно пытаюсь понять тебя. Но почему ты думаешь, что почувствуешь себя лучше, если я тебе обо всем расскажу? – Ребекка почувствовала, что начинает оправдываться. – Потому что у меня складывается впечатление, словно я тебя совсем не знаю. Такие вещи очень сильно меняют людей, и я бы понимала тебя куда лучше, если бы знала больше, – ответила Джесси. – Но дело не только в тебе, Джесси. Я ни с кем это не обсуждала – ни с Джоном, ни с Айрис. Ни с кем. Прошу, не принимай это на свой счет. – Но если ты держишь в секрете что-то настолько значительное, как тебе вообще можно доверять? Ребекка тяжело вздохнула. – Джесси, повторюсь, это никакой не секрет. – Как скажешь, – ответила Джесси, пожав плечами, а потом тихо продолжила. – Папа сказал, что тебя травмировало мое рождение. Как думаешь, могла ли травма той ночи, которую ты похоронила глубоко в себе, проявиться в тот день, когда я появилась на свет? – Вот что тебе отец сказал? – спросила Ребекка, бросив взгляд на найденную на чердаке тетрадку с газетными вырезками. – Он рассказывал мне кое-что, но все-таки я хотела бы услышать все лично от тебя. – Что еще он тебе сказал? – уточнила Ребекка, вставая за тетрадью. – Он говорил, что, когда я родилась, ты начала страдать от сильной тревоги. Что тебе казалось, что ты видишь того полицейского, который допрашивал тебя в ночь смерти твоих родителей. Что он преследовал тебя. Ребекка кивнула, садясь на диван рядом с Джесси. – Когда роды наконец закончились и мне наложили швы, я приподнялась на больничной кровати, держа тебя на руках, и… – Ребекка откашлялась, прочищая горло, но продолжать было нелегко. – Я помню, как что-то будто переключилось у меня в мозгу… Это так тяжело описать. Такое странное чувство… Я начала слышать мужской голос, он говорил обо мне. Тогда я спросила у Харви, в чем дело, но конечно же, он ничего не слышал. Мне стало страшно. Я не понимала, кто или что это было. – А что именно он говорил? – Кажется, он рассказывал медсестрам обо мне. Говорил, что знает, что я совершила, что за мной приедет полиция, разлучит нас и посадит меня за решетку. Джесси ошеломленно посмотрела на мать. – После этого я начала очень быстро терять рассудок. Я была уверена, что этот человек преследует нас повсюду. Я не могла уснуть от мыслей о том, что он заберет тебя, потому что я не гожусь тебе в матери. Куда бы я ни пошла, он следовал за мной. В каждой комнате, на дороге возле фермы Харви, где мы тогда жили. Просто наблюдал за мной день за днем и курил дешевые сигареты – как и в ту ночь, когда погибли мои родители, когда меня заставили сидеть в комнате для допросов четыре часа и на моей рубашке все еще была мамина кровь. Я чувствовала дым от его сигареты… Все было абсолютно реально. – Это ужасно, – сказала Джесси, поворачиваясь к Ребекке лицом к лицу. – Мне до сих пор порой снятся сны. Сны, в которых мой отец поднимается по лестнице в поисках меня. Ребекка медленно достала вырезки из полицейских отчетов и протянула их дочери. – В руках у него пистолет, деревянные ступеньки скрипят под его ногами, он медленно и неумолимо приближается ко мне. Я лежу, спрятавшись под одеялом. Он входит в комнату, и, когда он настигает меня, я смотрю ему в глаза, а он жмет на курок. Глава двадцатая Айрис 16.00, среда, 19 ноября 2014 года Айрис окинула взглядом опустевшее кафе, из которого только что в спешке вышел Марк, и достала из своей сумочки блокнот. В нем она записала имя Джейн Треллис, а рядом сделала пометку: «акушерка, родильное отделение, больница Святого Дунстана». Было несложно найти ее фотографию на сайте больницы. На вид ей было, как показалось Айрис, около двадцати пяти, на снимке она широко улыбалась, а кончики ее волос были окрашены в розовый. У нее зазвонил телефон. На экране, к ужасу Айрис, высветился номер Майлза. Ей нужно было рассказать Майлзу о том, что Джессика приходилась ей сестрой, но чем больше проходило времени, тем, казалось, труднее ей было в этом признаться. У Айрис по-прежнему был шанс выйти из сложившейся по ее же вине непростой ситуации: теперь, благодаря Марку, у нее было имя Джейн Треллис… Оставалось только найти ее. «Наступает вечер, и у молодой матери, сбежавшей с новорожденным ребенком, остается все меньше надежды. Никто не видел Джессику Робертс или ее дочь Элизабет с тех пор, как они покинули родильное отделение больницы Святого Дунстана в Чичестере в восемь часов утра». Айрис подняла глаза на маленький телевизор в углу кофейни и не смогла оторвать взгляд от снимков, на которых Джессика выходила со своей новорожденной дочерью на улицу промозглым ноябрьским утром. У нее снова зазвонил телефон, и, когда высветился незнакомый ей местный номер, она взяла трубку.