– У детей слух острее, чем у их родителей, – говорит мужчина. – И я часто устраиваю игру теней для собственного удовольствия, когда засиживаюсь допоздна. Мне хорошо известно, как в этом зале дрожит огонек в светильнике, если нет сквозняка от нового отверстия в потолке. Я молча киваю. Это хороший урок на будущее. Моя правая рука смещается, чтобы схватить рукоятку кинжала в ножнах на поясе за спиной. – Цзедуши Лю из Ченсу честолюбив, – продолжает мужчина. – Он уже давно мечтает о моих землях, думает о том, чтобы заставить молодых мужчин с ее тучных полей вступить в его войско. Если ты меня убьешь, не останется никого, кто помешает ему занять трон в Чанъане. Миллионы погибнут, когда бунт Лю разольется по всей империи. Сотни тысяч детей останутся сиротами. Несчетные толпы призраков будут бродить по земле: их души не обретут успокоения, поскольку дикие звери будут глодать их трупы. Числа, которые называет мужчина, огромны, подобно несчетным песчинкам, висящим в бурных водах Хуанхэ. Для меня они ничего не значат. – Однажды он спас жизнь моей Наставнице, – говорю я. – И поэтому ты выполнишь то, что она просит, слепая ко всем последствиям? – Наш мир прогнил насквозь, – говорю я. – У меня есть долг. – Я не могу сказать, что на моих руках нет крови. Быть может, вот что происходит, когда идешь на компромиссы. – Мужчина вздыхает. – Может быть, ты хотя бы дашь мне два дня, чтобы привести дела в порядок? Моя жена покинула мир, когда родился сын, и я должен о нем позаботиться. Я молча смотрю на него, не в силах отнестись к смеху мальчика как к иллюзии. Я мысленно представляю, как наместник окружает свой дом тысячами воинов, как он укрывается в подвале, дрожа, словно осенний лист, как он скачет по дороге прочь из города, нахлестывая свою лошадь, с перекошенным в отчаянии лицом. – Через два дня ночью я буду здесь один, – словно прочитав мои мысли, говорит мужчина. – Даю тебе слово. – Чего сто́ит слово человека, который стоит на пороге смерти? – возражаю я. – Того же, что и слово убийцы, – говорит мужчина. Я молча киваю и встаю. Поднявшись по свисающему шнурку так же быстро, как по лианам на скале у себя дома, я исчезаю в отверстии в крыше. * * * Меня не беспокоит, что цзедуши может бежать. Я прошла хорошее обучение и настигну его везде, где бы он ни спрятался. Я решила дать ему возможность проститься со своим мальчиком – мне это кажется правильным. Я брожу по городским рынкам, пропитанным запахами жареных лепешек и жженого сахара. Мой желудок урчит при воспоминании о блюдах, которых я не ела уже шесть лет. Пусть персики с росой и очистили мой дух, плоть по-прежнему жаждет мирской пищи. Я разговариваю с продавцами на придворном языке, и, по крайней мере, некоторые из них хоть как-то им владеют. – Очень искусная работа, – замечаю я, глядя на сделанного из сахарного теста воина на палочке. На голове у фигурки ярко-красный шлем, глазированный соком ююбы[91]. У меня текут слюнки. – Хочешь его? – спрашивает продавец. – Он очень свежий, юная госпожа. Я выпек его только сегодня утром. Начинка из мякоти лотоса. – У меня нет денег, – с сожалением говорю я. Наставница дала мне только денег на жилье и сушеных персиков, чтобы поесть. Продавец смотрит на меня и принимает решение. – Судя по произношению, я так понимаю, ты не местная? Я киваю. – Покинула дом, чтобы найти спокойную заводь в этом бурлящем мире? – Что-то вроде того, – подтверждаю я. Продавец кивает, словно это все объясняет. Он протягивает мне сахарного воина на палочке. – В таком случае от одного скитальца другому. Здесь хорошее место, чтобы обустроиться. Я принимаю подарок и благодарю его. – Откуда вы? – Из Ченсу. Я бросил свои поля и бежал из дома, после того как люди наместника Лю пришли в нашу деревню и забрали мужчин и юношей в войско. Я уже потерял на войне отца, и у меня не было никакого желания умереть ради того, чтобы добавить новых красок знамени наместника. Эта фигурка изображает Лю. Мне доставляет удовольствие видеть, как покупатели откусывают ей голову. Рассмеявшись, я выполняю его просьбу. Сахарное тесто тает на языке, вытекающее из пряника сочное повидло из лотоса восхитительно. Я гуляю по улицам и переулкам города, наслаждаясь каждым кусочком фигурки, и слушаю обрывки разговоров, долетающие из дверей чайных домов и проезжающих мимо повозок. – …с какой стати нам отправлять ее в другой конец города учиться танцам?.. – …чиновники не будут смотреть благосклонно на подобный обман… – …такую вкусную рыбу я еще не пробовал! Она еще трепыхалась… – …почему ты так решила? Что он сказал? Расскажи, сестра, расскажи… Вокруг меня размеренно течет жизнь, баюкая меня, подобно морю облаков на горе, когда я раскачивалась на лианах. Я думаю о словах человека, которого должна убить. «Миллионы погибнут, когда бунт Лю разольется по всей империи. Сотни тысяч детей останутся сиротами. Несчетные толпы призраков будут бродить по земле: их души не обретут упокоения, поскольку дикие звери будут глодать их трупы». Я думаю о его сыне и тенях, пляшущих на стенах просторного, пустынного зала. Мое сердце задето музыкой этого мира, такой приземленной и в то же время святой. Мечущиеся в воде песчинки складываются в отдельные лица, смеющиеся, плачущие, полные желаний и чувств. * * * На третью ночь полумесяц чуть толще, ветер чуть холоднее, а далекие крики сов звучат более зловеще. Как и в прошлый раз, я перелезаю через стену, которой обнесен особняк наместника. Ритм часовых не изменился. На этот раз я пригибаюсь еще ниже и двигаюсь еще бесшумнее по тонкому, словно ветка, гребню стены и неровной поверхности черепицы. Я возвращаюсь на знакомое место, отрываю черепицу, которую положила на место два дня назад, и прижимаюсь глазом к щели, чтобы перекрыть сквозняк, ожидая, как вот-вот из темноты выскочат стражники в масках, захлопывая западню. Страха нет – я готова. Но нет ни криков тревоги, ни звона гонга. Я смотрю в ярко освещенный зал. Наместник сидит на том же самом месте, разложив перед собой бумаги. Я прислушиваюсь, ожидая услышать детские шаги. Ничего. Мальчика отправили спать. Я бросаю взгляд на пол под наместником. Он застлан соломой. Это зрелище сперва ставит меня в тупик, но затем я понимаю, что наместник так проявил заботу о своих слугах. Он не хочет, чтобы его кровь испачкала каменные плиты пола, которые затем придется оттирать. Мужчина сидит в позе лотоса, закрыв глаза, у него на лице безмятежная улыбка, как у Будды. Я осторожно кладу черепицу на место и исчезаю в ночи, подобно дуновению ветра. * * * – Почему ты не выполнила свое задание? – спрашивает Наставница. Мои сестры стоят у нее за спиной, два архата[92], охраняющих свою повелительницу. – Он играл со своим сыном, – говорю я, цепляясь за это объяснение, словно за лиану, раскачивающуюся над пропастью. Наставница вздыхает. – В следующий раз тебе нужно будет сначала убить ребенка, чтобы тебя ничто не отвлекало. Я молча качаю головой. – Это уловка. Он играет на твоем чувстве сострадания. Все правители – актеры, их сердца непроницаемы, словно мрак. – Возможно, – говорю я. – И тем не менее он сдержал свое слово и был готов умереть от моей руки. Я полагаю, что и другие вещи, сказанные им, также могут быть правдой. – Почему ты думаешь, что он не так честолюбив, как тот человек, которого он порочит? Почему ты думаешь, что он не притворяется великодушным ради того, чтобы в будущем сотворить какую-нибудь жестокость? – Никто не знает будущего, – говорю я. – Возможно, здание прогнило насквозь, но я не желаю, чтобы от моей руки оно обрушилось и раздавило муравьев, ищущих спокойной гавани. – А как насчет преданности? – смотрит на меня Наставница. – Как насчет повиновения Наставнику? Как насчет выполнения обещаний? – Я не подхожу для того, чтобы похищать жизни, – говорю я. – Такой дар… – печально говорит Наставница и после небольшой паузы добавляет: – Растрачен впустую.