– Это даже близко не стояло с тайцзи, – заметил я, не в силах сопоставить эти ленивые, неуклюжие движения с тем быстрым стаккато, которое было знакомо мне по занятиям в тренажерных залах с пониженной гравитацией. – Считается, что когда-то тайцзи было медленным, размеренным искусством, совершенно не похожим на его современное воплощение. Но поскольку записей из эпохи до Диаспоры сохранилось так мало, экскурсоводы изобретают для туристов все, что им только вздумается. – Зачем заниматься тайцзи именно здесь? – Я был совершенно сбит с толку. – Многие полагают, что в Гарварде до начала войн имелась большая прослойка студентов-китайцев. Говорят, здесь обучались дети многих самых богатых и влиятельных людей Китая. Это не спасло их от войн. Аса отвела плот подальше от библиотеки Уайденера, и я увидел туристов, гуляющих по устланному коралловым ковром двору или сидящих на скамейках, держащих в руках что-то напоминающее бумажные книги (реквизит, предоставленный туристической компанией) и сканирующих друг друга. Кто-то танцевал без музыки, в нарядах, представляющих собой смесь мод ранней и поздней Республиканских эпох, с двумя-тремя академическими мантиями для полноты картины. Перед памятником Эмерсону два экскурсовода о чем-то спорили перед своими группами, оживленно жестикулируя и подкрепляя свои позиции призрачными голограммами, висящими над головами, подобно «пузырям» с текстом из комиксов. Кое-кто из туристов заметил нас, но не придал этому особого значения – вероятно рассудив, что плавающий в воде пузырь с беженцами является частью реквизита, добавленного туристической компанией для создания атмосферы. Если бы они только знали, что рядом с ними находится знаменитая отшельница… Я предположил, что туристы воспроизводили различные сцены из эпохи блистательных дней университета, когда он вскармливал великих философов, гневно обличавших правительства всех стран мира за бездумное стремление к прогрессу, которое сопровождалось непрекращавшимся потеплением планеты, приведшим в итоге к тому, что полярные ледяные шапки растаяли. – Многие величайшие борцы за сохранение природы ходили по этому двору, – сказал я. В представлении широкой публики двор Гарвардского университета – что-то вроде афинского Акрополя или римского Форума. Я попытался представить себе вместо разноцветного рифа, протянувшегося подо мной, зеленую лужайку, усыпанную багряными и желтыми листьями в прохладный день осени Новой Англии, и студентов с преподавателями за обсуждением судьбы планеты. – Несмотря на склонность к романтизму, которую мне приписывают, – сказала Аса, – я не считаю, что Гарвард из прошлого был лучше Гарварда настоящего. Этот университет, как и все остальные, также воспитывал генералов и президентов, которые отрицали то, что человечество способно изменить климат, и повели падких на демагогию людей войной на беднейшие страны Азии и Африки. Умолкнув, мы продолжали скользить над двором, наблюдая за тем, как туристы залезают в выбитые окна, обросшие ракушками, подобно крабам, ползающим сквозь глазницы многоглазого черепа. Некоторые, практически голые, волочили за собой воздушные ткани, вызывающие в памяти вечерние платья эпохи ранней Американской республики; другие были в костюмах, вдохновленных стилем Американской империи, в имитациях бронежилетов и в касках с противогазами; кто-то изображал беженцев, таща за собой кислородные баллоны с подтеками искусственной ржавчины. Что они ищут? Нашли ли? «Ностальгия – это рана, которой мы не позволяем затянуться со временем», – как-то написала Аса. * * * Через несколько часов, насытившись впечатлениями, туристы направились к поверхности, словно косяки рыб, спасающиеся от какого-то невидимого хищника, и в некотором смысле это действительно было так. Прогноз погоды обещал сильный шторм. Массачусетское море редко бывает спокойным. После того как море вокруг нас очистилось от посторонних и круизный лайнер, огромное облако-остров, скрылся, Аса заметно успокоилась. Заверив меня в том, что нам ничто не угрожает, она укрыла погрузившийся в воду плот под защитой рифа Мемориальной церкви. Здесь, под бушующей поверхностью моря, нам предстояло переждать шторм. Солнце зашло, небо потемнело, вокруг нас ожили миллионы огней. С наступлением ночи коралловый риф и не думал засыпать. Именно в эту пору светящиеся ночные создания – медузы, креветки, светляки и рыбы-миктофы – выбираются из укрытия, чтобы насладиться жизнью в этом подводном мегаполисе, который никогда не спит. Пока над нами бушевали ветер и волны, мы практически ничего не ощущали, дрейфуя в бездне моря, окруженные бесчисленными живыми звездами. * * * Мы не смотрим. Мы не видим. Мы преодолеваем миллионы миль ради того, чтобы найти свежие впечатления, ни разу не заглянув внутрь собственной черепной коробки, – с этим восхитительным незнакомым ландшафтом не сравнится ничто во всей вселенной. Мы найдем более чем достаточно, для того чтобы утолить свое любопытство и неуемную тягу к новизне, если просто обратим свой взор на десять квадратных метров вокруг себя: неповторимый продольный рисунок на каждой плитке у нас под ногами, химическая симфония, оживляющая каждую бактерию на нашей коже, таинство того, как мы можем созерцать себя, смотря на себя. Звезды у нас над головой так же бесконечно далеки – и в то же время так же близки, как светящиеся коралловые черви за иллюминатором моего плота. Нам нужно только посмотреть, чтобы увидеть Красоту, которой наполнен каждый атом. Лишь в одиночестве возможно жить так же самодостаточно, как живет звезда. Я удовлетворена тем, что у меня есть это. Есть сейчас. * * * Вдалеке, на фоне похожей на скалу громады библиотеки Уайденера, вспыхнул яркий свет, в пустоте зажглась сверхновая. Звезды вокруг погасли, оставив лишь чернильный мрак, но сама сверхновая, бесформенное облако света, продолжала клубиться и бурлить. Разбудив Асу, я указал ей на это странное явление. Не сказав ни слова, она направила к нему плавучее жилище. Когда мы приблизились, пятно света превратилось в барахтающуюся фигуру. Осьминог? Нет, человек. – Должно быть, отставший от группы турист, – предположила Аса. – Если он сейчас поднимется на поверхность, то погибнет в шторм. Аса зажгла яркий прожектор спереди плота, привлекая внимание. Луч света выхватил растерянную молодую женщину в «мокром» гидрокостюме, облепленном люминесцентными наклейками; она прикрывала ладонью глаза от резкого света прожектора. Щели ее искусственных жабр быстро открывались и закрывались, выдавая ее смятение и испуг. – Она не может понять, где верх, – пробормотала Аса. Прильнув к иллюминатору, она замахала рукой, предлагая женщине следовать за плотом. Крошечное жилище не было оборудовано шлюзовой камерой, поэтому нам нужно было подняться на поверхность, чтобы принять женщину на борт. Та кивнула. На поверхности шквалами налетал дождь; волнение было таким сильным, что невозможно было стоять на ногах. Распластавшись на животе на узкой площадке рядом со входом, мы с Асой кое-как вытащили неизвестную на плот, тотчас же просевший ниже под дополнительным весом. С большим трудом нам удалось затащить ее внутрь и закупорить купол, после чего мы сразу же погрузились вглубь. Двадцать минут спустя насухо вытеревшаяся, снявшая жабры, надежно укутанная в теплое одеяло, с кружкой горячего чая в руке Сарам <Мост-Золотые-ворота> – <Киото> с благодарностью смотрела на нас. – Я заблудилась внутри, – начала она. – Пустые книгохранилища уходили в бесконечность, а они везде выглядели совершенно одинаково. Сначала я направилась следом за рыбой-иглой, надеясь на то, что она выведет меня наружу, но рыба, похоже, плавала кругами. – Вы нашли то, что искали? – спросила Аса. Сарам объяснила, что она учится на станции «Гарвард» – высшем учебном заведении, висящем в верхних слоях атмосферы Венеры, которое по лицензии получило название старого университета, чьи развалины сейчас раскинулись под нами. По собственной инициативе Сарам приехала сюда, чтобы своими глазами увидеть легендарный университет, питая романтические надежды порыться в хранилищах мертвой библиотеки в поисках какой-нибудь забытой книги. Аса посмотрела в иллюминатор на внушительную громаду пустой библиотеки. – Сомневаюсь, что после стольких лет здесь сохранилось хоть что-нибудь. – Возможно, – согласилась Сарам. – Но история не умирает. Когда-нибудь вода отступит отсюда. И, возможно, я доживу до того дня, когда Природа вернется в свое первозданное состояние. Наверное, Сарам была настроена чересчур оптимистически. Лишь в начале этого года «Объединенным планетам» с помощью кораблей с ионными двигателями удалось вытолкнуть на околоземную орбиту шесть астероидов, а возведение космических зеркал еще и не началось. Даже по самым оптимистичным прогнозам считалось, что потребуются десятки (а то и сотни) лет на то, чтобы зеркала сократили количество падающего на Землю солнечного света в достаточной степени и начался процесс охлаждения климата и возвращения планеты в свое древнее состояние, превращения ее обратно в мягкий Эдем с полярными ледовыми шапками и ледниками на вершинах горных пиков. Скорее всего, на Марсе к тому времени терраформирование уже полностью завершится. – А разве Доггер-банка – что-то более естественное, чем Массачусетское море? – спросила Аса. – Ледниковый период едва ли можно сравнить с творением человеческих рук, – не моргнув глазом ответила Сарам. – Кто мы такие, чтобы согревать планету ради мечты и охлаждать ее из чувства ностальгии? – Мистицизм не облегчит страдания беженцев, вынужденных терпеть лишения из-за ошибок наших предков. – И я стараюсь предотвратить новые ошибки! – воскликнула Аса. Она сделала над собой усилие, чтобы успокоиться. – Если вода отступит, все, что вокруг нас, исчезнет. – Она выглянула в иллюминатор на ночных обитателей рифа, вернувшихся к своим люминесцентным занятиям. – Как и бурлящие жизнью колонии в Сингапуре, Гаване и Внутренней Монголии. Мы называем их «городами лачуг» и «обителями беженцев», но для их жителей это родной дом. – Я сама родом из Сингапура, – заявила Сарам. – Всю свою жизнь я пыталась вырваться оттуда, и мне это удалось, только когда я выиграла заветную иммиграционную визу в Бирмингем. Не смейте говорить от нашего имени и объяснять нам, чего мы хотим! – Но вы уехали, – напомнила Аса. – Вы там больше не живете. Я подумал о красивых кораллах за иллюминаторами плота, раскрашенных отравой. Подумал о беженцах по всему миру, «под землей и на плаву» – это выражение сохранилось по прошествии многих столетий и поколений. Я подумал об остывающей Земле, о Развитом мире, спешащем вернуть свои былые владения, о грядущих войнах и беспощадном кровопролитии, что неизбежно, когда колоду власти тасуют и сдают заново. Кто будет принимать решения? Кто заплатит цену? Мы сидели втроем в опустившемся под воду жилище – беженцы, окруженные мелькающими огоньками, подобными летящим в эфире метеорам, – и не находили, что еще сказать. * * * Раньше я сожалела о том, что не знаю, с каким лицом родилась. Мы преобразуем свои лица с такой же легкостью, с какой наши предки когда-то ваяли глину, изменяя черты и контуры наших оболочек, микрокосм души, подстраиваясь под настроения и моды микрокосма общества. По-прежнему неудовлетворенные ограничениями плоти, мы дополняем результаты украшениями, которые отражают свет и образуют тени, создавая на материальной поверхности причудливые голограммы. Борцы за сохранение природы в своей извечной борьбе с прогрессом проповедуют лицемерие и требуют, чтобы мы остановились, заверяя нас в том, что наша жизнь ненастоящая, и мы слушаем, зачарованные, а они размахивают у нас перед носом выцветшими фотографиями наших далеких предков, превращая несовершенное изображение и застывшие позы в немые обвинения. И мы киваем и обещаем что-то улучшить, клянемся отказаться от фальши, но затем возвращаемся к своей работе, стряхиваем с себя оцепенение и решаем, какое новое лицо надеть для следующего клиента. Но чего хотят от нас борцы за сохранение природы? Лица, с которыми мы рождаемся, уже были высечены – еще когда мы представляли собой оплодотворенную яйцеклетку, миллион внутриклеточных скальпелей подправил и отредактировал наши гены, чтобы исключить болезни, отсеять опасные мутации, повысить интеллект и продолжительность жизни, а до того нас формировали миллионы лет завоеваний, миграции, глобальных похолоданий и потеплений, решений, принятых нашими предками, исходящих из соображений красоты или жадности. Наши лица при рождении были такими же искусственными, как и маски, которые носили на афинских Дионисиях[83] и в Киото времен Асикаги[84], но в то же время такими же естественными, как сотворенные ледниками Альпы или затопленный морем Массачусетс. Мы не знаем, кто мы такие, – но не оставляем попытки это выяснить. Серая Крольчиха, Алая Кобыла, Черный Леопард