КРОВАВАЯ СИЕСТА На следующий день дилижанс подъезжал к Сан-Антонио — местные звали его «Сан-Антона». Это был сонный, пыльный городишко, основательно прожаренный солнцем. Лишь у реки с одноимённым названием держалась прохлада — сюда, к набережной Пасео-дель-Рио, в тень тополей и альгаробо,[81] сбредались жители в часы знойной сиесты.[82] В Сан-Антонио многое отдавало стариной — по американским меркам. Испанские миссионеры добрели до этих мест в самом конце XVII века и основали рядом с индейской деревней крепость Аламо, где нынче паслись козы. Места тутошние были сухие и жаркие, и городок казался продолжением пустыни, сохраняя в себе её жёлтые и бурые тона. Каменные особняки терялись в массе строений, сложенных из адобе — саманного кирпича. Толстостенные, плоскокрышие, с торчащими концами балок-вигас, дома зажимали узкие улочки, пряча зелень во внутренних двориках-патио. Местные мексиканцы, которых здесь прозывали «теханос»,[83] больше всего любили бренчать на гитарах, воспевая чернооких сеньорит, так что работа перепадала, в основном, переселенцам — немцам, французам, чехам. А вот бывшие чёрные невольники, похоже, растерялись — куда ж рабу без хозяина? Барин, он хоть и лупит порой чем попадя, так ведь и кормит… А тут нате вам — свобода! И что с нею делать, со свободой этой? Волю на хлеб не намажешь. Вот и слонялись негры, как потерянные… …Дилижанс остановился на обширной плазе,[84] куда выходил двуглавый собор Сан-Фернандо, приземистые белёные дома в мавританском стиле и ресторация «Ла-Фонда». Морщась, Фёдор спустился с облучка — всю задницу отбил! — и перекрестился на церковь. Вообще-то её католики воздвигли, да крест-то един. Попы, видать, запамятовали, когда паству разрознивали, что Христа делить не можно. Сощурившись, Чуга огляделся. На площади уже стояло несколько фургонов с холщовым верхом. Один из них был выкрашен синей краской. С его козел слез пожилой человек в потрёпанных джинсах, в клетчатой рубашке и в чёрной широкополой шляпе с плоской тульей. — Ты уже здесь! — воскликнул Гуднайт, покидая «Конкорд», и перевёл взгляд на Чугу: — Знакомься — это Оливер Лавинг, мой друг и партнёр! Оливер, это Теодор Чу-уга. Намедни он подстрелил Прайда Бершилла! — О-о! — воскликнул Лавинг, морща моложавое лицо, сильно осмуглённое солнцем. — Поздравляю! Крепко пожав руку Фёдору, он оживлённо сказал: — Прайд давно уже напрашивался, и вот — допросился! Ну что, Чак?[85] У меня всё готово! Едем? — Застоялся? — сказал ранчеро, посмеиваясь. — Погоди маленько, дай ребятам перекусить… Да я и сам не прочь подкрепиться! — А, ну тогда двинем через часок, — легко согласился Лавинг. — О’кей? — О’кей! Перезнакомившись с Ларедо и Турениным, Оливер сделал широкий жест: — Пожитки кидайте в фургон, Боз[86] постережёт! Огромный негр, сидевший на задке фургона, свесив ноги, приветливо осклабился, сверкая белозубой улыбкой. Приблизившись к нему, Чуга протянул руку и сказал: — Теодор. Просто Тео. — Просто Боз. Ха-ха! Ладонь у Икарда была сухая и твёрдая. Забросив свой мешок в фургон, Фёдор бережно уложил винтовку. — Говорят, ты Бершилла грохнул? — спросил Боз, сбивая шляпу на затылок. — Был такой слух. — Тогда не зевай, тут у Прайда много друзей. Глядишь, кто-то захочет получить… как это Оливер говаривал… сатисфакцию.[87] — Получит, — веско сказал помор. Поправив оружейный пояс, Чуга вразвалочку направился к ресторации. Переступив порог заведения, он окунулся в сладостную прохладу — испанцы, переняв у арабов их стиль, следовали ему и в Новом Свете. А иначе как спастись от безжалостного солнца, от жары и духоты? «Ла-Фонда» не поражала роскошью, всё было простенько, но со вкусом, и весьма добротно. Довольно закряхтев, Фёдор сел за тяжёлый столик в углу, спиною к стене, и подвинул кобуру на ремне так, чтобы во время еды рукоятка «смит-вессона» оставалась под рукой. Кожаный ремешок, удерживавший револьвер в кобуре, Чуга тоже расстегнул, откинулся на спинку стула и расслабился. Маленькое счастье — ничего не трясётся, не колышется, не пылит. И тишина… Официант в полосатой рубашке с резинками на рукавах и прилизанными волосами тут же материализовался, согнувшись в лёгком поклоне. — Чего прикажете? — Мяска бы, — сказал Фёдор. — Могу предложить свежа-айшую телятину с бобами. Тёплые ещё тартильи, бурритос с курицей… — Всё тащи! И попить чего-нибудь. — Виски? Текила? — Кофе. — Есть яблочный пирог… — Давай, и поскорее! Схомячив обильную порцию угощения, Чуга малость подобрел. Эх, в баньку бы сейчас!.. Самое то было б! Допив кофе, помор покинул ресторацию и вышел на солнце. Пройдясь по плазе, он наткнулся на объявление, ещё больше поднявшее его настрой, — местный кузнец предлагал помыться в бочке за пятьдесят центов. Фёдор хмыкнул только — да он бы и доллар отдал, лишь бы смыть с зудящей кожи весь пот и пыль, что осели за дальнюю дорогу! И тут начали происходить события. Из ворот платной конюшни вышел длинный, как жердь, хомбре[88] в новеньком сомбреро, скрывавшем лицо в тени. Его чёрные бархатные брюки были стянуты на поясе шёлковым кушаком алого колеру и расклешены книзу, да не просто, а с разрезами по длине сапог, выказывая голенища из тисненой кожи и шпоры с зубчатыми колёсиками. Белая рубашка, едва прикрытая короткой замшевой курточкой, резала глаз. Оружейный пояс из красной кожи оттягивался двумя кобурами, подвязанными на бёдрах сыромятными ремешками. Но стоило хомбре поднять голову, как Чуга понял — перед ним не техано. Уж эту-то козлиную бородку он узнал сразу! — Вот и встретились, русский, — проговорил с усмешечкой козлобородый Ньютон. Его правая рука была опущена, а пальцы пошевеливались совсем рядом с рукояткой «кольта», на которой ножом были сделаны зарубки. — Живучий, недобиток? — грубо сказал помор. Ладонь Фёдора пала на рукоять револьвера. Выхватить оружие противникам удалось одновременно, Ньют выстрелил первым, и Чугу словно пнули в бок. «Смит-вессон» дёрнулся в руке, посылая две пули подряд — на крахмально-белой рубашке козлобородого расплылись ярко-красные пятна. — Нет!.. — выдохнул Ньютон, отшатываясь. «Кольт» в его ослабевшей руке выстрелил в землю, поднимая фонтанчик пыли. Козлобородый суетливо подхватил правую руку левой, поднимая ствол. Пуля расщепила край поилки для коней. — Нет! — Да! — настоял Фёдор, нажимая на спуск. Попадание отбросило Ньюта к коновязи. Цепляясь за гладкое бревно, всхлипывая и клекоча, он всё пытался устоять, загребая ногами унавоженную грязь. Вздёрнув револьвер, козлобородый выпалил — и угодил помору в ногу. Чуга едва не упал, но холодная решимость не оставляла его. Оттянув курок большим пальцем, он нажал на спуск — пуля разорвала Ньютону горло, забрызгав кровью рубашку. Тягучие красные капли падали в пыль и скатывались в шарики. — Тео! — донёсся отчаянный крик князя. — Сзади! Пошатнувшись, помор развернулся кругом. От резкой боли в ноге и в боку его качнуло, Чуга еле успел выставить левую руку и упереться в беленую стену ресторации — мелькнула дурацкая мысль о ладони, измазанной в извёстке. Благодаря тому, что он едва не растянулся, пуля прошла мимо — мерзко взвизгнув, впилась в створку ворот конюшни. Фёдору было больно и муторно, пот заливал глаза. Площадь, белая под слепящим солнцем, качалась и плыла. Через неё, наискосок, шагал высокий и тощий молодчик в шляпе с короткими полями. Он щурил глаза, морща лицо на свету, а в руках сжимал два револьвера зараз. Вот оба дула расцвели крестоцветным огнём, и плечо помора пробило навылет. Грохнул «спенсер». Мимо! Чувствуя, как хлюпает в сапоге, как горячие струйки стекают по руке, Чуга выстрелил от бедра, сдвигая раненую левую ногу, рыча от боли и ярости. Пуля из «смит-вессона» сбила с молодчика шляпу, и Фёдор узнал обветренное лицо Хэта Монагана, искажённое от натуги. Снова прогремел «спенсер». Чуга краем глаза заметил, как с крыши дома напротив падает винтовка, а после скатывается и сам стрелок. Хромая, подволакивая раненую ногу, Фёдор двинулся навстречу Монагану, замечая никчёмные мелочи — как мельчайшая, словно пудра, пыль бьёт из-под сапог, как жалобно звенит колокол на башне собора, задетый шальной пулей, — видать, рука стрелка, засевшего на крыше, дрогнула перед смертью. Удар свинцового катышка развернул Чугу. Не удержавшись, он упал на одно колено и выстрелил — Хэта отбросило мощью 44-го калибра. Роняя «кольт», Монаган зашатался, слепо шаря по груди, размазывая кровь, пока не рухнул ничком, лицом в пыль. И тишина… Помор, стоя на коленях и упираясь в горячую пыль рукою с револьвером, безразлично наблюдал за бегущими к нему Павлом и Ларедо, Бозом и Оливером. Потом плаза перекосилась и пропала, а щеке стало тепло. Милосердная тьма объяла Чугу. Фёдор пришёл в себя ранним утром. Раны ныли, было тошно и противно, а слабость такая, что и котёнок заборет. Почти не ворочая головой, Чуга огляделся. Он лежал на топчане в одном красном белье. Холщовые бинты стягивали ногу, руку и бочину. «Хоть в башку не угодило…» — мелькнуло у помора. Под сводами комнаты, в которой он лежал, было сумрачно, в маленькие окошки, прорезавшие толстые стены, засвечивали розовым первые зоревые лучи. Издалека доносились негромкие, приглушённые голоса — высокий женский и басистый мужской. Чуга прислушался: разговаривали на испанском. Шурша юбками, в комнату к Фёдору заглянула черноглазая сеньорита, улыбнулась радостно и убежала — только каблучки застучали дробно. Вскоре рывком открылась дверь, и вошёл Туренин. Князь выглядел и обрадованным, и смущённым. — Ну вот, — преувеличенно весело сказал он, — на поправку пошёл, раз глазами хлопаешь, а не закатываешь! — Где это я? — сипло проговорил Чуга, разлепляя спёкшиеся губы. — У друзей! Это дом Хесуса Бердуго, старинного знакомца Гуднайта, а его дочь… Мария дель Консуэло, — проговорил Павел, жмурясь, — ухаживала за тобой. — Он вздохнул: — Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами! — Дурак. — Есть немного! — весело признал Туренин. Потупился и сказал покаянно: — Не вышло у меня сразу снять того стрелка, а в Хэта я стрелять побоялся — мог и в тебя угодить… Ты как раз на линии огня стоял. — Хэт… как? Готов?