— Уверяю вас, фрау лейтенант, — заговорщицки говорила она Сизовой, — господин Гитлер там. Конечно, сама я его не видела. Но солдаты охраны, врачи, медсестры и санитары госпиталя, который разместился в бомбоубежище, часто встречали фюрера в подземелье. — А не могли бы вы описать это сооружение? — спросил Савельев. — Целиком описать не могу. Ведь я была только в помещениях, отведенных для госпиталя. Знаю, что в бомбоубежище можно попасть через центральный вход и из внутреннего двора рейхсканцелярии. Мы раненых доставляли через центральный вход, а выводили меня и других женщин солдаты через внутренний дворик, или сад, как они его называют. — Какова глубина убежища, много ли там людей? — Глубина большая — мы долго спускались по лестнице. Но лестница пологая, и нам нетрудно было сопровождать раненых. Мне показалось, что мы были только на первом этаже убежища, так как я видела, как по более узкой лестнице вниз сбегали солдаты. Этаж, на котором мы сдавали раненых, представляет собой длинный коридор с большим числом комнатушек. Людей там много, в основном солдаты и раненые. Но я видела и гражданский персонал, в том числе женщин. Судя по запахам, где-то рядом с госпиталем располагается кухня или столовая. Мы встречали также мужчин в поварской одежде. — А что конкретно вы слышали о Гитлере в бомбоубежище и от кого? — продолжал допрос Савельев. Переводчице Сизовой было жаль майора, который, казалось, превратился в сплошной комок нервов. За двое суток он не сомкнул глаз, ничего не ел, только время от времени глотал таблетки «кола», выданные медиками офицерам оперативно-розыскных групп, пил чай и курил. — Слышала от медсестер госпиталя, от санитаров. Они говорили, что фюрер еще вчера обходил раненых, вручал им Железные кресты, пакетики со сладостями. — Спасибо, фрау Шмуц. Вы нам очень помогли. Можете идти искать свою мать. Вы свободны. Девушка, не веря своему счастью, выпорхнула из подвала. Когда стемнело, Савельев с десятком бойцов пробрался на командный пункт стрелкового полка, предпринимавшего непрерывные атаки имперской канцелярии с юго-запада, со стороны Потсдамского вокзала. Подполковник, командир полка, тут же налил полкружки душистого коньяка и положил плитку шоколаду. — Угощайся, майор. Но в атаку я тебя не пущу — себе дороже. Случись что с тобой, мне же голову оторвут. Вот завтра-послезавтра возьмем эту братскую могилу, тогда и вперед. — Офицеры закурили. — Понимаешь, какая петрушка, здание — сплошной бетон. Мы уже, считай, человек пятьдесят в полку потеряли. Подойдет рота огнеметчиков, будем выкуривать гадов. Химики дымзавесу поставят, за ней штурмовыми группами попробуем просочиться. Подполковник сладко потянулся, зевнул, устало добавил: — Хотя, по мне, лучше бы Рейхстаг брать. — Размечтался, — буркнул майор и разом допил коньяк. — Будем с тобой брать логово Гитлера. Оно пяти Рейхстагов стоит. Так что крути дырки на погонах под третью звезду да на гимнастерке под орден. В этот момент полковые разведчики втащили здоровенного эсесовца в серо-зеленой офицерской полевой форме. Он не был ранен, но помят разведчиками основательно. Молоденький худющий младший лейтенант, переводчик штаба полка, бегло просмотрел документы пленного и доложил: — Оберштурмбаннфюрер СС Йоган Матциг, командир сводного пехотного батальона СС. По-нашему, значит, подполковник. — Герр Матциг, — юноша обратился к пленному, — вы командовали батальоном, защищавшим рейхсканцелярию? Эсесовец глядел на офицеров звериными от страха глазами, пытаясь понять, кто из них старший по званию. Так и не разобравшись, истерично завопил на переводчика: — Да, я оберштурмбаннфюрер СС Йоган Матциг, командир сводного батальона лейб-штандарта «Адольф Гитлер». Да, мой батальон защищал имперскую канцелярию, фюрера и его ставку. Да… — Эсесовец не успел закончить тираду. Савельев грохнул кулаком по импровизированному столу командира полка и сам загремел во всю мощь на немецком: — Молчать, сукин сын! Отвечать на вопросы спокойно. Эсесовец оторопел, обмяк и непроизвольно опустился на пустой патронный ящик. Он понял, кто тут главный, и стал давать показания. — Гитлер в бомбоубежище имперской канцелярии? — спрашивал Савельев. Он видел, что немец уже вышел из шокового состояния и готов отвечать. — Да, фюрер там, в фюрербункере. — Кто с ним из лидеров Рейха? Матциг на секунду задумался, затем поднялся, встал по стойке смирно, плотно прижав ладони к бедрам, и отвечал: — С уверенностью могу сказать о рейхсминистре пропаганды рейхсляйтере Геббельсе и рейхсляйтере Бормане. Я их неоднократно видел лично, когда бывал с ежедневными докладами о боевой обстановке у группенфюрера СС Раттенхубера. Там же, на командном пункте бригады гитлерюгенда, находится рейхсфюрер молодежи Аксман. Есть еще какие-то генералы, которых я не знаю. — Когда вы в последний раз видели Гитлера? — Вчера вечером, не помню точное время. Фюрер вручал боевые награды раненым и солдатам, защищавшим рейхсканцелярию. Среди награжденных было пятеро моих солдат и много мальчишек их гитлерюгенда. — А сегодня вы видели Гитлера? Или Геббельса? — Нет, сегодня я не был в помещениях фюрербункера. Ваши непрерывно бомбили и обстреливали здание. Мой батальон почти весь погиб, у нас не осталось гранат и патронов. Я и еще полтора десятка офицеров и солдат, раненых и контуженных, были взяты в плен среди развалин. — Ну, хорошо. Товарищ подполковник, — обратился Савельев к командиру полка, с интересом наблюдавшему за допросом, — мы пошли к себе. Этого бугая забираем. Когда пойдете на штурм, позвони. Я там должен быть первым. — Позвоню, майор, будь уверен. Первым, правда, буду я, но гарантирую, что ты — вторым. Подполковник, улыбаясь, крепко пожал руку Савельева. Вслед за майором, вышедшим с командного пункта, автоматчики вытолкали на улицу эсесовца. В бомбоубежище, в котором обосновалась группа Савельева, при свете масленки, сделанной из расплющенной гильзы от 45-миллиметрового снаряда, оберштурмбаннфюрер СС Йоган Матциг долго и тщательно вырисовывал по памяти план фюрербункера. Берлин. 30 апреля 1945 года Бои за овладение Рейхстагом и рейхсканцелярией продолжались с нарастающим напряжением. В уличном бою на Лейпцигерштрассе советские бойцы взяли в плен ефрейтора роты морской пехоты Пауля Марзерса. Офицеры оперативно-розыскной группы подполковника Кирпиченко выяснили, что ефрейтор, входивший в состав сводного батальона СС, защищавшего рейхсканелярию, остался одним из немногих в живых после вчерашнего авиационного налета и артиллерийского обстрела здания имперской канцелярии и территории вокруг нее. Остатки разбитых частей собирали офицеры СС по улицам и подвалам и, в спешном порядке сформировав сводные роты, направляли их на баррикады и другие опорные пункты обороны. Ефрейтор Мазерс дал показания, что Гитлер, Геббельс и группа высших чинов вермахта и СС 28 апреля находились в имперской канцелярии. После тринадцати часов начался ураганный обстрел Рейхстага из всех подтянутых артиллерийских систем. По зданию прямой наводкой били танки и самоходные артиллерийские установки. В четырнадцать тридцать войска 79-го стрелкового корпуса двинулись на последний штурм. Вскоре бойцы 380-го стрелкового полка 171-й стрелковой дивизии, ворвавшиеся первыми в здание, прикрепили алый стяг в окне второго этажа. Немцы защищали лестницы, коридоры, каждое помещение Рейхстага. Ожесточенный бой продолжался весь день, но с наступлением темноты стал угасать. Наконец, в двадцать один тридцать в свете прожекторов и пожаров советские бойцы, находившиеся вне здания, увидели над куполом Рейхстага долгожданное знамя Победы. Контрразведчики оперативно-розыскных групп, участвовавшие в штурме Рейхстага и имперской канцелярии, не знали, что в ночь на 1 мая в полосе наступления 8-й гвардейской армии появились немецкие парламентеры. Бои за рейхсканцелярию не прекращались ни на минуту. Повествование о счастливом человеке Упорству Баура можно было позавидовать. На первых порах в казарме он был объектом насмешек из-за небольшого роста и пушка на мальчишеском лице. Солдаты говорили, что, если кайзер призывает таких юнцов, Германии конец и война продлится недолго. Ганс старался не обращать на насмешки внимания. А должность штабного писаря, спокойный уравновешенный характер, обширные познания в самых разных областях сделали свое дело: вскоре его стали уважать в эскадрильи. Благоволил к нему и командир, который не мог нарадоваться порядку в делопроизводстве штаба, наведенному знающим добросовестным солдатом. Однако Ганс не был допущен к самолетам, и на его глазах нередко выступали злые слезы, когда из укромных мест он наблюдал воздушные маневры крылатых машин над авиабазой Шляйссхама. Газетные материалы о воздушных победах над противником немецких летчиков Германа Геринга, Риттера фон Грейма, Карла Друма, Альфреда Келлера, Вальдемара Клепке, Роберта Кнаусса и других вызывали у него смешанные чувства радости и горькой обиды. Молодые пилоты его учебной эскадрильи — здоровые, улыбающиеся, одетые с иголочки — казались ему, простому рядовому солдату, недосягаемыми орлами. Впрочем, штабная служба вдали от фронта давала писарю Бауру некоторые преимущества, к которым, в частности, относились регулярные походы в Шляйссхам для отправки несекретной почты. Как-то в холодный дождливый день озябшего и промокшего солдата, пожалев, напоила кофе работница почты, принимавшая от него корреспонденцию. Эльза выглядела гораздо моложе своих сорока лет. Ее муж, спившийся железнодорожный жандарм, давно был выдворен из семьи и жил на станции. Дочь Клара, работавшая официанткой в кафе, не возражала против посещения их дома солдата, на вид мальчика, принимая на себя о нем заботы в отсутствие матери. Этот тройственный боевой союз, не знавший размолвок, оставался нерушимым почти год. Окруженный женской теплотой и любовью, Баур все реже вспоминал белокурую Анхель, которая не баловала его письмами. Однажды Ганс обратился к своему командиру: — Господин капитан! Я твердо решил стать летчиком. Прошу вас дозволить мне в свободное время помогать механикам. Капитан усмехнулся, но приказал старшему механику по вечерам привлекать рядового Баура к несложным работам по обслуживанию самолетов. Это была серьезная победа! В короткий срок Ганс изучил устройство самолетов авиабазы. К удивлению механиков он мог самостоятельно разбирать и собирать двигатели машин, находить и устранять в них неполадки. В середине 1916 года, когда потери германской авиации, особенно в личном составе, достигли катастрофических масштабов, на летные должности стали определять добровольцев, прошедших ускоренную подготовку. Узнав об этом из директивы, поступившей в штаб, писарь Ганс Баур, не раздумывая, написал рапорт о направлении его в летную школу. — Дорогой Ганс, — капитан, вызвавший Баура, заговорил с ним отеческим тоном, — ты еще слишком молод и мал ростом. А потому, скорее всего, твои старания напрасны. Но ты мне нравишься, и чем черт не шутит. Вот тебе сопроводительные документы, отправляйся в приемную комиссию авиационной школы в Фервирсе. Дай бог тебе удачи! Из ста сорока человек, прибывших в школу, экзамены выдержали тридцать пять. В числе счастливчиков, допущенных к занятиям, оказался Баур. Учеба в авиационной школе в Мильбертсхофене, близ Шляйссхама, давалась ему легко. В своих познаниях он далеко опережал других курсантов и первым сдал теоретические экзамены, причем с высшим баллом. После того как школу перевели на авиабазу в Гертсхофен, начались учебные полеты. Первый самостоятельный вылет курсант обычно совершал после выполнения не менее тридцати полетов с инструктором на самолете-спарке. Ганс был вне себя от счастья, когда ему было предложено совершить самостоятельно девятнадцатый полет. Накануне этого важнейшего события в жизни летчика Баур переговорил со многими инструкторами — боевыми пилотами о технике исполнения «штопора». Дело в том, что в школах не учили никаким фигурам пилотажа. Только взлет и посадка. Считалось, что доводка летчика будет осуществляться инструкторами непосредственно в боевых частях и в ходе летной практики. Баур решил блеснуть перед коллегами. Это был старый, испытанный и надежный «альбатрос» с двигателем мощностью в 100 лошадиных сил, развивавшим скорость до 110 километров в час. Ганс уверенно забрался в кабину, запустил двигатель, и самолет после короткой разбежки быстро набрал высоту 800 метров. Счастье переполняло пилота. Он никогда так высоко не поднимался, так как инструкторы разрешали подъем только до 200 метров. Сделав большой круг над аэродромом, Ганс сбросил обороты, повернул штурвал влево и сдвинул влево рычаг управления рулями высоты, разогнал машину до 800 оборотов и направил ее плавно вниз. Самолет аккуратно вошел в штопор. На высоте около 150 метров Баур его выровнял и пошел на посадку. С его точки зрения, полет был исполнен безупречно. Когда Баур подрулил к месту стоянки, он увидел толпу курсантов, инструкторов и механиков, бежавших к машине, и разъяренное лицо его инструктора. Лейтенант за шиворот выволок героя из кабины, хорошенько встряхнул и во всю мочь заорал: — Болван! Тебя необходимо хорошенько выдрать! — Затем, немного успокоившись, громогласно заявил: — Позволь, Баур, пожать твою руку. Ты замечательный пилот. Но будь умницей и больше не твори такого безобразия. Курсанты долго обнимали Ганса. Сегодня он, безусловно, был героем. После выпускных экзаменов Бауру в порядке исключения присвоили звание фельдфебеля, и он получил направление в авиационную часть, расквартированную в Графенвёре, на должность летчика-корректировщика артиллерийского огня. Через шесть недель ежедневных боевых вылетов самолет Баура превратился в решето, а двигатель не подлежал восстановлению. Гансу вручили высоко ценившуюся в войсках баварскую медаль «За храбрость» и отправили на десять суток в отпуск. Перед отъездом он выклянчил у земляка-каптенармуса новую форму, ушил ее, прикрепил фельдфебельские погоны. Форменную куртку украсил медалью «За храбрость» с баварским львом, левой лапой опиравшимся на шит, а в правой державшим меч. Ниже медали повесил посеребренные значки об окончании летной школы и летчика-корректировщика. Но, конечно, главными форменными аксессуарами, так радовавшими душу Баура, были франтоватое двубортное офицерское шерстяное пальто серо-зеленого цвета (армейские офицеры и унтер-офицеры носили длинные шинели), темно-коричневые кожаные ботинки и краги к ним (армия была обута в короткие сапоги и уже повсеместно в дешевые ботинки с обмотками). Ганс внимательно оглядел себя в зеркало и пришел к убеждению, что он герой и вылитый красавец. Ему выдали отпускные, включавшие перерасчет за новое звание, фронтовые и полетные. Сумма оказалась весьма приличной. Таких денег он раньше в руках не держал и абсолютно счастливый отправился в Мюнхен. Берлин. 1 мая 1945 года В три часа ночи начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал пехоты Кребс и сопровождавший его начальник штаба 56-го танкового корпуса полковник фон Дуфвинг были доставлены в штаб 35-й гвардейской стрелковой дивизии 8-й гвардейской армии. Командующий армией генерал-полковник Чуйков и вскоре прибывший по поручению маршала Жукова его заместитель генерал армии Соколовский приняли письменные полномочия Кребса на ведение переговоров о перемирии, подписанные Геббельсом. Советское командование узнало о том, что 30 апреля Гитлер покончил жизнь самоубийством и в соответствии с его политическим завещанием создано новое правительство Германии. Рейхспрезидентом провозглашен гросс-адмирал Дениц, рейхсканцлером Геббельс, министром иностранных дел Зейс-Инкварт, министром по делам партии Борман, министром внутренних дел Ханке. Главнокомандующим сухопутными войсками назначен генерал-фельдмаршал Шернер, начальником Генерального штаба сухопутных войск генерал Кребс. Нелепость ситуации заключалась в полном неведении новыми лидерами фашистского режима положения в стране и на фронте. Когда Кребс заявил, что начальником штаба Верховного главнокомандующего Вооруженными силами Германии назначен генерал-полковник Модель, советские генералы с удивлением переглянулись и сообщили ему о том, что неделю назад Вальтер Модель покончил жизнь самоубийством. Предложение германской стороны о перемирии было отвергнуто. В 5:00 Жуков сообщил требование советской стороны о безоговорочной капитуляции. После телефонной консультации с Геббельсом Кребс попросил письменно сформулировать советские предложения и отбыл в имперскую канцелярию. Ожидание было долгим. Бои не велись только в районе рейхсканцелярии, повсеместно же они продолжались с нарастающей силой. К концу дня было окончательно сломлено сопротивление полуторатысячной группировки немцев в подвалах Рейхстага. С юга от Ландверканала к комплексу зданий рейхсканцелярии подошли подразделения 4-й гвардейской дивизии и, таким образом, как казалось командованию, окончательно запечатали возможности отхода из фюрербункера его защитников. Наконец, в 18:00 в штаб генерала Чуйкова доставили представителя Геббельса штандартенфюрера СС Боозе, который передал пакет. В нем содержался ответ, скрепленный подписями Бормана и Кребса. Новое германское правительство отвергло советский ультиматум. Телефонная связь с рейхсканцелярией оборвалась. Жуков приказал немедленно начать штурм здания и захватить его не позднее конца дня 2 мая. К семи вечера в подвале у Савельева появился полковник Грабин с офицерами-оперативниками. Он рассказал о переговорах, о смерти Гитлера, факт которой необходимо было проверять сразу же после захвата фюрербункера. На станции метро «Силезский вокзал» взяли саперного капитана, выбравшегося из рейхсканцелярии. Он сообщил, что генерал Кребс застрелился, как только узнал об отказе Геббельса принять советские условия капитуляции. Грабин предупредил, что по имеющимся сведениям Геббельс, Борман, Раттенхубер и еще целая группа генералов, крупных чинов СС, в том числе, возможно, и шеф гестапо группенфюрер СС Мюллер, все еще находятся там. — Саша, будь внимательным. Многие из них, скорее всего, переоденутся, станут прикидываться рядовыми солдатами, обслуживающим персоналом, ранеными. Некоторые постараются улизнуть всеми немыслимыми способами. Допустить этого нельзя. Наладь надежную охрану всех входов и выходов. Никого не выпускай без тщательной проверки. Обшарьте все закоулки, все щели.