— У вас были часы? — Да. — У вас они по-прежнему есть? — Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад. — Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы? — Американских федералов. — Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы. — Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку. Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться. — Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду. Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь? — Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма. — Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее. — Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает. — Что вы подразумеваете под следующей стадией? При нормальных обстоятельствах допрашиваемому достаточно сказать, что у него был секс, и все. В рядовой ситуации следователь либо прокурор, который снимает показания или производит первоначальный или перекрестный допрос, на том и поставит точку; особые подробности не имеют значения. Однако в нашем случае жертвы (Сьюзан Плесс и остальные женщины, в гибели которых мы подозреваем Шандонне) подверглись такому жесточайшему насилию на сексуальной почве, что возникает необходимость выяснить детали, узнать, как Жан-Батист вообще представляет себе половую близость. — Мне бы этого не хотелось. — Он снова играет с Бергер. Желает, чтобы его упрашивали. — О таких вещах с посторонними я не разговариваю, и уж тем более в присутствии дамы. — Для общего блага будет полезнее, если вы перестанете воспринимать меня как представительницу противоположного пола и увидите во мне прокурора, — говорит Бергер. — Не могу говорить с вами и не думать «женщина», — мягко отвечает он, еле заметно улыбнувшись. — Вы очень хороши. — Вы меня видите? — Вообще-то я едва различаю предметы. Зато точно знаю, что вы хороши собой. Наслышан. — Сэр, я бы попросила вас обойтись без дальнейших комментариев в мой адрес. Тут мы достигли ясности? Он кивает, не сводя с нее взгляда. — Сэр, что конкретно вы делали после того, как начали целовать Сьюзан? Вы ее касались, ласкали, раздевали? Касалась ли она вас, ласкала, снимала с вас одежду? Что именно? Вы помните, что в ту ночь было на ней из одежды? — Коричневые кожаные брючки. Я бы сравнил их с цветом бельгийского шоколада. В обтяжку, но дешевкой она не выглядела. На ногах — полуботинки из коричневой кожи. Черный топ наподобие гимнастического костюма, с длинными рукавами. — Возводит взгляд к потолку. — Овальный вырез. Такие топы застегиваются между ног. — Он изображает, будто защелкивает кнопки. Гляжу на его пальцы, покрытые короткими бледными волосками, и сразу приходят в голову кактусы и ершики для бутылок. — Это называется трико, — подсказывает Бергер. — Сначала я даже немного растерялся: хотел коснуться ее кожи и не смог вытащить из-под брюк топ. — Вы пытались сунуть руки под ее топ, но не смогли, потому что на ней было трико, которое застегивается между ног? — Совершенно верно. — Как она отреагировала на вашу попытку вытащить ее топ? — Мое замешательство здорово ее повеселило. Она посмеялась надо мной. — Высмеяла? — Нет, в другом смысле. Сказала, что я забавный. Даже пошутила что-то о пресловутой прозорливости французских мужчин. — Значит, она знала, что вы из Франции. — Ну разумеется, — мягко отвечает Шандонне. — Она знала французский? — Нет. — Это по ее словам или вы предполагаете? — За ужином я поинтересовался, говорит ли она по-французски. — Итак, она поддразнила вас насчет трико. — Да. Поддразнила. Просунула мою руку к себе в штанишки и помогла расстегнуть кнопки. Помню, она сильно возбудилась, я даже немного удивился, что ее так легко привести в волнение. — Как вы узнали, что она была возбуждена? — Мокренькая, — отвечает Шандонне. — Знаете, мне не очень-то приятно вам все это рассказывать. — Его лицо оживилось. На самом деле он явно обожает говорить на такие темы. — Вы уверены, что я должен продолжать с такими подробностями? — Прошу вас, сэр. Все, что сможете вспомнить. — Бергер тверда и неэмоциональна. Шандонне с таким же успехом мог бы рассказывать, как он разбирает часы. — Я стал трогать ее груди и расстегнул лифчик. — Вы помните, как он выглядел? — Черный. — В комнате горел свет? — Нет. Но мне кажется, что лифчик был темным. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, не светлый. — Как вы расстегнули его? Шандонне умолкает, его глаза за темными стеклами сверлят видеокамеру. — Просто расстегнул. — Его руки расцепляют невидимые крючки. — Вы разорвали бюстгальтер? — Конечно же, нет. — Сэр, ее бюстгальтер был разорван спереди. Буквально содран. — Это не моих рук дело. Видимо, после моего ухода пришел кто-то другой. — Хорошо, давайте вернемся к тому моменту, когда вы сняли бюстгальтер. Брюки были уже расстегнуты? — Расстегнуты, хотя все еще на ней. Я поднял ее топ. Видите ли, для меня большое значение имеет оральный контакт. Ей это очень нравилось. Ее было трудно остановить. — Пожалуйста, объясните, что вы подразумеваете, говоря «ее было трудно остановить». — Она начала хватать меня, шарить между ног, старалась стянуть с меня брюки, а я не был готов. Мне еще многое предстояло сделать. — Многое предстояло сделать? Что еще вам предстояло сделать, сэр? — Я не был готов подвести дело к завершению. — Что вы подразумеваете под завершением? Секс или что-то другое? «Завершение ее жизни». — Окончить заниматься любовью, — отвечает он. Ненавижу. Не перевариваю все это: слушать его фантазии, особенно если предположить, будто он знал, что я буду их слушать, что он выливает на меня свои откровения так же, как он выливает их на Бергер. Плохо, что присутствует Джей: сидит прямо там и наблюдает. Он по большому счету не многим отличается от пойманного маньяка: оба втайне ненавидят женщин, пусть даже и сгорают по ним неуемной страстью. Я до последнего не подозревала об истинной природе Джея, пока он не оказался в моей постели в номере парижского отеля, когда было уже слишком поздно. Представляю, как он сидел рядом с Бергер в тесной больничной приемной. Могу себе вообразить, что творится у него на уме, пока Шандонне выкладывает подробности о ночи любви, которой у него, возможно, ни разу и не было за все его существование. — У нее было прекрасное тело, и мне хотелось вкушать его подольше, но она почти настаивала. Ей так не терпелось. — Рассказчик смакует каждое слово. — И мы пошли в спальню. Легли на ее кровать, разделись и занялись любовью. — Она сама раздевалась, или вы сняли с нее одежду? — В тоне Бергер сквозит глубочайшее, всепоглощающее неверие в его правдивость. — Я сам снял всю одежду. А она сняла мою. — Она ничего не сказала по поводу вашего тела? — спрашивает Бергер. — Вы целиком выбрились?