Я закрыла глаза, но их тут же пришлось открыть, чтобы избавиться от образа кухонного стола, за которым сидели мы все, от образа магнолии перед старым домом, где родилась и выросла наша мать. От образа вечерней ловли светлячков на заднем дворе и банок с арахисовой пастой, на которых наклеены наши имена. – Дай мне время подумать. Тетя Кэсси вздохнула. – Хорошо. Позвоню тебе завтра. Но, как говорит твой дядя, ответ тут может быть только один, и другого я не приму. Я открыла было рот, чтобы сказать, что она лишает меня выбора, но она заговорила снова. – Как твои менструальные циклы? Звук отрывающейся от картона клейкой ленты заставил меня обратить внимание на стоящего рядом Колина. – Тетя Кэсси! Ты на громкой связи, и я тут не одна. Мы можем обсудить это в другой раз? – Мэдди, тут нечего стыдиться. Ты девочка, а у всех девочек бывает менструация. Это жизненный факт. И ты больше кого бы то ни было должна знать, почему так важно быть внимательной к своему телу. Колин выкладывал одежду из коробки и не смотрел на меня, но у него были уши, и они приобрели любопытный оттенок розового. – Ну хватит, тетя Кэсси. Давай попозже об этом поговорим, хорошо? Завтра, когда ты мне позвонишь. – Конечно. Есть еще кое-что. Сэм был на медицинской конференции в Атланте и столкнулся с доктором Грей. Она упомянула, что в ее отделение от твоего врача в Нью-Йорке пришли какие-то твои анализы, но на ее предложение записаться на прием она ответа так и не получила, и поэтому она начала беспокоиться. Что происходит? Меня удручала близость Колина. – Да ничего серьезного, просто анализы крови. Я хотела, чтобы доктор Грей посмотрела их. Ничего страшного. Я буквально слышала, как мозги Кэсси работают в паузе перед ответом. – Ну хорошо. Ты сможешь записаться к ней на прием, когда приедешь на помолвку к Нокси. Если ты, конечно, уже не сходила к своему врачу в Нью-Йорке. Хотя я понимаю, почему ты хочешь увидеться именно с доктором Грей. Она через многое прошла с нами, правда? В телефоне раздался громкий визг, после чего моя пятнадцатилетняя племянница закричала на своего одиннадцатилетнего брата: «Отдай, Сэм-младший! Он мой!» Хлопнула дверь, а затем, еще громче, Сьюзи закричала: «Ты как вошь – никак не прибьешь!» Я сделала ошибку, когда подняла глаза и увидела взгляд Колина и его вздернутые вверх брови. – Так, – спокойно проговорила Кэсси. – Я лучше положу трубку, пока тут не началась третья мировая, и пойду посмотрю, что там задумали эти два хулигана, которым я подарила жизнь. Наберу тебя завтра. Люблю тебя. – И я тебя, – проговорила я, но она уже отключилась. Колин продолжил вытаскивать одежду из коробки, а я все смотрела на телефон и старалась придумать какое-нибудь объяснение нашему разговору. – Извините. Я подняла взгляд и с облегчением увидела, что в дверях появилась Лаура. – Обед готов. – Прекрасно, – сказала я, – потому что я готова проглотить целую лошадь. – Я подняла глаза: они оба смотрели на меня со странным выражением на лицах. – Простите. Это присказка моего дяди Сэма, которую тетя Кэсси просила меня не повторять. Лаура улыбнулась. – Пойду скажу мисс Дюбо, что ты пришла. Покраснев, я постаралась сообразить, сколько из нашей беседы Колин на самом деле услышал, когда он сказал: – Интересно, стоит ли мне гуглить слово «вошь» и искать какое-то иное значение, или я все правильно понял? Я уткнулась в коробку, но недостаточно быстро, чтобы скрыть смешок, сорвавшийся с моих губ. Опустив на кровать очередной ворох одежды, я поймала уголком глаза какой-то блик. Та самая сумочка в форме коробки, которую я обнаружила накануне. Я стянула ее с вешалки и подняла перед собой. – Смотри, что я нашла. Может, мне ее взять, чтобы начать разговор? – Конечно, – ответил Колин. – Моя мама вообще-то собрала целую коробку сумочек. Я оставил их в таунхаусе, не думал, что они нам понадобятся. Если Арабелле потребуется больше, мы выясним, где они лежат. Я кивнула и накинула ручку себе на запястье, обратив внимание на небольшой ремонт: нити веревки скрепляли почти незаметные стежки. Я показала это Колину. – Эта повреждена, и ее могут не взять на выставку. Будет очень жаль. Она такая красивая и необычная. – Может, история о том, как она сломалась, сделает ее интересной для демонстрации? – Именно так, – проговорила я, пораженная его способностью размышлять как писатель. Мы прошли по коридору в сторону комнат Прешес, остановившись лишь на секунду, чтобы я достала карандаш и блокнот. В плане конспектирования я была консервативна – обожала скрип карандаша по бумаге. Оливер встретил нас в дверях рычанием, пока не увидел Колина, который сгреб его в охапку, видимо, для того, чтобы уберечь мои лодыжки. – Привет, бабушка, – поприветствовал Колин. – Мы пришли. Вышла Лаура, поприветствовала нас и забрала собачку. – Мисс Дюбо на балконе. Прешес встречала нас за круглым столом кованого железа, одетая в шелковые домашние брюки персикового цвета и тунику с длинными рукавами той же расцветки. Несмотря на то, что стол стоял в тени, она надела соломенную шляпу с огромными полями и ленточкой персикового тона на тулье. Ее глаза скрывали большие солнечные очки. Она походила на кинозвезду из гламурной эпохи старого Голливуда. Я подождала, пока Колин расцелует ее, а затем приветственно протянула руку ей. – Глупости, – проговорила она, подставляя щеку для поцелуя. – Мы же родственники, помнишь? – Конечно. Я наклонилась поцеловать ее, снова заметив пепельный оттенок ее кожи под макияжем. – У нас есть сэндвичи с соусом «пименто» на пшеничном хлебе с отрезанной корочкой. – Она с заговорщицким видом наклонилась вперед. – Лаура нашла рецепт в «Южной жизни». Они не так плохи, но и близко не стоят с теми, что раньше готовила моя мама. Я села на стул, который выдвинул мне Колин, прежде чем сам расположился напротив Прешес, и положила блокнот на колени. Не зная, куда деть сумочку, я аккуратно поставила ее на стол. Улыбка Прешес поблекла. Ее персиковые губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни звука; унизанная кольцами рука легла на грудь. – Вы в порядке? – спросила я с тревогой. Колин привстал, но она махнула рукой. – Со мной все отлично. Я просто немного удивлена, вот и все. Она вызвала много воспоминаний. – Она погладила бархат, нежно потеребила один из вышитых листьев, а затем снова разгладила его пальцем. – Разве ты иногда не хочешь, чтобы вещи могли говорить? – Хочу. Я подумала об одежде моей мамы, которая долгие годы провисела в шкафу, прежде чем тетя Кэсси убедила моего папу позволить ей вывезти ее. – Я так и подумала, – тихо произнесла Прешес. Подняв сумочку, она слегка встряхнула ее. – Интересно, не осталась ли там моя пудреница. Она подвинула сумочку поближе и неловко попыталась отомкнуть защелку из горного хрусталя. – Я могу помочь? – спросила я. Поджав губы, она пристально посмотрела на упрямую защелку, словно хотела открыть ее одной лишь силой мысли. Наконец Прешес кивнула, признав свое поражение. Я крутила и вертела в руках пряжку, пока та не раскрылась, щелкнув. Крышка откинулась, и, дождавшись одобрительного кивка от Прешес, я просунула ладонь вглубь сумочки и выудила тонкую прямоугольную коробочку из серебра, потемневшего до тускло-бронзового цвета. – Думаю, это портсигар. – Я нажала на узкую кнопочку с краю, и коробочка раскрылась. Еле уловимый аромат табака исчез, едва достигнув моих ноздрей. Одна-единственная сигарета, усохшая и пожелтевшая, наискосок лежала на дне. Я повернула портсигар набок, но прилипшая к своей темнице сигарета не выкатилась. – Бабушка, ты курила? – спросил Колин, наблюдая, как я перевернула портсигар, чтобы мы смогли увидеть причудливый орнамент на серебре. – Нет. – Одинокое слово прозвучало так, словно его протащили по наждачной бумаге. – Это не мое. Он принадлежал подруге. Она сглотнула. – Подруге? – переспросила я, подталкивая Прешес к продолжению рассказа. – Да. Другой модели. Мы утратили связь. Это произошло во время войны, видишь ли. Так легко было утратить связь с друзьями. Ее рука потянулась к сумочке, и я положила портсигар ей на ладонь. Прешес аккуратно захлопнула его. Ее пальцы неторопливо прошлись по тусклому пятну на крышке, немного приоткрыв рельефную эмблему в центре. Она походила на какое-то насекомое. Коробочка выскользнула из рук Прешес и со стуком упала на стол. Я поймала взгляд Колина, а потом посмотрела снова на Прешес и протянула ладонь к портсигару. – Вы позволите? – спросила я. Она колебалась всего мгновение, после чего кивнула. Я подняла коробочку, а затем большими пальцами стала оттирать символику, ощутив себя археологом, когда стала проявляться фигура пчелы. Теперь я могла разглядеть тщательно выгравированные линии полупрозрачных крыльев и полосатого тельца, пушистые сегменты лапок, пару небольших усиков. Изучив насекомое, я перевернула коробочку, стараясь найти объяснение. Было в этой гравировке что-то столь нарочитое, столь продуманное, что я хотела, чтобы она оказалась не просто украшением. Я снова потерла тусклое пятно большими пальцами, приоткрыв фирменный символ английского фунта в одном углу и строку крошечных слов по нижнему краю. NIL CREDAM ET OMNIA CAVEBO. Я знала достаточно, чтобы определить, что это латынь. Но не пройдя курса латыни ни в Уолтонской средней школе (и я почему-то сомневалась, что он там вообще имелся), ни в колледже, я понятия не имела, что это означало. Я выставила портсигар перед собой, чтобы Колин и Прешес смогли увидеть надпись. – Кто-нибудь знает, что это значит? Колин кивнул. – Дай мне минутку. – Он молча прочитал слова, двигая глазами слева направо, а затем в обратном направлении. – Это старая латинская поговорка, которую я когда-то в школе читал. Если примерно перевести, думаю, это означает: «Я ничему не верю и буду защищаться от всего». Прешес подалась вперед, взяла в руки тонкую коробочку и крепко сжала ее.