— Позаботься о нем, — произнес Люциен слова, и в его голосе чувствовалась угроза. — Я… Обязательно. — Последнее слово она произнесла с печальным вздохом. Он снова исчез. Почти боясь посмотреть, она медленно повернула голову. Ее взгляд остановился на Рейесе и ее желудок судорожно сжался. В нем было так много граней: похититель, спаситель, демон, мужчина. Но он все еще оставался для нее загадкой, все еще был тем, кто одновременно угрожал ее жизни и спасал ее. И сейчас он был здесь. Поверженный. Его горло было размозжено, его адамово яблоко не выступало под кожей и потемнело. Его грудь была мертвенно неподвижна. Слезы, что так часто обжигали ее глаза за сегодняшний день, теперь полились ручьями по щекам. Как некто столь сильный может быть таким… Сквозь пелену слез ей показалось, что она видит как шевельнулась его грудь, как сжалось его горло. Пожалуйста! Пусть это не будет обманом зрения. Девушка приложила ладонь к его груди над сердцем, ощущая сбивчивые удары. Она услышала свист, и это оказался самый лучший звук в ее жизни. Он был жив! Рыдая, она упала на колени. Она сжала его руку, чувствуя слабое пожатие его пальцев. Ее потрясла сила испытанного облегчения. Непрошенного. Потому что это означало, что она никогда не сможет выдать этого мужчину. Этого демона. Ни сейчас, ни потом. Аэрона да. Сабина да. Но не его, никогда. Даже для того, чтобы спасти свою семью. — Я здесь, Рейес. Его веки приоткрылись. — Не пытайся говорить. Просто знай, что я здесь. Я позабочусь о тебе. — Единственной проблемой было то, что на самом деле она не имела медицинских навыков и не знала что делать. Она пыталась сдержать истерический смех. Однажды она уже оказывалась в подобной ситуации. Когда болела Эшлин. Торгуясь за жизни матери, сестры и бабушки, она солгала, сказав Рейсу, что она целительница, и лечила Эшлин, так хорошо, как только могла. Эшлин выкарабкалась. А Рейес? Темные зрачки расширились. В них не было боли; они были подернуты…удовольствием? Конечно же нет. Их взгляды встретились за миг до того, как он опустил веки. Девушка вздохнула. Губы Рейеса шевельнулись, но ни звука не слетело с них. — Ты сделаешь себе больно, — сказала она. — Я же говорила тебе, чтобы ты не разговаривал. Мы… — Не возвращайся к Аэрону без меня, — сумел выговорить он. — Обещаю, — его ладонь накрыла ее ладони, — защищать тебя. Опять, он хотел защищать ее. Так запросто он сломал ее защиту и превратил ее в преданного щенка. — Я обещаю. Глава 10 Рейес постепенно приходил в себя, но нервы его уже были на взводе благорадя нескольким странным ощущениям. Во-первых, он чувствовал тяжесть на своей груди. Теплую, такую теплую и мягкую. В то время как привык просыпаться раскрытым и слегка замерзшим. Во-вторых, аромат свежести и чистоты послегрозового неба наполнял его обоняние, пьянящий и эротический. Он жаждал этот аромат всеми фибрами своей души, зная, что тот может свести его с ума. В-третьих, он не хотел покидать этот райский уголок. Демон Боли не соглашался с ним. Демон Боли метался в узилище его разума, рычал. Рычал так громко, что Рейесу пришлось заткнуть уши. Тяжесть на его груди сместилась в сторону, забирая с собой это восхитительное тепло и нежность. Рев в голове возрос, и воин поежился. — Ты в порядке? Голос ангела, абсолютно точно подходящий аромату. Даника. Рев превратился в надрывное мяуканье, богатый тембр ее голоса успокаивал зверя. Что такого было в ней? Что делало ее столь непохожей на других женщин? Эшлин облегчила страдания Мэддокса. Анья возродила в Люциене желание любить. Обе женщины приняли воинов такими, какими они есть, со всем багажом. Даника усиливала боль Рейеса и сводила его с ума. Она никогда не примет его. Но даже если чудо и свершится и она сможет это сделать, он никогда не сможет взять ее, поскольку демон Боли тут же вопьется в нее своими когтями. Изменит ее. Для них нет будущего вместе. Однако это знание не могло уменьшить его нужду в ней. Опять же он гадал почему. Она красива, умна и смела, но и другие женщины обладали подобными качествами. Не так ли? В данный момент он не мог думать ни о ком кроме той, чьи ясные очи пронзили глубины его души. Ни о ком кроме той, чьи шелковистые волосы так чудесно ласкали его кожу. Ни о ком кроме той, которая видела его на пороге смерти и отказалась отступиться от него. Только Даника. Имя ее прошелестело в его мыслях, и он открыл веки. Первым, что он заметил, был льющийся из-за черных гардин, утренний свет, рисующий желтые пятна везде, куда бы он ни посмотрел. Вполне нормально. Затем размытый ореол появился пред его глазами, пряди светлых волос защекотали по ребрам. Мягкие полушария груди прижались к его боку. — Ты в порядке? — опять спросила Даника. Обеспокоенность читалась в ее полусонном взгляде. Сквозь густую завесу ее ресниц он смог рассмотреть ярко-зеленый — его новый любимый цвет. — Тебя изрядно побили прошлой ночью. — Прошлой ночью? — его голос хрипел, каждое слово царапало глотку. Восхитительное ощущение. — Твои волосы. — Он дотянулся и пропустил пару прядей меж пальцами. — Опять светлые. — Я снова приняла душ, и остатки краски смылись полностью. — Мне нравится. Девушке стало неловко, и она прикусила губу. Тело его моментально согрелось еще немного. Ох, если б только эти зубки вновь его укусили. — Прошлой ночью? — напомнил он. — Аэрон. В его камере. Воспоминания нахлынули, картинки сменяли друг друга, и он рывком сел. Он отвел Данику в подземную темницу. Вошел в камеру Аэрона. У Аэрона был весьма виноватый вид при упоминании семьи девушки, словно он уже убил кого-то из них. Затем Аэрон напал на него, и демону Боли это понравилось. Унижение играло свою симфонию внутри него: стук его сердца, жар в крови, мурлыканье его демона. Он упивался этим, а Даника была там, видела, как он получал удовольствие от столь жестоких действий. Устыдившись до глубины души, он закрыл глаза, склонив голову на руки. «Она не знает», — заверил он себя. Иначе она бы не сидела столь спокойно на его кровати, не разговаривала бы с ним. Она бы спала ругательствами на подобие «извращенец» и «ненормальный». Некоторые женщины могли смириться с особенностями его удовольствия. Но большинство их не могло этого сделать. В течение нескольких лет Рейес находил себе партнерш в БДСМ клубах. Они становились любовниками. В тайне. Тем женщинам нравилось быть связанными, порезанными, а он любил причинять боль. И когда он приказывал им делать то же самое, они с радостью и по своей воле ранили его. Но познав страсть на его ложе, женщины впадали в неистовый стресс, переставали посещать клубы. Веками он привык полагаться только на самого себя, на свои руки, одна из которых резала его, в то время как другая сжимала его член. Потом на него снизошло нечто наподобие прозрения. Конечно же, те женщины имели предрасположенность к насилию. Именно потому они так запросто причиняли боль ни в чем неповинным людям после того, как побывали в его постели. Поэтому он сделал новую попытку, на этот раз воспользовавшись Парисовым советом на счет учительниц воскресных школ и библиотекарш. Первые пару раз он просил их надеть шпоры и всаживать их ему в спину. Обо всех других вещах он не любил вспоминать. — Ты больной, — кричали некоторые. — Иди лечись, извращенец. Если б только они продолжали сопротивляться ему. Через некоторое время и они начинали жаждать боли. Себе, тысячам остальных. Когда он замечал голодный блеск в глубине их глаз, он прерывал отношения, надеясь, молясь о том, чтобы они опять стали самими собой. Этого не происходило. Нежные пальцы коснулись его брови, смахивая упавшие на глаза волосы. Прежде подобная ласка вызывала у него отвращение. Физически он ничего не чувствовал, потому жест просто напоминал ему о том, чего он никогда не сможет получить. Лишь сильно царапающее ногти или впивающиеся в плоть зубы могли порадовать его. Здесь, сейчас, с Даникой, он по-прежнему ничего не ощущал физически, но великодушный жест потряс его эмоционально, и он счел его столь же мучительным, как и укус. Она никогда раньше так к нему не прикасалась. Твой демон заражает женщин, которых ты желаешь. Взять Данику равноценно тому, что предать проклятью ее душу. Не забывай. — Рейес? Он моргнул, медленно концентрируя взгляд на девушке. — Да. — Я потеряла тебя. — Извини. С тобой все в порядке? — спросил он. — Да.