– Предай сама, прежде чем предали тебя. – И это принадлежало вашей подруге? – спросила я. Прешес сняла очки: бледные пальцы дрожали, а голубые глаза казались яркими пятнами на фоне белизны ее кожи. Она медленно кивнула. – Ее звали Ева. Именно она мне и рассказала, что это означает. – Ее губ коснулась тень улыбки и тут же исчезла. – Мы были как сестры. – Она опустила глаза, изучая пчелу на портсигаре. Предай сама, прежде чем предали тебя. Эти слова крутились у меня в голове. Интересно, что же они значили? И почему эта Ева выгравировала их на своем портсигаре? Меня осенило. – Прешес, Ева ведь все еще может быть жива. А раз вы обе были моделями, я бы с радостью взяла интервью для статьи у вас обеих. У нее ведь может сохраниться и ее собственная коллекция одежды! Хотите, чтобы я нашла ее? Глаза Прешес затуманились, но не из-за слез. Казалось, какие-то давние воспоминания пытались вернуться, а она закрывала ставни, чтобы не видеть их. – То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли. Колин подался вперед. – Но вы же были как сестры. Разве ты не хочешь снова увидеть ее? – Это было бы интересно, – добавила я. – Две подруги обсуждают моду во время войны и на протяжении десятилетий. Прешес посмотрела мне в глаза; в ее собственных глазах, словно неуловимые призраки, промелькнули тени. – Да, Мэдди. Ты права. – Она сделала глубокий вдох. – И мне кажется, ты именно тот человек. Чтобы найти Еву. Чтобы рассказать наши истории. Для наших семей. Ты понимаешь, верно? Я кивнула, потому что действительно понимала. Истории, которые передавались из поколения в поколение, служили краеугольным камнем традиций семьи южан. И будет правильно, что я как кровная родственница – пусть и весьма далекая – расскажу ее историю. – И даже если я не смогу разыскать Еву, вы сможете включить ее в свою историю, и так она останется в памяти. – И так она останется в памяти, – повторила Прешес. Улыбка коснулась ее окрашенных в персиковый цвет губ. – Мне это нравится. Очень нравится. Несмотря на уверенность в ее словах, я все еще видела тени в ее глазах. Горе – как призрак. – Хорошо, – проговорила я. – Сегодня и начну. Колин наклонился вперед. – А как ее фамилия? – Попробую вспомнить. Это было так давно. – Прешес положила ладони на край стола. – Я себя плохо чувствую. С вашего позволения, я прилягу. – Колин отодвинул ее стул и помог ей встать. Она одарила меня неуверенной улыбкой. – Я попрошу Лауру упаковать вам сэндвичи с «пименто», чтобы вы могли устроить пикник в Риджентс-Парк. Сады Королевы Марии просто очаровательны в это время года. Было бы обидно потратить напрасно такой прекрасный денек. Я дам тебе знать, когда буду готова к следующей беседе. Может быть, вечером или завтра утром. Но у тебя для вдохновения есть все эти наряды. Выбери тот, который тебе покажется наиболее интересным, с него и начнем. Тоже поднявшись, я встретилась с Колином взглядами, но он лишь коротко покачал головой, провожая Прешес в комнату. Я взяла портсигар, чтобы положить его в сумочку, и заметила ярлык, вышитый на атласной подкладке. Прочитать написанное было сложно, но стежки когда-то сделали золотой нитью, и солнечный свет выхватил буквы: ДОМ ЛУШТАК, ЛОНДОН Я застегнула пряжку, а в голове эхом прозвучали слова Прешес. То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли. Скользнув взглядом по крышам террасных домов в сторону парка, я постаралась представить, как с неба падают бомбы, а воздух наполняют пламя и осколки. И не смогла. Двойственные образы были слишком несовместимы, словно песок и море. Я внесла сумочку в дом и закрыла за собой дверь балкона, размышляя, почему Ева, где бы она ни была, решила остаться пропавшей. Глава 7 Лондон март 1939 года Ева остановилась перевести дыхание у дверей кафе «Хорват»: она переводила взгляд с нарисованных на стекле витрины букв, рекламирующих «Завтраки рабочего», «Хорликс» и «Боврил», на свое отражение. Она опаздывала на встречу с мистером Данеком, но ей не терпелось показать ему свой новый образ и получить одобрение по поводу шикарного наряда, на который она потратила почти всю свою зарплату. Это было глупо, она понимала. Но наряд был ее вкладом в будущее. Если она хотела повысить собственный статус в обществе, ей было необходимо приодеться для своей новой роли. Она вошла. Снимая пальто, она заметила, что в кафе что-то изменилось, а разговоры на беглом чешском внезапно прервались и растворились, словно тайна, в клубах сигаретного дыма, висевшего над небольшими столиками. Затем из-за непрозрачной стеклянной барной стойки кто-то выкрикнул заказ на английском, и все снова стало как обычно. Почти. Ева выбросила из головы ощущение, что она что-то прервала, желая как можно скорее поделиться подробностями последних двух недель с мистером Данеком. – Ева. Она повернулась на оклик. Расправив плечи, она двинулась к столику в дальней части кафе, аккуратно вышагивая в своих новых замшевых туфлях и ощущая на себе взгляды всех посетителей. Она чувствовала внимание людей по пути на остановку, от остановки и в автобусе. Как мужчины, так и женщины смотрели на нее так, словно она какой-нибудь приз, который нужно выиграть. Или мечта, которую нужно воплотить. И она была и тем, и другим. Она была леди Блейкни из фильма «Алый первоцвет», предметом зависти. Умной и красивой женщиной, вызывающей у всех восхищение; женщиной, способной привлечь внимание интеллигентного и благородного мужчины со средствами. При ее появлении мистер Данек встал с места, преисполненный искренним восхищением. Слишком высоко витая в облаках эйфории и не насторожившись поэтому от приглушенных голосов в кафе или от мятой газеты на столе, Ева покружилась, щеголяя шикарным светло-голубым костюмом-двойкой. Превосходно скроенный, он идеально сидел на ней; очаровательный красный бант на кармане и точно такой же слева на груди облегчали однотонность цвета. Фетровая шляпка с загнутыми краями и пальто под стать ей, небрежно перекинутое через руку, создавали ощущение, что Ева нарядилась для чаепития в королевском дворце. Лайковые перчатки и сумочка Прешес послужили – со слов самой Прешес – восклицательным знаком в конце предложения. И, поворачиваясь еще раз, Ева совершенно точно понимала, что Прешес имела в виду. – Ты выглядишь сногсшибательно, – проговорил мистер Данек, выдвигая ей стул. – Но, надеюсь, ты оставила немного денег на еду. Ева рассмеялась, но мистер Данек не поддержал ее. В этот момент она и заметила за столом другого мужчину, почти скрытого завесой табачного дыма. С круглого, красного от оспин лица на нее смотрели, не отрываясь, два темных глаза. Сшитый на заказ пиджак идеально сидел на широких плечах и крупных, мускулистых руках мужчины. Он не поднялся при ее приближении, а в его взгляде читался лишь легкий интерес, словно перед ним ползла ничтожная букашка. – Ева, это еще один мой соотечественник, Иржи Земан. Незнакомец посмотрел на нее. В его взгляде не читалось ни угрозы, ни дружелюбия. Руки он не подал. – Ева Харлоу, – проговорила Ева с натянутой улыбкой. – Приятно познакомиться с вами. – Голос Иржи оказался тоньше, чем она ожидала. Он подвинул стул, освобождая место. – Антон мне о вас рассказывал. Ева, не произнеся ни слова, снова улыбнулась и принялась сосредоточенно расправлять юбку на стуле, не желая признаваться себе в том, что ей-то мистер Данек ни разу не говорил про него. Мистер Данек выкрикнул что-то на чешском бармену, и на столе перед Евой появилась чашка дымящегося кофе. – Я бы сделал комплимент твоему макияжу, – проговорил он, – но мне кажется, лицо у тебя сияет от чего-то другого. – Я влюбилась, – сообщила Ева чуть громче, чем хотела. Конечно же, она не собиралась сообщать об этом в присутствии незнакомца. Но ее это не волновало. Впервые в жизни она поняла, из-за чего возникала вся эта суматоха в кинофильмах, которые она смотрела в кинотеатрах. Иржи ничего не сказал, а лишь продолжал смотреть на нее со странной улыбкой. Мистер Данек откинулся на стуле и поднес сигарету к губам. У него красивые руки, подумала Ева. Впервые она заметила их, когда он наносил макияж одной из моделей. Это были руки пианиста или художника. Однажды она сказала ему об этом, а он окинул ее таким грустным взглядом, что она тут же пожалела, что не промолчала. И только спустя какое-то время, когда они собирали наборы для макияжа, он сказал ей, что учился музыке в Карловом университете в Праге, но был вынужден забросить и фортепиано, и свои амбиции, когда умерла его жена. Оставшись один, он перебрался в Англию. Когда Ева спросила, почему, он ответил, что уехал, пока еще мог выбирать. – А-а-а, – протянул мистер Данек. – Теперь понятно, почему ты так мило зарделась. – Его лицо помрачнело. – Приятно осознавать, что любовь еще существует в наши дни, когда по всему миру творятся такие ужасные вещи. Теперь Ева заметила измятый экземпляр «Дейли Миррор» на столе. Она развернула его и прочитала набранный жирным шрифтом заголовок: «ГИТЛЕР ПРИБЫВАЕТ В ПРАГУ». Она снова подняла глаза на мистера Данека, жалея, что обращала внимание на дикторов Би-би-си только для того, чтобы скопировать их произношение. Не то чтобы она не интересовалась событиями в мире; она интересовалась. Просто все это казалось таким далеким от того счастья, которое она испытывала впервые в жизни. Ева указала пальцем в строку вводного абзаца. – Тут говорится, что вторжение было бескровным. Внезапно из-за соседнего столика поднялся невысокий темноволосый мужчина. – Бескровным? – Он шумно выдохнул. С сильным, как у мистера Данека, акцентом, он произнес: – Попомните мои слова – это лишь начало. – Он ткнул в сторону Евы коротким пальцем. – Ваш Чемберлен и его Мюнхенское соглашение, которые говорят, что отдать Судетскую область Гитлеру – это «мир для нашего времени». – Он брезгливо помотал головой. – Все, что он сделал, – это скормил тирану небольшую часть моей страны, и от этого тиран захотел еще больше. Теперь он забрал всю Чехословакию и все еще голоден. Кто следующий, а? Посмотрите, что он сделал с Австрией, как евреев повыкидывали с их должностей, а их синагоги и дома сожгли. Он намеревается поглотить всю Европу, пока в ней не останется ни одного еврея. Он наклонился к Еве. Она чувствовала в его дыхании запах кофе и сигарет. – Гитлер не остановится, пока не переедет в Букингемский дворец. И это будет не бескровно. Помяните мое слово. Мужчина бросил деньги на столик и удалился из кафе, громко хлопнув дверью. Удивленно повернувшись на странный звук поблизости, Ева увидела Иржи. Он, как оказалось, смеялся. Но это был не тот выражающий радость смех, к которому она привыкла, а болезненный, захлебывающийся звук, словно Иржи только что проглотил что-то горькое. Наклонившись вперед и затушив сигарету в пепельнице, Иржи произнес: – Невоспитанные и невежественные люди будут всегда. И они никогда не увидят историю со всех сторон. Ева обнаружила, что не может смотреть на него. Вместо этого она принялась разглядывать кофейники – разношерстную коллекцию всех размеров, форм и цветов, – расставленные на длинной полке над стойкой. Мужчина, вылетевший из кафе, хлопнув дверью, показался ей не невеждой, а человеком, страстно отстаивающим свои убеждения и более сведущим в ситуации, которую она посчитала недостаточно серьезной, так как лично ее она не затрагивала. У нее защипало глаза от стыда, и ей пришлось подождать, пока зрение не прояснится настолько, чтобы можно было прочитать меню на стене. Только после этого она повернулась к мистеру Данеку. – Это правда? Все так ужасно, как сказал этот мужчина? – Мы с Иржи как раз это и обсуждали. Верно? Иржи закурил еще одну сигарету резким и решительным жестом. – Это то, что ты называешь «говорить не умолкая»? – Он выпустил изо рта целое облако дыма. – Если прерывать того, кто пытается высказать свое мнение, то и не будет противоположной точки зрения, да? Мистер Данек вымученно улыбнулся Еве. – Ситуация в нашей стране беспокоит многих. Кто-то видит в ней что-то хорошее. Другие видят в этом иностранное вторжение. Иржи достаточно тверд в своих взглядах. Он надеется переубедить и меня и других. – Он улыбнулся, и Ева попыталась притвориться, что не заметила, как ей не хватает всеобщего восхищения, к которому она уже привыкла. – Я же предпочитаю подождать и посмотреть, чтобы сформировать собственное мнение. Иржи, встал, стукнув стулом о стол.