— А остальные, стало быть, не настоящие! — ухмыльнулся Иван. — Да ведь все так думают, — пожал плечами Павел, — и мы — не исключение. Англичане с пренебрежением относятся к французам, ирландцев и вовсе за людей не считают. Французы терпеть не могут немцев, те точат зубы на русских… Человек человеку — волк! — Всё, волки, — проворчал Чуга, завёртываясь в одеяло, — отбой! Встали «бакеры» в три ночи, когда было темно и небо на востоке даже не думало сереть, обещая рассвет. Натянув шляпу и сапоги, Фёдор накинул оружейный пояс и застегнул пряжку, по привычке похлопав по револьверам, дабы лишний раз убедиться, что те ладно сидят в кобурах. Скатав одеяла, Чуга приторочил их к седлу. Чалый сунулся к нему мордой, и помор скормил коняке сухарик, макнутый в патоку, — пущай полакомится. Жеребец захрумкал, потешно мотая головой, словно благодарил за угощение, и Фёдор похлопал его по крепкой гривастой шее. На завтрак были вчерашние бобы. Чуга ел через силу, сознавая, что, когда у него появится аппетит, еде взяться будет неоткуда. Зато кружку крепчайшего горячего кофе он выпил в охотку. — В твоём кофе ложка стоит, — проворчал помор, взглядывая на Беньковского, освещённого огнём костра. Фима засмеялся. — Не скажу за ложку, — проговорил он, — а подкова у нём точно не потонет! — Что да, то да… — Сеня, тибе шо-то захотелось? — Немножечко щепотку сахару… Горячий кофе и холодная вода из ручья малость взбодрили Чугу. — Тео! — деловито окликнул его Шейн и протянул тугую связку верёвки, не крученной, а плетённой как шнур. — Держи! — А чего это? — Лассо! Тут тридцать пять футов, в зарослях только с таким и работать. В моём сорок пять, а Фима умудряется забрасывать семидесятипятифутовое лассо, но ты пока пример с него не бери, рано. Тем более что у него реата, плетённая из сыромятных ремешков, а с ней надо умеючи — ременная верёвка хуже держит рывок, чем пеньковая. — Нешто мы без понятия… — проворчал Фёдор на русском. — Чего? Не понял? — Покажи, говорю, как его метать. Ларедо показал. Привычным движением заделав хонду — «ушко», он пропустил в неё верёвку. Получилась петля. — Тут всё просто, — болтал он, поднимая правую руку повыше и раскручивая широко распущенную петлю, а левой удерживая свободный конец. — Покрутил, наметил бычка, которого хочешь завалить, и бросаешь! Лассо прошелестело в воздухе и пало на плечи Ивана. — Затягиваешь, валишь и клеймишь! — Я т-те щас на заднице тавро выжгу, — пообещал Гирин, скидывая верёвку с плеч. — Натурально… — Норовистый попался! — прокомментировал Шейн. — Ну ты понял? Вот, продолжай в том же духе! Можешь тренироваться… — Поймав выразительный взгляд Вани, Ларедо мигом сориентировался: — На кустиках![100] Ага… Как наловчишься, переходи на бычков. — Ладно уж… Фёдор влез на коня, раскрутил лассо, да и набросил его на куст меските. Попался! Затянув петлю, помор мгновенно накрутил верёвку на луку седла, уберегая пальцы. Чалый немного удивился, но поднапрягся, выдирая куст с корнем. — С почином тебя! — рассмеялся князь. — А то! — гордо сказал Чуга, вытаскивая из петли «пойманный» куст. — Хозяин! — послышался окрик Захара, заметно окавшего. — На-ка вот… — Чего там? Помор подъехал к «конестоге» и спешился. — Щас… — пропыхтел Гирин, перевесившись через борт фургона. Порывшись, он достал порядком изгвазданные чапсы-«двухстволку».[101] — Примеряй обновку! — осклабился Захар, поворачиваясь к Фёдору. — Не то без штанов останешься! Хмыкнув, Чуга примерил. Чапсы были жёстковатыми, из толстой кожи и с бахромой по краям. Неуклюже подвязав «обновку», Фёдор услыхал пыхтящий голос Беньковского: — Тапидорес взяли? — А то мы без тебя не догадались бы! — пробурчал Сеня. — Ой, я вас умоляю… Приделав к стременам кожаные чехлы тапидорес, чтобы понадёжней защитить ноги от колючих веток, ковбои отправились в заросли чапараля. Только лишь подъехав к ним, Чуга уразумел, зачем было надевать смешные чапсы. Перед ним стеной стояла густая чаща не слишком высоких, от силы в полтора-два человеческих роста, но зело колючих растений — карликового дуба, чамиза, манзаниты, «кошачьего когтя». Их стволики переплетались друг с другом, путаясь ветвями, ощетиниваясь шипами. Коровы, испокон веку сбегавшие в чапараль, разведали все тутошние тропки, порою проламывая в чащобе замысловатые ходы. И выковырять бурёнок из зарослей было задачей непростой. — Вона! — крикнул Исаев, указывая на колючий кустарник. — Чего там? — Бички! Чуга почувствовал азарт — это была странная охота, в которой никого не умерщвляли. Вот над сплетением ветвей показалась рогатая голова. Бычок-двухлетка тупо глянул на помора — что это, мол, за диво? — Сгоняем к фургону, ребята! Хоу, хоу! Подглядев за Семёном, Фёдор взял лассо на изготовку. Глянул по сторонам — никто не видит? — и набросил любопытному бычку на рога, мигом накрутив на луку седла свободный конец. Бычок сразу воспротивился, замычал, задёргался, затрещал кустами, но чалый и не с такими справлялся — пятясь, конь сдал назад, поднатужился и вытянул брыкавшуюся скотину. — Дурак рогатый! — буркнул Чуга и потянул телка на верёвочке. Воздух в зарослях был недвижим. Горячий и влажный, он обволакивал тело, пот тёк щекотными струйками. Колючки царапались и впивались, словно чапараль был живым существом, яростно сопротивлявшимся пришельцам. А внизу, под густыми ветвями, копошились змеи, многоножки и прочая ползучая мерзость… …Весь день, до самого вечера, «бакеры» сгоняли бродячих полудиких коров. Ночь пролетела незаметно — и снова в чапараль… За три недели упорнейшего труда удалось сгуртовать более тысячи голов. Вплотную приблизилась середина лета. — Хоу! Хоу! — звучало со всех сторон. Стадо поднималось довольно-таки резво, и вот — тронулось. — Клеймим всё, шо рогатое и бодается! — раздался весёлый голос Ефима. — Сенька! — завопил Иван. — Это и тебя касается! Али ты веришь, што Росита тебе верна? Исаев за словом в карман не полез. — Шо ты кричишь, я понимаю слов! — отозвался он. — Снял бы ты свою красную сорочку, бо забодаю, на хрен! Бакеры с готовностью загоготали. В предрассветных сумерках разгорелись костры, и началось клеймение. Захар отделил от стада бычка и раскрутил лассо. Петля не упала даже, а метнулась, как змея, мгновенно охватывая шею тельца, и тот рухнул в пыль, барахтаясь всеми четырьмя конечностями. Лошадь Гирина тут же замерла, упираясь в землю. Захар примотал лассо вокруг луки седла и поволок мыкавшего бычка к костру поближе. С таврами работали Ларедо и Сёма. Шейн схватил бычка за уши, развернул ему голову и сел на неё, чтоб тот не рыпался. — Ляжь, зараза! Исаев снял петлю лассо и уложил неклейменого поудобнее — одна задняя нога бычка была вытянута, а другая подогнута. Ларедо тут же подскочил и прижёг животину тавром — запахло палёной шкурой. Ветра не было, скоро этим бесподобным амбре да гарью костров несло отовсюду. Ларедо доверил Чуге калить клейма на костре, и тот едва поспевал передавать ковбоям разогретые железки, светившиеся оранжевым, и совать в огонь остывшие. Когда солнце встало над горизонтом, алое, как большое круглое тавро, несколько десятков неклейменых бычков заполучили метку на левую или правую ляжку. А уж быки в стаде были таковы, что невольно внушали трепет. Некоторые из них весили по тысяче шестьсот фунтов и, когда поднимали головы, становились выше лошадей. Настоящие буйволы, они легко впадали в бешенство, готовые размазать в фарш пешего или конного вместе с лошадью. Вовсе не даром ковбои не расставались с револьверами — только меткая пуля могла остановить разъярённую бестию. — Трогаемся, трогаемся! — Погоняй, шоб вы сдохли!