— Товарищ полковник! — Савельев даже привстал от удивления. — Где мне взять столько бойцов? Ведь площадь одного бомбоубежища не менее семисот квадратных метров. — Людьми помогу. У тебя два взвода автоматчиков. Ночью подкину еще. С командиром дивизии договорюсь, разведчиками поможет. Пришлем саперов. Человек сто пятьдесят соберем. Полковник резко встал с колченого стула. — Хватит канючить. Где я тебе людей возьму? Розыск ведем по всему городу! За последние двое суток задержали более тридцати генералов, полковников и высоких чинов СС. — Переводчиков бы еще. Шестерых мало. — Ну, ты совсем обнаглел, — Грабин поспешно стал собираться. — в своей бывшей дивизии договоришься. У меня свободных нет. Все, давай работать. А то без тебя канцелярию возьмут. — Не возьмут, товарищ полковник, — Савельев улыбнулся, — у нас с пехотой договор. Савельев собрал офицеров группы вместе с командирами приданных взводов и провел подробный инструктаж. Кроме оружия и гранат приказал взять противогазы. — А противогазы-то зачем, товарищ майор? — спросил лейтенант, командир взвода. — Только мешать будут. Савельев с жалостью поглядел на молоденького лейтенанта, накануне штурма Берлина прибывшего из ОПРОСа[8] и заменившего раненого командира взвода автоматчиков отдела контрразведки армии. Завтра он впервые пойдет в бой. — Фашисты могут попытаться совершить прорыв под прикрытием дымовых шашек или — того хуже — предпринять газовую атаку. Вам ясно, лейтенант? Молодой офицер смущенно кивнул головой. — Особенно беречь переводчиков, — продолжал Савельев. — Сегодня ночью пойдем вместе со штурмовыми группами полка. А сейчас всем готовиться. Савельев задержал лейтенанта Сизову, осмотрел ее с ног до головы и, пряча глаза, сказал: — Пойдете, лейтенант, со мной. Запомните: держаться рядом, глядеть в оба, не зевать, не отставать, не бояться. А сейчас идите переодеваться. — Это как понять, товарищ майор? — Сизова вспыхнула, вскинув вверх голову, машинально поправляя подогнанные по фигуре новенькую полушерстяную гимнастерку и бостоновую синюю юбку. — А вот так и понимайте. Переодеться в полевую форму — надеть штаны, поменять хромовые сапоги на яловые. Автомат можете не брать, но запасных обойм к ТТ советую взять побольше. Выполняйте приказ! Воспоминания счастливого человека Мюнхен встретил меня в апреле 1917 года цветущими садами и запахами крепкого кофе. Я приехал в отпуск после почти двухмесячных непрерывных полетов над позициями французских войск, которые предпринимались с целью корректировки огня нашей тяжелой артиллерии. Я чувствовал себя превосходно: я добился своей цели и стал военным летчиком. Еще чуть-чуть — и меня произведут в офицеры. Я был уверен: если фортуна улыбнется и я останусь жив, впереди меня ждет большое будущее. Город меня удивил: он был по-прежнему наряден, весел и шумен, как будто бы и не было никакой войны. Несметное количество легковых и грузовых машин, автобусы, трамваи, нарядные экипажи. Улицы полны хорошо одетыми прохожими, повсюду приветливые улыбающиеся лица. Бесчисленные рестораны, кафе, бистро, пивные, кондитерские, как всегда, заполнены. Только заметно прибавилось военных, да многие знакомые муниципальные и общественные здания превращены в лазареты и госпитали. Я гулял по любимому городу и наслаждался им. Как и прежде, на меня глядели своими глазищами башни собора Фрауэнкирхе, построенного в честь покровительницы города Девы Марии. Также величественен был собор Святого Петра — символ великой Баварии. Кстати, именно здесь десять лет назад я впервые увидел самолет и поклялся стать летчиком. Первым делом я отправился на Нойхаузерштрассе, чтобы в его торговых лабиринтах выбрать подарки для родителей и брата с сестрой. А может быть, и для Анхель, но это совсем не очевидно. Отцу я купил хорошую трубку из австрийской вишни, матери — большую коробку ее любимых швейцарских шоколадных конфет с марципаном. Сестре Марии выбрал тончайшие кожаные перчатки, а брату Францу — отличный охотничий нож. Анхель я все же решил сделать подарок и купил ей серебряный перстень, выполненный в форме двух соединенных рук. Шагая по улицам, я не уставал вскидывать руку к виску, отвечая десяткам солдат и унтер-офицерам, отдававшим мне честь. Они знали, что с фельдфебелями шутки плохи. Да еще с таким красавцем, как я. И я отдавал честь многим встречавшимся офицерам, которые с удивлением оглядывали мой форменный наряд летчика Военно-воздушных сил Его Величества. Дома был настоящий праздник. У матери от удивления поднялись брови, когда я передал ей пачку денег, попросив приготовить хороший ужин с рейнским вином. Она все устроила замечательно: на столе были мои любимые зельц, сельдь, вымоченная в пиве, жареный картофель со шпиком и горячие пирожки с ливером. Все были очень довольны подарками и ужином. Отец и брат внимательно рассматривали мою форму, медаль и значки. Раскуривая новую трубку, отец произнес: — Да, дорогой Ганс, признаю, что был не прав, когда отговаривал тебя от идеи стать пилотом. Вижу, что у тебя все нормально. В годы моей молодости стать фельдфебелем и быть награжденным баварской медалью в двадцать лет было немыслимо! Да и оклад, я гляжу, у вас, летчиков, значительно отличается от пехоты. Это радует. Брат утащил меня в свою комнату и долго расспрашивал о войне, армии, учебе в авиашколе, полетах. Ему вскоре предстояло надеть солдатскую форму, и поэтому его интересовало все об армейской жизни. Я осторожно спросил об Анхель. Франц обнял меня и весело ответил: — Ганс, дорогой, ну сдалась тебе эта Анхель. На тебя, такого красавца, любая заглядится. Она сейчас в Мюнхене, учится на курсах медсестер и работает в военном лазарете на Фельдштрассе, в бывшем шахматном клубе. Помнишь, мы с тобой туда ходили три года назад? Я ее несколько раз видел под ручку с каким-то военным. Говорят, он то ли врач, то ли интендант. Словом, забудь ее. Странно, но в моей душе ничего не шевельнулось. И даже когда два дня спустя я случайно встретил Анхель у скобяной лавки, где раньше работал и забежал проведать бывших коллег (а если честно, то и покрасоваться), а она заходила туда сдавать в ремонт кофемолку, это не вызвало во мне никаких особенных чувств. Увидев меня, Анхель бросилась обниматься, не обращая внимания на любопытных зевак. — Ганс, миленький, как я рада вновь тебя видеть! Какой ты красивый, какой мужественный! Почему ты так редко писал, бессовестный? — Она крепко взяла меня под руку, продолжая тараторить: — Как я счастлива, что ты стал летчиком. Говорят, вскоре ты будешь лейтенантом? Я всегда мечтала иметь мужа офицера. Да еще летчика! Мы ведь поженимся, правда? Я рожу тебе замечательных детей, девочку и мальчика. Мы купим хороший дом в Мюнхене и заживем счастливой жизнью. — До этого еще дожить надо. Война идет, а я летчик — летчики гибнут часто. — Глупости, все у нас будет чудесно. — Она снова порывисто обняла меня. — Сейчас мы пойдем ко мне, сегодня я не работаю. Анхель похорошела, превратилась в молодую женщину, источавшую здоровье, оптимизм и тонкий аромат духов. Мы зашли в кафе пообедать, где я подарил ей серебряный перстень в синей бархатной коробочке. Она сделала вид, что обрадовалась, но я заметил, как в ее глазах мелькнула усмешка. Я не обратил на это внимание, но все понял: руки девушки украшали перстни подороже. Отобедав, мы отправились в дом фармацевта, у которого Анхель снимала комнату. — Ганс, черт возьми! Ты стал опытным мужчиной, — воскликнула она после бурных объятий. — Ты, я знаю, тоже время даром не теряла. Услышав это, девушка смутилась. Она поняла, это была наша последняя встреча. При прощании она обняла меня, заплакала и тихо сказала: — Пиши мне, Ганс, не забывай свою подругу. Мы расстались друзьями. На вокзал меня провожали мать и сестра Мария. Обе в последний момент расплакались, и мне казалось, будто я сел в поезд совершенно мокрый, словно омытый слезами любящих женщин. Девять суток я колесил по Франции в поисках своей эскадрильи, которую перебрасывали с одного аэродрома на другой. Когда же, наконец, я, совершенно измотанный, грязный и голодный ее нашел, мои друзья, летчики и механики, радостно и с нескрываемым удивлением приветствовали меня. Оказалось, что все считали меня погибшим. Дело в том, что среди выпускников авиационной школы было три человека по имени Ганс Баур. Один из них и погиб во время разведывательного полета над территорией противника. Когда же в эскадрилье получили сообщение об этом из отдела комплектования кадров авиационного отряда, все посчитали, что это именно я. Командир эскадрильи был счастлив, что я прибыл живой и здоровый. Меня посадили на видавший виды самолет DFW и отправили на разведку линии обороны противника. Возвращаясь назад, я решил удивить своих коллег и над аэродромом совершил ряд крутых виражей и продемонстрировал штопор. Затем эффектно посадил самолет и загнал его в ангар. Я удостоился бурных аплодисментов летчиков и механиков и полного разноса со стороны командиров. Меня предупредили, что если я вновь повторю подобные фортели, то буду отстранен от полетов и отправлен на фронт в пехотный полк командиром отделения. Через два дня мне поручили испытать только что прибывший бронированный самолет AEG, которого боялись все летчики. Машина оказалась тяжелой, имела двигатель в 220 лошадиных сил, развивала скорость почти 140 километров в час и могла достигать высоты более 1100 метров. Я с удовольствием совершил полет на этом самолете, испытал его маневренность и доложил командованию о том, что эта машина вполне приемлема для осуществления разведывательных полетов. Мой авторитет вырос еще больше. Армия готовилась к новому большому наступлению на Западном фронте. В нашу часть, осуществлявшую воздушную разведку, стали поступать машины различных моделей. Многие летчики выбирали самолеты легких конструкций, которые просто управлялись. Я убеждал своих товарищей в ошибочности их представлений. Легкие машины хороши были в истребительной авиации для ведения маневренного воздушного боя. Для самолета-разведчика, в экипаже которого состоял еще и пилот-наблюдатель, главное заключалось в надежности двигателя и защищенности корпуса. Машины AEG этим и отличались. Их фюзеляж также изготавливали из деревянных конструкций, как и у других самолетов, но обтягивали не материей, а обшивали дюралевыми листами. Кроме того, двигатель был размещен в бронированном цилиндре, а дно кабины, ее задняя часть и борта самолета защищены бронированными листами. Вскоре многие поняли преимущества таких мер безопасности. Берлин. 2 мая 1945 года Штурмовые группы, забросав гранатами входы и выходы, при поддержке огнеметчиков ворвались в здание рейхсканцелярии. Группа Савельева, ведя на бегу огонь, бросилась к широкой лестнице, ведущей из вестибюля вниз. Майор приказал лейтенанту, командиру взвода автоматчиков, оставить одно отделение бойцов для охраны спуска в фюрербункер и никого не впускать. Разведрота дивизии, три взвода автоматчиков, саперы, связисты, офицеры-оперативники и переводчики во главе с Савельевым начали долгий и опасный спуск в подземелье. По договоренности Савельева с командиром стрелкового полка, как только штурмовые группы очистили вестибюль и прорвались во внутренний двор рейхсканцелярии, все видимые входы и выходы из здания во двор были взяты под надежную охрану. Разведчики в ходе короткой перестрелки очистили лестничные пролеты, ведущие на первый и второй этажи бомбоубежища. Автоматчики взводов Смерш начали там проверку. Из комнат в коридоры стали выходить люди с поднятыми руками, кто в военной форме, кто в цивильном. На полу лежали раненые. Много было женщин. Большинство из них являлись медсестрами и санитарками расположенного тут же госпиталя. Некоторые же дамы были весьма хорошо одеты и явно не имели никакого отношения к медперсоналу. Офицеры вместе с переводчиками немедленно приступили к беглым допросам. Савельев знал, что где-то рядом находится спуск в сам фюрербункер, располагавшийся под двухэтажным бомбоубежищем. Но в суматохе боя, в горячке первых допросов сразу найти нужных людей, которые бы могли помочь проникнуть по этим лабиринтам вниз, не удалось. А главное, крайне не хватало людей. С десятью оставшимися под рукой бойцами лезть в гитлеровскую преисподнюю Савельев не решился. И здесь самым лучшим образом помог полковник Грабин. Телефонист протянул Савельеву трубку: — Вас, товарищ майор. Грабин велел послать наверх бойцов для встречи оперативной группы подполковника Кирпиченко, которая также ворвалась в здание имперской канцелярии с восточной стороны. Кирпиченко, высокий, худой, в мешковато сидящей форме, крепко обнял и расцеловал Савельева. — Ну, Саня, подмогу я тебе привел. Давай искать проводников. Подбежала лейтенант Сизова. В старой, стираной-перестираной хлопчатобумажной гимнастерке, туго перетянутой офицерским ремнем с пистолетной кобурой, в таких же штанах огромного размера, в тяжеленных яловых сапогах, обвешанная полевой сумкой, противогазом, еще какими-то ремешками и бечевками, без пилотки, с растрепанной копной густых волос. Эту молодую, красивую, всегда элегантно одетую в свежую и наглаженную форму, лейтенанта-переводчика было не узнать. Савельев даже поморщился. — Товарищ подполковник! — Вскинув руку к виску, забыв про непокрытую голову, она с горящими от нервного напряжения глазами, докладывала Кирпиченко. — Разрешите обратиться к товарищу майору? — Это что еще за чудо? — Улыбнулся Кирпиченко. Савельев промолчал. Кирпиченко кивнул: — Докладывайте, лейтенант. — Товарищ майор! — быстро затараторила Сизова. — Мы нашли, этого, ну как же он называется? Забыла. Ну, тот, кто печи и камины топит и ухаживает за ними. — Истопника, что ли? — Подсказал Кирпиченко. — Да, да, его! Истопника из бункера Гитлера. Вот он. — Лейтенант ткнула указательным пальцем в пожилого немца, стоявшего под охраной двух автоматчиков. Маленького роста, совершенно седой, тщедушного вида человек, одетый в старенький серого цвета помятый костюм, под которым виднелась грязная сорочка с надорванным воротничком. Старик был совершенно спокоен, и, казалось, равнодушен к происходящему. Он отвечал на вопросы внятно и просто. Он действительно с декабря сорок четвертого года служил истопником фюрербункера. Работать приходилось очень много, так как в бункере постоянно шли работы по укреплению бетонных перекрытий. Раттенхубер, начальник личной охраны Гитлера, велел довести их до восьми метров толщины. Сырость стояла страшная. Фюрер все время жаловался на холод и сырой воздух. Хотя вентиляция работала хорошо, ведь в подземелье были установлены мощные промышленные насосы. Для просушки повсеместно были смонтированы чугунные печки, а в апартаментах фюрера, в его рабочем кабинете, помещениях для дежурных, генералитета, в буфете, комнатах адъютантов, секретарш, стенографисток, медперсонала дополнительно сложили небольшие камины. По узким лестницам, по стенам которых были протянуты мощные кабели, металлические короба вентиляции и гирлянды тусклых лампочек, Кирпиченко и Савельев в сопровождении истопника, переводчиков, разведчиков, саперов и связистов спустились в бункер Гитлера. Здесь царила темнота. В узких коридорах стоял слабый гул все еще работающих насосов вентиляции, что-то шуршало, скрипело, хлопало. Было очевидно, здесь находились люди. Савельев приказал принести фонарики. Через некоторое время разведчики со связистами протянули провода от танкового аккумулятора и подключили несколько ламп. В тусклом свете все увидели узкие коридоры с множеством поворотов и переходов. В этот момент раздались пулеметные очереди. Пули засвистели по коридору, с цокотом рикошетили от стен и потолка. Все бросились на пол. Разведчики и автоматчики из группы Савельева швырнули гранаты и, поливая перед собой огнем из автоматов, рванулись вперед. На перекрестке коридоров обнаружили пораженный осколками советских гранат пулеметный расчет эсеэсовцев. Два солдата лежали на спине с распростертыми руками в лужах крови. Третий навалился всем телом на искореженный взрывом пулемет. Саперы немедленно убрали валявшиеся вокруг противопехотные гранаты. Это было последнее боевое столкновение в имперской канцелярии. Савельев велел Сизовой взять в руки рупор, предусмотрительно захваченный с собой старшиной Кухаренко. — Переводите, лейтенант. Внимание! Всем, находящимся в бункере! Вчера советские войска взяли Рейхстаг. Сегодня, 2 мая, захвачена имперская канцелярия. Сопротивление гарнизона Берлина сломлено. Начальник Генерального штаба генерал Кребс покончил с собой. Прошу всех военных и представителей гражданского персонала, находящихся в бункере, выходить из укрытий с поднятыми руками. Оружие бросать перед собой. Советское командование всем гарантирует жизнь, раненым медицинский уход. Все будут накормлены. Генералам и офицерам оставляются знаки различия, награды и холодное оружие. Через три минуты после нашего обращения прошу выходить на мой голос. Савельев приказал офицерам-оперативникам расставить по цепочке бойцов для конвоирования и всех выводить наверх. Размещать в помещениях здания, сохранившихся после штурма, под надежной охраной. Генералов и старших офицеров отделять и располагать отдельно друг от друга. Искать людей, непосредственно обслуживавших Гитлера. Выяснять, где Геббельс и его семья. Где Борман, Раттенхубер, Мюллер. Кто из высших чинов Рейха находился в бункере. Через непродолжительное время коридоры заполнились множеством людей, медленно двигавшимися наверх. Здесь были офицеры и солдаты вермахта в серой форме, эсэсовцы в черных и серебристо-серых мундирах. Прошла группа генералов и даже один адмирал. Проходили молодые и не очень молодые женщины. Некоторые из них были в военной форме, в одежде медсестер и санитарок. Шли повара, буфетчики, официанты, облаченные в белые фартуки, куртки и шапочки. Немецкие солдаты несли носилки с ранеными. Часть военных шла без мундиров, в одних сорочках. Многие были пьяны. Устойчивый запах сырости перемешался с запахами кухни, винным перегаром, грязного белья и давно немытых тел.