– Да, – еле слышно пробормотала она. – Я помню, что мы обе были подружками невесты. Но была еще и третья. Вайолет. Сестра Дэвида. Она уехала в Африку во время войны, кажется. – Она откашлялась. Ее губы сложились в подобие улыбки. – Мы надели розовые платья из шелковой тафты – шантунга – и сетчатые вуали, сочетавшиеся с вуалью невесты. София, конечно же, была в белом. Свадьба была небольшой, прошла в приходской церкви ее родителей. А после – званый вечер в Овенден-Холл. Ее улыбка поблекла. Задохнувшись, она замолчала. Я протянула ей бокал холодного чая, и она сделала большой глоток. Когда я наклонилась забрать бокал, небольшая подвеска в форме сердца, которую я носила на золотой цепочке, выскользнула из воротника моей блузки. С поразительной скоростью Прешес схватила меня за руку, когда я потянулась, чтобы вернуть подвеску на место. – Что это? – спросила она. Ее глаза снова затворились, пряча свою глубину. Я могла ответить что угодно, потому что была уверена: ее интерес вызван лишь желанием сменить тему разговора, но я предпочла правду. – Мачеха подарила ее мне, когда я закончила школу. Моя рука стиснула подвеску в форме сердца, сделанного, чтобы напоминать о цепочке из подвесок в форме сердца, которая когда-то принадлежала моей матери, а теперь была у тети Кэсси – уполномоченного «хранителя сердец» нашей семьи. – На ней что-нибудь написано? Она с некоторым тщеславием спрятала свои очки под боа из перьев. Я кивнула. – «Жизнь без дождя подобна солнцу без тени». Ее глаза встретились с моими, и я вспомнила первую нашу встречу, когда она сказала мне, что горе как призрак. И свою уверенность в том, что она точно знает, о чем говорит. Телефон Колина завибрировал. – Извините, – проговорил он, вставая. – Это мама. Сейчас вернусь. Я проводила его кивком головы. Мы с Прешес остались в комнате одни; я сделала несколько снимков комнаты и Прешес с фото в руках. Затем снова села и подняла со стола отброшенную свадебную фотографию. – Я надеялась найти изображение Евы. Если мы не можем найти ее саму, я могла бы по меньшей мере приложить к статье фотографию, раз уж она так часто фигурирует в ваших историях. Прешес медленно покачала головой. – У меня нет ни одной. Видишь ли, эта квартира серьезно пострадала во время Блица. К счастью, всего две комнаты, но одна из них была моя, и все фотокарточки пропали. Те, что в коридоре, – это копии, которые я получила от Софии, чтобы хоть что-то повесить на стену, когда я вернулась в Лондон. – Значит, и детских фотографий у вас не осталось? Моя сестра Нокси с радостью добавила бы несколько в свое семейное древо. – Нет, Мэдди. Мои родители были очень бедны. Мы едва сводили концы с концами. Я не помню, чтобы до Лондона кто-то фотографировал меня. – Ее пальцы обхватили боа. – Я до девятнадцати лет будто и не существовала вовсе. Я попробовала представить, каково это – не иметь ни единого свидетельства о первых девятнадцати годах своей жизни. О семье и детстве. О знакомых людях и местах, которые помогли мне оказаться там, где я находилась. – Вас это огорчает? Повернувшись к эркеру, она взглянула на свинцовое небо. – Многие люди обрадовались бы шансу начать все сначала. Но они никогда не вспоминают о цене. Обо всем том, что мы теряем. – Ее голова опустилась, подбородок погрузился в перья. – Нельзя начать новую жизнь, таща с собой что-то из старой. От этого всего нужно избавляться – даже от хорошего. И не оглядываться. Никогда. Жить сожалея – все равно что постоянно ходить с камешком в туфле. – Она едва заметно улыбнулась. – Мне кажется, у тебя есть такой камешек. Ее слова задели меня. – Вас это огорчает? – повторила я. – А разве все эмоции не относительны? Мое огорчение может оказаться непохожим на твое. – Прешес откинулась назад. Ее пальцы продолжали поглаживать перья боа, в устремленном на меня взоре читалась нежность. – Это ты скажи мне, Мэдди. Огорчает? У меня защипало в глазах. Я многие годы не оказывалась лицом к лицу с выбором и необходимостью изучать его. – Милая моя, – нежно произнесла она, и от ее акцента на меня вновь обрушились воспоминания о доме, стиснув горло судорогой. – За девяносто девять лет моей жизни я узнала одну вещь: иногда, чтобы получить ответы, тебе нужно всего лишь наблюдать. Люди подумают, что ты стесняешься, и недооценят тебя. – Она слегка наклонилась вперед; боа мягко покачнулось в воздухе. – И это сделает тебя самым умным человеком из них. Я посмотрела в свои записи, отчасти чтобы найти следующий вопрос, но также и для того, чтобы спрятать лицо от ее испытующего взгляда. Я сглотнула, затем попробовала снова. – Мне хотелось бы поговорить о вашей жизни во Франции во время войны. Мне интересно, потому что в это время Франция была оккупирована Германией, и все же вы оставили свою жизнь тут и в конечном итоге стали там моделью и поселились в «Ритце». Я собираюсь порыться в архивах и попробовать найти ваши фотографии того времени, но мне бы очень хотелось узнать от вас детали о том периоде вашей жизни: об индустрии моды в Париже под властью Германии, о нарядах. О жизни в городе, переполненном нацистами. – Я улыбнулась, поняв, что задала слишком много вопросов для одного раза. – Для начала расскажите, почему вы туда поехали? Она долго изучала меня, и это походило на игру в молчанку. – Ох, Мэдди, – со вздохом проговорила она. – Наверное, по той же причине, что и ты покинула Джорджию. Я выпрямилась в кресле. – Простите? – Ты разве не знаешь? Чтобы сбежать от своих призраков. Мы изучали друг друга в тусклом свете, почти не заметив, что по стеклам забарабанил дождь. – Все хорошо? – Колин встал на пороге, обведя глазами комнату, словно почувствовал жар повисшего в воздухе напряжения. – Все отлично, – быстро проговорила я. – Что хотела ненаглядная Пенелопа? – сладким голосом поинтересовалась Прешес. – Надеюсь, она не отменила наше чаепитие во вторник в «Кларидже»? Я так его ждала. – Нет. Мы нашли среди бумаг бабушки фотографию мужчины. Мои родители убеждены, что знают, кто это, но они сказали, что ты, скорее всего, скажешь точно. Можно показать его тебе? – Конечно. – Прешес подняла очки к носу и изящно положила руки на колени, а Колин тем временем сел рядом с ней и показал ей экран. Отразившийся в очках свет от телефона скрыл ее глаза. – Ну что ж, – протянула она. Голос стал более сдержанным, а акцент – более явным. – Ты как две капли воды похож на него, правда? Колин бросил на меня взгляд. – Белла и Мэдисон тоже, кажется, так думают, но меня это не убедило. Отец не уверен, но мать вроде бы думает, что это один из братьев бабушки Софии. Ты их знала? Она отвела взгляд от телефона и сняла очки. – Я знала одного из них. Младшего. Они ведь были близнецами. Но не однояйцевыми. Уильям был старше, но только на несколько минут. – Получается, это Уильям? – Нет, это Грэм. – Мягкая улыбка озарила ее лицо. – Он был возлюбленным Евы. Крупные струи дождя продолжали колотить в окно, небо приняло пепельный оттенок, под стать бледному лицу Прешес. – Ты знаешь, что с ним произошло, бабушка? В семейных записях ничего не нашлось. Мой отец говорит, что в его детстве про дядю Грэма никогда не говорили – только об Уильяме, ведь он был героем, павшим на войне. Форма Грэма на фотографии говорит, что он служил в Королевских ВВС, и, уверен, я смогу разыскать что-нибудь в архиве, но я надеялся, что ты дашь нам отправную точку. – Нет, боюсь, нет. Ей голос звучал настолько тихо, что я едва расслышала ее. – Ты знаешь, что с ним произошло? Она покачала головой. – Я потеряла с ним связь примерно в то же время, что и с Евой. – Она посмотрела в окно за моей спиной. И почти неслышно проговорила: – Мне всегда нравилось думать, что они в конце концов оказались вместе. – Может, и оказались, – произнес Колин, и неистовый грохот дождя по стеклу почти заглушил его слова. – Как вы думаете, куда они могли исчезнуть? – спросила я. Она изящно пожала плечами. – Когда я о них думаю, то представляю себе, что они живут высоко на утесе, в доме с видом на море. Ева всегда говорила о доме, который они с Грэмом хотели построить. – Она встретилась со мной взглядом, и я увидела, что темнота вернулась, лишив ее голубые глаза яркости. – Или они просто поехали туда, куда уезжают люди, которые не хотят, чтобы их нашли. Я подняла фотокамеру, желая запечатлеть ее лицо в этот момент, чтобы позднее изучить его. Хороший фотограф способен найти образы, которые говорили бы вместо самого человека, выводя на свет чувства, которые он – или она – постоянно держит за семью печатями. А Прешес так о многом нужно было рассказать. У нее было словно бы две истории: одна, которой она хотела поделиться, и вторая, которая рассказывала правду. Я опустила фотокамеру. – А что насчет вас, Прешес? Вы были молодой и красивой; у вас наверняка было много воздыхателей. Был у вас кто-нибудь? – Ты спрашиваешь, был ли у меня любовник? Ее прямота застала меня врасплох, но я постаралась не показать этого. – Да. Был? – Тебе стоит прогуляться сегодня в Кью. – Прешес рассматривала фотографию. – Вишни в цвету просто великолепны. Уверена, Колин мог бы сводить тебя туда. – Там дождь идет, бабушка, – сказал Колин. – Пойду позову Лауру. Мне кажется, тебе стоит отдохнуть. Я надела крышку объектива на камеру и поднялась, наклонившись, чтобы поцеловать Прешес в дряблую щеку.