— Где теперь эти папки? — спрашиваю я. — Да, письма... Гнильцой попахивало. Я еще решил, надо поподробнее ими заняться. А потом Люси расстреляла с воздуха Кэрри с Джойсом, расплющила их в рыбный паштет, и это здорово прояснило ситуацию. Черт. До сих пор поверить не могу, что у нее в этом гребаном вертолете была АР-15... — Где папки? — повторно задаю вопрос, не в силах скрыть волнения. В висках стучит. — Мне надо посмотреть папку с «гнильцой». Бентон называл ее «По инстанции» или «Последняя инстанция». Может быть, Люси как раз оттуда почерпнула идею, как назвать фирму. — «Последняя инстанция». То есть место, где Люси собирается работать? У Макговерн в Нью-Йорке? При чем здесь папка из «дипломата» Бентона? — Мне бы тоже очень хотелось знать. — Ладно. Есть такое, где-то припрятана. Разыщу — приеду. Анна вернулась к себе в спальню, и мне выпал случай отвлечься до появления племяшки с подругой, занявшись предстоящей праздничной трапезой. Достаю из холодильника продукты, а в голове прокручиваю то, что поведала Люси про их с Макговерн новое нью-йоркское предприятие. По словам племяшки, название «Последняя инстанция» кто-то предложил просто в шутку. То место, куда ты отправляешься, когда уже нет выхода. В своем письме Анна тоже говорила, что Бентон выразился именно так: последняя инстанция — там, где он в конечном итоге очутится. Загадки. Шифры. Бентон считал, что его будущее каким-то образом связано с содержимым папки. Если так рассуждать, то последняя инстанция — это смерть. Где он собирался оказаться в конце пути? Бентон знал, что идет к смерти. Так это надо понимать? Куда еще человек может попасть? На днях я пообещала Анне на Рождество итальянский ужин, если, конечно, она доверит кухню итальянке, которую к индейке и на пушечный выстрел нельзя подпускать, как и к разносолам, которыми в наши дни эту самую индейку нашпиговывают. Хозяйка совершила доблестную вылазку в магазин. У нее даже нашлось оливковое масло холодного отжима и свежая моцарелла из молока буйволицы. Ставлю на огонь полную кастрюлю воды и направляюсь в спальню Анны: она никуда не поедет, пока не попробует все мои фирменные блюда и не продегустирует винцо. Рождество — праздник семейный, внушаю подруге, когда та чистит зубы. И пока мы не отобедаем, меня не волнуют разбирательства специальной комиссии со всеми прокурорами вместе взятыми. А она, кстати, могла бы приготовить какое-нибудь австрийское блюдо. Анна чуть зубной пастой не подавилась, едва об этом услышала. Ни за что, говорит. Если мы окажемся на кухне одновременно, никто оттуда живым не выйдет. На время даже настроение в доме приподнялось. Около девяти появились Люси с Макговерн, а под рождественской елкой — подарки. Начинаю взбивать яйца, смешиваю их с мукой и всю массу разминаю пальцами на деревянной разделочной доске. Когда тесто достигает нужной консистенции, пускаюсь на поиски специальной скручивающей машинки для пасты — Анна утверждала, что у нее и подобное приспособление где-то завалялось. А тем временем голова кружится от водоворота мыслей: я едва слышу, о чем болтают гостьи. — Не то чтобы я не могла вылететь, когда правила визуального полета не позволяют. — Люси объясняет что-то о своем новом вертолете, который, судя по всему, недавно доставили прямехонько в Нью-Йорк. — У меня свой класс точности приборов. Просто мне неинтересно летать на машине с одним двигателем, где все решают приборы. Надо постоянно видеть землю. В плохую погоду над облаками лучше не подниматься. — Опасно все это, — комментирует Макговерн. — Да нисколечко. У них двигатели никогда не отказывают, просто привыкла рассчитывать на худшее. Начинаю отбивать тесто. Это моя любимая часть в приготовлении пасты: я стараюсь не использовать машинку, потому что стальными лезвиями не добиться той текстуры, которую придает тесту тепло рук. Вошла в ритм, надавливаю, заворачиваю, раскручиваю и развертываю, сильно прижимая тесто запястьем здоровой руки, и тоже думаю о худшем варианте. Интересно, что Бентон подразумевал под плачевным исходом? Если он считал, что его метафорическая последняя инстанция — то место, где он окажется в конце концов, тогда где же это? Теперь я считаю, что он имел в виду не смерть, подразумевая последнюю инстанцию. Нет. Уж Бентон-то, как никто другой, знал: бывают вещи и пострашнее смерти. — Я сама давала ей уроки. Вот что называется «схватывать на лету». Люди, которые работают руками, имеют преимущество. — Люси рассказывает Макговерн, как я училась летать. В ушах звучат слова Бентона: «То место, где все для меня закончится». — Вот именно. Тут нужна хорошая координация. — Надо привыкнуть, что одновременно задействованы обе руки и ноги. В отличие от жесткого крыла вертолет по сути своей конструкция нестабильная. — Вот и я о том же. Опасная машина. «То место, где все для меня закончится, Анна». — Да неправда, Тиун. Можно благополучно спуститься с высоты в тысячу футов с отказавшим двигателем. Воздух будет сам вращать лопасти. Слышала когда-нибудь о законе авторотации? Приземляешься на парковке или у кого-нибудь во дворе. Попробуй-ка на самолете такое проделать. «Что же ты хотел сказать, Бентон? Эх, ну как тебя понять?» А я все мну и мну тесто, разворачивая его в одну сторону, по часовой стрелке, поскольку у меня теперь правая направляющая, из-за гипса. — А мне показалось, ты говорила, у тебя никогда двигатель не отказывает. Хочу эггног[25]. Марино сегодня будет готовить свой знаменитый эггног? — спрашивает Макговерн. — У него это фирменное блюдо в канун Нового года. — Что? А на Рождество запрещено, что ли? Как она управляется... — Терпение и труд... — Да нет, я серьезно. А мы тут сидим сложа руки. — Тебя к тесту никто и близко не подпустит, уж поверь. Закрытая зона. Тетя Кей, локоть не беспокоит? Поднимаю на них взгляд и пытаюсь сфокусировать внимание. Тесто разминаю правой рукой, придерживая кончиками пальцев, выглядывающих из гипса. Бросаю взгляд на часы над раковиной, и до меня доходит, что я совсем потеряла счет времени и месила почти десять минут. — Господи, ты что, с неба свалилась? — От безмятежности Люси не осталось и следа, и она мрачно вглядывается в мое лицо. — Не позволяй мыслям пожрать тебя заживо. Все еще наладится. Она-то думает, будто я переживаю из-за спецкомиссии, хотя по иронии судьбы о грозящем разбирательстве я за все утро ни разу не вспомнила. — Мы с Тиун тебя выручим. Уже кое-что предприняли. Думаешь, мы тут баклуши били? У нас план готов, надо бы обсудить. — Только сначала эггног, — говорит Макговерн с добродушной усмешкой. — Бентон когда-нибудь упоминал при вас последнюю инстанцию? — выкладываю я, яростно глядя на болтушек, будто те в чем-то провинились; судя по ответному выражению на их лицах, мои гостьи о недавних делах ни сном ни духом. — Ты имеешь в виду то, чем мы сейчас занимаемся? — хмурится Люси. — Нашу нью-йоркскую контору? Неоткуда ему было проведать — разве что ты рассказала про кое-какие наметки. — Это уже к Макговерн. Делю тесто на части и начинаю снова мять. — Мне всегда хотелось на себя работать, — отвечает Тиун. — А с Бентоном разговора такого не заходило. У нас в Пенсильвании возни и так было по горло. — Вот уж поскромничала так поскромничала, — мрачно замечает племяшка. — Верно. — Ее подруга вздыхает и качает головой. — Если Бентон даже не догадывался о частном предприятии, которое вы планировали организовать, — говорю я, — может быть, вы при нем хотя бы упоминали о последней инстанции? Ну, просто как о забавном замысле? В порядке шутки? Я пытаюсь вычислить, почему он так нарек свою папку. — Что за папка? — Люси навострила ушки. — Сейчас, Марино приедет, увидим. — Я заканчиваю месить первую порцию теста и туго оборачиваю ее пленкой. — Она лежала в «дипломате» Бентона, когда тот погиб в Филадельфии. — Пересказываю подругам то, что поведала в письме Анна, и Люси помогает прояснить по крайней мере кое-что. Она упоминала при нем, что стоит за идеей последней инстанции, расшифровала ее философию. Кажется, однажды в машине расспрашивала его про частные консультации, которые он стал давать, уйдя со службы. Тот ответил, что занятие это довольно прибыльное, хотя есть и сложности: приходится самому решать организационные проблемы, очень не хватает секретарши или помощника на телефоне. Люси с жаром ответила, что, может быть, нам всем стоит объединиться и организовать собственное дело. Тогда же она и использовала термин «последняя инстанция», вроде бы как «наш союз». Расстилаю на рабочем столе чистые сухие полотенца. — А Бентон не мог вычислить, что когда-нибудь ты задумку реализуешь? — спрашиваю я. — Я сказала, что, если достану денег, сразу же брошу работать на это хмыревое правительство, — отвечает Люси. — Вот как. — Вставляю в макаронницу ролики для раскатывания пластов, регулировку — на максимальную толщину пласта. — Любой, кто тебя хорошо знает, сообразит, что достать денег на какой-нибудь проект лишь вопрос времени. И Бентон всегда считал тебя слишком яркой индивидуалисткой и непоседой, чтобы извечно прозябать на государственной службе, и нисколько бы не удивился тому, что сейчас с тобой происходит, Люси. — По правде говоря, все к тому и шло, — соглашается Макговерн. — Поэтому и с ФБР ты долго не протянула. Люси не задета. По крайней мере она поняла, что наделала достаточно ошибок, и худшая из них — роман с Кэрри Гризен. Она уже не винит ФБР за то, что ее пытались фактически выжить с работы. Приплюснув ладонью ломоть теста, пропускаю его через валики. — Мне вот интересно: Бентон случайно использовал название вашей концепции или думал, что потом «Последняя инстанция», имея в виду нас, займется и его собственным делом? — подкидываю я предположение. — Что в конечном итоге он окажется в наших руках, потому как, раз машина раскрутилась, ее не остановить даже ценой жизни? — Снова пропускаю тесто через макаронницу, и еще раз, пока из насадки не выползает идеально плоская полоса укладывается на полотенце. — Он ведь знал. Каким-то образом Бентон просек. — Он всегда знал. — На лице Люси читается глубокая печаль. Бентон — с нами в кухне. Его присутствие осязаемо; я готовлю рождественскую пасту, и мы обсуждаем, как работал его ум. Он умел смотреть в глубь вещей, в самую суть. Всегда видел далеко вперед. Представляю, как он рисовал в воображении будущее после своей смерти и продумывал нашу возможную реакцию на различные события, включая и обнаруженные в его дипломате папки. Точно знал: если с ним что-нибудь случится — а он явно боялся, что это все-таки произойдет, — тогда я почти наверняка просмотрю и его «дипломат». Впрочем, одна мелочь ускользнула от его внимания: сначала в «дипломате» покопался Марино и экспроприировал папочку. Так что узнать о ней мне выпало только теперь. К полудню автомобиль Анны забит всем необходимым для поездки на побережье, а столы устелены макаронами для лазаньи. На плите томится соус из помидоров. Пармезан уже натерт и разложен по тарелкам, а свежая моцарелла лежит на полотенце, отдавая ему часть излишней влаги. В комнатах пахнет чесноком и дымом древесной стружки, горят рождественские гирлянды, из камина выплывает дым. К прибытию долгожданного гостя, по обыкновению шумного и неуклюжего, в доме царит атмосфера радости, которой уже некоторое время в нашем кругу не наблюдалось. Марино нарядился в джинсы и джинсовую рубашку, в руках куча подарков и бутылка контрабандной водки. Из сумки с празднично обернутыми коробочками выглядывает уголок папки. — Хо! Хо! Хо! — провозглашает новоприбывший. — С Рождеством, так его растак! — обрушивает на нас свое любимое праздничное приветствие, а душой где-то далеко. Что-то мне подсказывает — последние несколько часов Пит не только шарил по шкафам. Поисками он не ограничился: Марино полюбопытствовал содержимым папки. — Выпить налейте, — заявляет он. Глава 31 Я на кухне, зажигаю плиту и готовлю пасту. Смешиваю тертые сыры с рикоттой и пересыпаю, вперемежку с мясным соусом, лапшу в глубокую посудину. Анна шпигует финики сливочным сыром, ставит полную пиалу соленых орешков. Остальные гости тем временем разливают пиво или вино, смешивают праздничные зелья — кто что. Сегодняшний выбор Марино — перченая «Кровавая Мери», которую он изготовил на основе своего левого спирта. Настроеньице у нашего друга престранное, и он активно закладывает за воротник. Папка «По инстанции» — черная дыра, она так и лежит в сумке с подарками; по иронии судьбы, под елкой. Марино знает, что в ней, но я не спрашиваю. Как и остальные. Люси подготавливает ингредиенты для печенья с шоколадной крошкой и двух пирогов: с арахисовым маслом и с лаймом, будто мы весь город накормить собираемся. Макговерн откупоривает красное бургундское шамбертен гранкрю, а Анна накрывает на стол. Загадочная папка так и манит к себе, молча и неотступно. У нас будто негласная договоренность: сначала выпить хотя бы по одному бокалу и поесть, а уж потом обсуждать убийства. — Кто-нибудь «Кровавую» будет? — зычно возглашает Марино, без особой надобности ошиваясь на кухне. — Слушай, док, давай-ка я намешаю для всех? Он распахивает дверцу холодильника, загребает пятерней кучу баночек с соками и пускается хлопать крышечками, вскрывая жестянки-маломерки. Прикидываю, сколько Пит успел принять на грудь по дороге, и злость сменяется беспокойством. Для начала оскорбительно уже то, что он положил под елку эту папку, будто бы желая продемонстрировать свое нездоровое чувство юмора. Это что, намек? Подарочек на Рождество для меня такой? Или он уже совершенно отупел и до него попросту не доходит, что в столь бесцеремонно сунутом под елку пакете лежит злосчастная папка? Здоровяк спотыкается, начинает выжимать половинки лимона в электрической давилке, отшвыривая кожуру в раковину. — Ну, я вижу, никто ко мне не присоединится, так что опять самому все делать, — бормочет он. — Эй, народ! — зычно горланит неуемный страж порядка, будто мы в разных комнатах. — Никто не догадался хрен купить? Анна бросает на меня взгляд. Атмосфера в доме медленно и неуклонно портится. Такое чувство, что даже на кухне стало тускло и зябко. Я готова в любую минуту взорваться и наорать на похабника, правда, пока умудряюсь держать себя в руках. Сегодня Рождество, твержу про себя, Рождество. Марино хватает длинную деревянную ложку и начинает эффектно помешивать «Кровавую Мери», доливая спиртным сверх всякой меры. — Гадость. — Люси качает головой. — Лучше бы «Серого гуся» налил. — Французскую водку не принимаем ни при каких обстоятельствах. — Он помешивает, клацая ложкой, и отряхивает ее о край посуды. — Французское вино, французская водка... Вы что? Куда итальянское подевалось? — Он преувеличенно изображает акцент, каким говорят живущие в Нью-Йорке итальянцы: — Эй, что с нашим кварталом? — Пойло, которое ты сейчас приготовил, уж точно Италией не пахнет, — говорит ему Люси, вынимая из холодильника баночку пива. — Если все это уделаешь за вечер, утром тетя Кей возьмет тебя с собой на работу. В мешке.