– А как же моя задача? – спрашиваю я. Я волнуюсь. С тех пор как она забрала меня, я покинула гору впервые. Наставница смотрит на меня со смешанным выражением – наполовину с жалостью, наполовину с весельем. – Так неймется? Я молча прикусываю губу. – Ты сама выберешь способ и время, – говорит Наставница, и голос ее так же безмятежен, как безоблачное небо. – Я вернусь на третью ночь. Удачной охоты! * * * – Держи глаза открытыми и члены расслабленными, – сказала она. – Вспомни все, чему я тебя учила. Наставница призвала двух туманных ястребов с ближайших горных вершин, оба размером со взрослого человека. Железные лезвия удлиняли их когти, изогнутые клювы блестели сталью. Ястребы кружили надо мной, появляясь из тумана и снова исчезая в нем, их пронзительные крики звучали печально и гордо. Джинджер вручила мне маленький кинжал длиной около пяди. Кинжал показался мне совершенно неподходящим для выполнения моей задачи. Я обвила трясущимися пальцами рукоятку. – То, что видно, еще не все, – сказала Джинджер. – Остерегайся того, что невидимо, – добавила Конгер. – Все будет хорошо, – заверила Джинджер, стискивая мне плечо. – Мир полон иллюзий, порожденных невидимой Истиной, – сказала Конгер. После чего она наклонилась и шепнула мне на ухо, пощекотав теплым дыханием мою щеку: – У меня от встречи с ястребами до сих пор шрам на затылке. Девушки удалились и растворились в тумане, оставив меня одну с хищными птицами. Из лиан надо мной донесся голос Наставницы. – Почему мы убиваем? – спросила я. Ястребы поочередно спикировали на меня, изображая атаку, проверяя мою реакцию. Я инстинктивно отскочила в сторону, размахивая кинжалом, отгоняя их. – Это время хаоса, – сказала Наставница. – Правители нашей страны преисполнены честолюбия. Они отнимают все, что могут, у простых людей, которых поклялись защищать, – пастухи, превратившиеся в волков, охотящихся в своем стаде. Они снова и снова повышают налоги, чтобы стены их дворцов блестели золотом и серебром; они отнимают сыновей у матерей, чтобы их войско разбухало, как река Хуанхэ в половодье, они строят планы и чертят линии на картах, словно наша страна не более чем поднос с песком, по которому, подобно перепуганным муравьям, ползают крестьяне. Ястреб развернулся и полетел на меня. Настоящая атака, не испытание. Я присела на корточки в оборонительной позе, правая рука с кинжалом высоко поднята, закрывая лицо. Я не отрывала взгляда от ястреба; все вокруг потонуло в тумане, остались только яркие блики от острых когтей и клюва, похожие на созвездие в ночном небе. Стремительно приближающийся ястреб увеличивался в размерах, полностью заполняя поле моего зрения. Легкий ветерок погладил мне затылок. Хищная птица вытянула вперед когти и взмахнула крыльями, стремясь в самое последнее мгновение замедлить свое падение. – Кто может сказать, что этот правитель прав? Или что тот военачальник не прав? – спросила Наставница. – Возможно, мужчина, соблазняющий жену своего господина, поступает так, чтобы приблизиться к тирану и добиться отмщения. А женщина, требующая у своего покровителя рис для крестьян, поступает так исключительно из честолюбия. Мы живем во времена хаоса, и единственная мораль – быть аморальным. Властители нанимают нас, чтобы мы поразили их врагов. И мы выполняем свою задачу целеустремленно и преданно, точно и смертоносно, подобно выпущенной из арбалета стреле. Я уже приготовилась резко распрямиться и прыгнуть, полоснув ястреба кинжалом, но затем вспомнила слова своих сестер. «…То, что видно, еще не все… У меня до сих пор шрам на затылке…» Я упала на землю и перекатилась влево, и когти второго ястреба, пытавшегося незаметно подлететь ко мне сзади, прошли в какой-то пяди от меня. Хищная птица столкнулась со своим собратом там, где еще мгновение назад была моя голова, подобно нырнувшему в воду человеку, что встретился со своим отражением на водной глади. Судорожно захлопали крылья, раздались сердитые крики. Я набросилась на кучу перьев. Один, два, три молниеносных удара. Ястребы упали, ломая крылья от ударов о землю. Кровь из глубоких порезов на их горлах натекла лужицей на каменном выступе. Кровь сочилась и у меня из плеча, ободранного об острые камни, когда я откатывалась в сторону. Но я осталась в живых, а мои противники – нет. – Почему мы убиваем? – снова спросила я, не успев отдышаться от напряжения. Мне уже приходилось убивать диких обезьян, лесных пантер и тигров, скрывающихся в бамбуковых зарослях. Но два туманных ястреба пока что были у меня самыми грозными противниками, вершиной искусства убивать. – Почему мы служим когтями власть имущих? – Мы подобны зимнему бурану, налетевшему на дом, кишащий термитами, – ответила Наставница. – Лишь ускорив разложение старого, мы обеспечим рождение нового. Мы – месть измученного мира. Вышедшие из тумана сестры посыпали мертвых ястребов порошком, растворяющим трупы, и перебинтовали мне руку. – Спасибо, – прошептала я. – Тебе нужно больше заниматься, – сказала Джинджер, но голос ее был ласковым. – Я должна помочь тебе остаться в живых, – хитро сверкнула глазами Конгер. – Ты обещала мне достать цветы софоры, помнишь? * * * Тонкий серп луны свисает с кончика ветки древней софоры у особняка наместника провинции. Ночной сторож бьет в колокол в полночь. Тени на улицах густые, словно тушь, такого же цвета, как мои шелковые рейтузы, обтягивающая туника и тряпичная маска, закрывающая рот и нос. Я вишу вниз головой, зацепившись согнутыми ногами за стену, и мое тело прижато к плоской поверхности, словно ползучая лиана. Два стражника проходят подо мной, совершая обход. Если бы они посмотрели вверх, то приняли бы меня за тень или спящую летучую мышь. Как только они уходят, я сгибаюсь пополам и забираюсь на стену. Я ползу по верху стены бесшумнее кошки, пока не оказываюсь напротив крыши центрального здания. Резко распрямляя согнутые, как пружины, ноги, я одним прыжком перелетаю пространство и растворяюсь среди черепицы на пологой крыше. Разумеется, есть гораздо более скрытные способы проникнуть в хорошо охраняемый особняк, но я предпочитаю оставаться в этом мире, окруженная ночным ветерком и далекими криками сов. Я осторожно отрываю плитку глазированной черепицы и заглядываю в образовавшуюся дыру. Сквозь обрешетку я вижу ярко освещенный зал, вымощенный каменными плитами. В восточном конце сидит на возвышении мужчина средних лет, сосредоточив взгляд на груде свитков. Он медленно перебирает документы. У него на левой щеке родинка, по форме напоминающая бабочку, шея закрыта нефритовым воротником. Это и есть цзедуши, которого я должна убить. – Украдешь его жизнь – и твое учение завершится, – сказала Наставница. – Это твое последнее испытание. – Что такого он сделал, что заслуживает смерти? – спросила я. – Разве это имеет значение? Достаточно того, что человек, однажды спасший мне жизнь, хочет его смерти и щедро за это заплатил. Мы подпитываем силы честолюбия и соперничества, придерживаясь нашего собственного кодекса. Я ползу по крыше, мои ноги и ладони плавно скользят по черепице, не производя шума: Наставница научила нас скользить по озеру в долине в марте – когда лед такой тонкий, что даже белки иногда проваливаются и тонут. Я чувствую полное единение с ночью, мои чувства остры, как кончик моего кинжала. К возбуждению примешивается тень печали, подобная первому мазку кисточкой по чистому листу бумаги. Оказавшись прямо над тем местом, где сидит наместник провинции, я отрываю еще одну плитку, затем другую. Делаю дыру, в которую смогу пролезть. Затем достаю из мешочка крюк, выкрашенный в черный, чтобы не отражать свет, и закидываю его на конек крыши, чтобы когти прочно зацепились. После чего обматываю пояс шелковым шнурком. Я смотрю вниз – в дыру в крыше. Цзедуши сидит как ни в чем не бывало, не ведая о смертельной угрозе у себя над головой. Какое-то мгновение мне кажется, будто я опять на раскидистой софоре перед нашим домом, смотрю в просвет между колышущимися листьями на своего отца. Но это мгновение быстро проходит. Я собираюсь нырнуть, словно баклан, перерезать наместнику глотку, снять с него одежду и посыпать его тело порошком, растворяющим трупы. Затем, пока он будет лежать на каменном полу, дергаясь в последних – предсмертных – судорогах, я поднимусь обратно на крышу и покину особняк. К тому времени как слуги обнаружат то, что останется от тела (по сути дела, один только скелет), меня давно уже и след простынет. Настоятельница объявит, что мое обучение подошло к концу и я стала равной своим сестрам. Я собираюсь с духом. Мое тело напряжено. Долгих шесть лет я училась и готовилась к этому мгновению. Я готова. – Папа! Я замираю. Мальчику, появившемуся из-за занавески, лет шесть, волосы забраны в аккуратную косичку, торчащую вверх петушиным хвостом. – Почему ты до сих пор не спишь? – спрашивает мужчина. – Ну-ка, будь послушным и ложись в кровать! – Я не смог заснуть, – говорит мальчик. – Я услышал шум, затем увидел тень, ползущую по стене забора. – Это была кошка, – говорит мужчина. Мальчик продолжает сомневаться. Мужчина задумчиво смотрит на него, затем говорит: – Ну хорошо, иди сюда. Он откладывает бумаги на низкий столик рядом. Мальчишка забирается к нему на колени. – Не нужно бояться теней, – говорит мужчина. После чего подносит руки к лампе так, чтобы тень от них падала на стену, и изображает различных существ. Он учит мальчика делать бабочку, щенка, летучую мышь, гибкого дракона. Мальчишка радостно смеется. После чего наместник изображает котенка, который гоняется за отцовской бабочкой по забранным бумагой окнам зала. – Тени порождаются светом, и свет их убивает. – Мужчина перестает шевелить пальцами и опускает руки. – Иди спать, сынок. Утром ты сможешь бегать в саду за настоящими бабочками. Мальчик печально кивает и тихо уходит. Я сижу на крыше и терзаюсь сомнениями. У меня из головы не уходит смех мальчика. Может ли девочка, похищенная из своей семьи, похитить семью у другого ребенка? Это заявление лицемера? – Спасибо, что подождала, когда мой сын уйдет, – говорит мужчина. Я замираю. В зале нет никого, кроме него, и он говорит слишком громко для разговора с самим собой. – Я бы предпочел не кричать, – продолжает мужчина, по-прежнему не отрывая взгляда от груды бумаг. – Будет лучше, если ты спустишься вниз. Стук собственного сердца отзывается у меня в ушах оглушительным гулом. Мне нужно без промедления бежать. Вероятно, это ловушка. Если я спущусь вниз, он позовет стражу, чтобы схватить меня, а может быть, у него под полом есть какой-то механизм и я попаду в западню. Однако почему-то голос мужчины вынуждает меня повиноваться. Я проваливаюсь в отверстие в крыше; шелковый шнур, прикрепленный к крюку, несколько раз обмотан вокруг моего пояса, чтобы замедлить спуск. Я мягко опускаюсь на пол перед возвышением, бесшумная, словно снежинка. – Как вы узнали? – спрашиваю я. Каменные плиты у меня под ногами не раздвигаются, открывая зияющую яму; стража не выскакивает из-за занавесок. Но мои руки крепко сжимают шнур, а мои колени готовы резко распрямиться. Я по-прежнему могу завершить свое задание, если наместник действительно беззащитен.