Люси это нисколько не интересует. – Они все старые, – говорит она. – Они классические, – возражаю я. Но Люси непоколебима. Она распарывает свои старые платья, разрезает занавески, таскает скатерти и обменивается кусками материи с другими девочками: шелк, шифон, тафта, кружева, чистая хлопчатобумажная ткань. Люси листает старые журналы Кэрол в поисках вдохновения. Шьет Люси гораздо лучше, чем Кэрол. Все дети владеют ремеслами, во времена моей молодости считавшимися пережитками прошлого: вязанием, работой по дереву, садоводством, охотой. Нам с Кэрол пришлось заново учиться всему этому по книгам, когда мы уже были взрослыми, приспосабливаясь к внезапно изменившемуся миру. Но что касается наших детей – это все, что они знают. Тут они чувствуют себя как рыба в воде. Все учащиеся средней школы на протяжении последних нескольких месяцев проводили исследования в Музее истории текстиля, изучая возможность самостоятельно ткать материю в преддверии того времени, когда в развалинах обезлюдевших городов иссякнет пригодная одежда, которую можно использовать. В этом есть определенная поэтическая справедливость: Лоуэлл, в свое время поднявшийся на гребне текстильной промышленности, теперь, в нашем плавном скольжении вниз по кривой технологий, должен открыть для себя заново это забытое ремесло. * * * Через неделю после отъезда папы мы получили по электронной почте сообщение от мамы. Я была неправа. Временами мне грустно, меня охватывает ностальгия. Я скучаю по вам, мои дети, и по тому миру, который мы оставили. Но по большей части я пребываю в восторге, и порой я сама не могу в это поверить. Нас здесь сотни миллионов, но нам не тесно. В этом доме бесчисленное количество отдельных жилищ. Сознание каждого из нас обитает в своем собственном мире, у каждого есть ничем не ограниченное пространство и ничем не ограниченное время. Как вам это объяснить? Я могу прибегнуть лишь к тем словам, которыми до меня уже пользовались многие. В своем прежнем существовании я чувствовала жизнь смутно, на расстоянии – приглаженной, ограниченной, привязанной к моему телу. Но сейчас я свободна – голая душа, открытая всем течениям современной Жизни. Ну как речь может сравниться с интимной близостью общения непосредственно с психикой вашего отца? Ну как то, что я слушала его признания в любви, может сравниться с тем, что я действительно ощущаю его любовь? Полностью понимать другого человека, проникать в фактуру его сознания – просто восхитительно! Мне говорят, что подобные ощущения называются «гиперреальностью». Но мне все равно, как это называть. Я была неправа, когда так отчаянно цеплялась за удобства своей прежней оболочки из плоти и крови. На самом деле мы всегда представляли собой сгустки электронов, несущихся в пустоте, вакуум в промежутках между атомами. И какая разница, где эти электроны – в мозгу или в полупроводниковом кристалле? Жизнь священна и вечна. Однако поддерживать наш прежний образ жизни было невозможно. Мы требовали слишком многого от нашей планеты, требовали жертв от всех прочих живых существ. Раньше я считала это неизбежным аспектом нашего существования, однако это не так. Теперь, когда танкеры встали на прикол, когда грузовики и легковушки застыли без движения, когда поля заросли травой, а заводы и фабрики молчат, живой мир, который мы практически полностью уничтожили, потихоньку возвращается. Человечество – не раковая опухоль на нашей планете. Нам просто требовалось переступить через запросы нашего неумелого тела, отказаться от машин, уже не подходящих для выполнения своих задач. Сколько сознаний теперь будет жить в этом новом мире, чистых творений электрической души и невесомой мысли? Пределов этому нет. Скорее присоединяйтесь к нам! Мы ждем не дождемся, когда снова сможем вас обнять. Лора плакала, читая это. Но я ничего не почувствовал. Это написала не моя мать. Настоящая мама знала, что по-настоящему в жизни имела значение достоверность этого бестолкового существования, постоянное стремление достичь близости с другим человеком, несмотря на постоянное же недопонимание, боль и страдания нашей плоти. Она научила меня тому, что именно то, что человек смертен, делает его человеком. Ограниченный промежуток времени, отведенный каждому из нас, придает значение нашим поступкам. Мы умираем, чтобы освободить место нашим детям, и в наших детях продолжает жить какая-то частица нас самих, единственная форма настоящего бессмертия. Именно этот мир, а не воображаемые ландшафты компьютерной иллюзии, мир, в котором нам определено жить, удерживает нас и требует нашего присутствия. Это была лишь пародия на мать, пропагандистская запись, соблазняющая отрицанием всех общепризнанных ценностей. * * * Мы с Кэрол познакомились во время одной из моих первых вылазок за припасами. Она вместе с родителями пряталась в подвале своего дома на Бикон-Хилл. Шайка вандалов обнаружила их и убила ее отца и брата. Они уже собирались расправиться и с ней, когда появились мы. В тот день я убил зверя, имеющего человеческий облик, и не жалею об этом. Мы привезли Кэрол с собой в Лоуэлл, и, хотя ей было уже семнадцать лет, первые дни она ни на шаг не отходила от меня. Даже когда Кэрол ложилась спать, она просила, чтобы я был рядом и держал ее за руку. – Возможно, мои родители совершили ошибку, – как-то раз сказала мне она. – Было бы лучше, если бы мы Загрузились. Теперь здесь не осталось ничего, кроме смерти. Я не стал с ней спорить. Я позволял ей ходить за мной, когда занимался своими делами. Я показал ей, как мы поддерживаем работу генератора, как уважительно относимся друг к другу, как спасаем старые книги и поддерживаем старые традиции. В нашем мире по-прежнему была цивилизация, о которой приходилось заботиться, как о костре. Люди действительно умирали, но и рождались. Жизнь продолжалась – замечательная, веселая, настоящая. Потом однажды Кэрол меня поцеловала. – В этом мире также есть ты, – сказала она. – И этого достаточно. – Нет, недостаточно, – поправил ее я. – Мы привнесем сюда новую жизнь. * * * Сегодня выпускной вечер. Джек стоит в дверях. В смокинге он выглядит замечательно. Это тот самый смокинг, в котором я сам когда-то ходил на выпускной вечер. И там будут крутить ту же музыку через старенький компьютер и колонки, находящиеся на последнем издыхании. Люси восхитительна в своем новом платье: белом с черным узором, простого кроя, но очень изящном. Широкая длинная юбка грациозно спускается до самого пола. Кэрол уложила ей волосы, сделав завивку и добавив блестки. Вид у Люси великолепный, с налетом детской игривости. Я снимаю на фотоаппарат, тот, который еще по большей части работает. Я жду, когда смогу совладать со своим голосом. – Ты даже не представляешь, до чего мне приятно видеть вас, молодежь, танцующими, как когда-то танцевали мы сами! Лора чмокает меня в щеку. – До свидания, папа. У нее в глазах слезы. И передо мной тоже все расплывается. Кэрол и Люси обнимаются. Кэрол вытирает глаза. – Ну вот вы и готовы. – Спасибо, мама. – Люси поворачивается к Джеку. – Идем! Джек отвезет ее в клуб Лоуэлла на велосипеде. Это лучшее, что можно сделать, поскольку мы уже много лет сидим без бензина. Люси осторожно усаживается боком на верхней трубе рамы, одной рукой придерживая юбку. Джек обхватывает ее руками, берясь за руль. Тронувшись, велосипед виляет по улице. – Желаю вам весело провести время! – кричу я вдогонку. * * * Тяжелее всего оказалось принять предательство Лоры. – Я полагал, ты будешь помогать мне и Кэрол с ребенком, – сказал я. – Зачем впускать ребенка в этот мир? – спросила Лора. – И ты думаешь, будет лучше, если ты отправишься туда, где нет детей, нет новой жизни? – Мы пятнадцать лет пытались держаться, и с каждым годом становилось все труднее верить в этот фарс. Возможно, мы ошибались. Нам нужно приспосабливаться. – Фарсом это будет только в том случае, если потеряешь веру, – возразил я. – Веру во что? – В человечество, в наш образ жизни. – Я больше не хочу воевать с нашими родителями. Я просто хочу, чтобы мы все снова были вместе. – Лора, эти предметы – не наши родители. Это алгоритмы имитации. Ты всегда стремилась избегать конфликтов, Лора. Однако есть конфликты, от которых никуда не деться. Наши родители умерли, когда папа потерял веру, когда он не смог устоять перед лживыми обещаниями, сделанными машинами. В конце дороги, ведущей в лес, есть небольшая поляна, заросшая травой и дикими цветами. Там ждал челнок. Лора шагнула в открытый люк. Еще одна потерянная жизнь.