Пансионат, куда меня отправил губернатор после смерти единственного родственника, считался небольшим, но престижным училищем. Только для благородных девиц. И хотя в Ракове, как и во всем Северо-Западной крае необъятной Российской Империи, большинство населения все еще исповедовало католицизм, учебное заведение, где мне предстояло провести ближайшие два года до совершеннолетия, было этаким оплотом православия. Я не многое успела понять за те несколько дней, что провела здесь — не то состояние, чтобы слушать досужие сплетни. Однако абсолютно все знали, что наша директриса не из местных. Приехала не то из-под Москвы, не то откуда-то там еще… Очень уж сладкие условия создавал Павел l для русских дворян и помещиков, решивших переехать сюда. По правде говоря, мой дед и сам из приезжих. Но перебрался в Минскую губернию почти сразу после второго раздела Речи Посполитой еще при Екатерине ll. Тогда у него на руках уже осталась четырехлетняя внучка. Но я совершенно не помню ни путешествия, ни того, что происходило до него. Всю сознательную жизнь считала своими домом Минск. Наш небольшой каменный особняк в самом городе, который всегда был моей крепостью. И фольварк*, где расположилась фабрика по производству сахара. Дед был прогрессивным помещиком, и когда в тысяча семьсот девяносто девятом году прошли первые успешные испытания по переработке сахарной свеклы, он сразу же нащупал в этой сфере золотую жилу… Большая часть из тех пятисот десятин земли, что принадлежали нашей семье, засеивалась этим корнеплодом. А теперь… Что будет с фольварком, пока я нахожусь вдали от него? Могла ли я управлять им? Да! Дед отлично меня натаскал. Однако Захарий Яковлевич Корнеев, наш губернатор, считал по-другому. До своих двадцати одного года или пока не выйду замуж, я не имела права не только вмешиваться в экономические дела поместья, но, как оказалось, и жить в нем! Естественно, все только для моего же благополучия. Негоже несовершеннолетней незамужней девице жить одной. Это больно вдвойне: потерять не только горячо любимого деда, но и дом… Всех тех, кто окружал меня. Пусть кто-то скажет, что это всего лишь крепостные, но для меня они были семьей. Моя няня Агафья, тетка Марья, наша кухарка, дед Прохор… Рабочие на фабрике. Я знала каждого из ста сорока трех душ, которыми теперь владела единолично. И все же не могла быть там. Справится ли управляющий, назначенный губернатором в мое отсутствие, со своими обязанностями? Не погубит ли производство, такими стараниями поднятое дедом? Я сжала кулаки. Направляясь к директрисе, вспомнила недавний разговор с губернатором. На глаза навернулись слезы. Всегда такой обходительный на приемах, которые иногда устраивал мой дед, этот человек не хотел меня слушать! Дедушку убили не дикие животные, как звучало в официальной версии. Он чувствовал себя в лесу как дома! В какой-то степени лес и был для него вторым домом. Нет, ни волки, ни медведи не сотворили бы с ним такое. Это сделали люди! Его хоронили в закрытом гробу и даже не дали попрощаться. Я не видела, что с ним стало. Но догадывалась, поэтому сама не рвалась открыть крышку. Уж лучше я запомню его высоким, полностью седым, но еще вовсе не старым мужчиной с коньячного цвета внимательными глазами, чем искалеченным мертвым телом. Его видела моя няня. Ее состояния после того мне хватило, чтобы сделать два вывода. Первый: не нужно на это смотреть. Второй: деда убили намеренно. Я уже подходила к кабинету директрисы, когда увидела, что дверь приоткрыта. — Страшная смерть, — донесся смутно знакомый мужской голос. Я замерла, пытаясь припомнить, откуда его знаю. — Следователь сообщил, что его убили хищные звери, — сказала директриса. — Видите ли, Наталья Федоровна, я мог бы сказать о том же, если бы не его руки… — А что с ними? — перебила женщина. Мужчина несколько секунд молчал, будто собирался с мыслями. — Это скорее какая-то невероятно быстро прогрессирующая болезнь, хотя я за десятки лет практики с такой не сталкивался. И тут я поняла, кто находится прямо за стеной. Доктор Йозеф Соломонович Раппопорт, давний приятель моего деда. Когда-то давно он был частым гостем в нашем доме, а потом уехал работать за границу. Выходит, вернулся. И даже утверждает, что видел тело деда. Странно, не заметила его на похоронах. Хотя немудрено: пребывала в таком состоянии, что едва ли обратила бы внимание даже на пушечный выстрел. Внезапная смерть выбила почву у меня из-под ног… Я была потеряна и совершенно не понимала, как теперь жить дальше. — Но ведь его нашли в лесу, — не унималась директриса. — Так оно так, да только умер он не от этого. Звери или завершили начатое, или добрались до Петра Дмитрича, когда он уже был мертв. И я склоняюсь ко второму варианту. Я не выдержала и без стука ворвалась в кабинет. — Значит, я была права! — голос сорвался. — Его убили! * * * * Фольварк — помещичье хозяйство, усадьба. * * * Наталья Федоровна сидела за столом, напротив утроился Йозеф Соломонович. Они уставились на меня с совершенно одинаковыми выражениями лиц, будто вовсе не ожидали здесь увидеть. И ладно бы я действительно заявилась без спроса, но ведь директриса сама меня позвала. — Августа, вас разве не учили тому, что подслушивать — это очень дурной тон? — жестко спросила та. — Прошу прощения, Наталья Федоровна, но сейчас не до хороших манер. Кто-то пытался убить меня этой ночью! Женщина выразительно посмотрела на доктора, мол, я же говорила. — Августа, поймите, — снова обратилась ко мне она, но на этот раз гораздо более мягким тоном. — Вам это просто приснилось! Если бы загадочный убийца существовал на самом деле, его видел бы хоть кто-то. Ни одна из соседок не смогла подтвердить слова о том, что в комнате находился посторонний. — Потому что они все крепко спали и проснулись только после моего крика! А если бы не нож, вообще с вами здесь не разговаривала бы! Или вы хотите сказать, что я специально себя порезала?! — выставила вперед пораненную руку. Женщина молчала, снова взглядом обратившись за помощью к доктору. Тот встал, поставил внушительных размеров кожаную сумку на стол, раскрыл ее и начал извлекать оттуда какие-то бутылочки, перевязочную ткань и корпию*. Мы с директрисой так и застыли, не совсем понимая, что происходит. Тем временем Йозеф Соломонович отставил сумку, подошел ко мне, мягко взял под больную руку и усадил в кресло рядом со своим. Присел сам, обработал руки какой-то остро пахнущей жидкостью и уверенными движениями принялся разматывать пропитавшуюся кровью повязку. — Во-первых, хочу, чтобы ты успокоилась. Понимаю, что события последних дней крайне неблагоприятно сказываются на состоянии психического здоровья. Кому угодно было бы тяжело… — начал доктор, но я не дала ему договорить. — Вы считаете меня сумасшедшей? — Августа, не нужно додумывать за меня то, чего я не говорил, — доктор попытался изобразить на лице улыбку. — Лишь хочу сказать, что из-за нервного потрясения тебе могло это только присниться. Я сжала челюсти и замотала головой. А он продолжил: — Пойми, твоего деда убили не люди, а какая-то загадочная болезнь, я уверен. Об этом говорит состояние его внутренних органов. Святая Мария, как же хотелось в этот момент выложить все, о чем знаю! Чтобы он поверил мне, чтобы не смотрел так снисходительно. Все, что угодно, только не эта жалость в глазах. Но тогда моя тайна будет раскрыта, а этого допустить нельзя. — Это… вы проводили… некропсию? Врач на секунду приостановил занятие и внимательно взглянул в глаза. Меня всегда интересовала медицина, поэтому, прочитав множество справочников в семейной библиотеке, я могла похвастаться знанием некоторых терминов. И все же сейчас было не до того, слова сами вылетели из уст, прежде чем я думала. — Не я, но мне удалось поприсутствовать во время нее, — покачал головой он и посмотрел на директрису. — Наталья Федоровна, голубушка, распахните шторы, мне мало света. Женщина без лишних слов повиновалась. В кабинет проникли яркие, но уже не обжигающие лучи, какие только могут быть в самые последние дни лета. — Порез очень глубокий, придется наложить швы, — заключил доктор еще через полминуты осмотра. — Держи, — он протянул маленький стеклянный пузырек, — выпей. — Что это? — напряглась я. — Настойка опиума, — пояснил врач. Я принимала опиум всего раз в жизни, когда у меня безумно разболелся зуб. И прекрасно помнила, в каком состоянии находилась после: сознание затуманено, тело слушается плохо. Нет, я не могу себе такого позволить. Сейчас нужна ясная голова. — Не стоит, — убрала его руку с пузырьком. — Зашивайте так. В кабинете на несколько секунд повисло недоуменное молчание. — -- *Корпия — нащипанная на нити хлопчатобумажная ветошь. * * * — Ты с ума сошла? — изумился мужчина. — Зачем терпеть такую боль? — Так нужно, доктор. Я выдержу. — Августа, вы поступаете очень неразумно, — вмешалась директриса. По ее выражению лица я поняла, что она хотела выразить свои мысли гораздо более грубыми словами. Но не могла себе такого позволить. Хорошие манеры были у этой женщины в крови. Не зря же она стала управлять одним из самых престижных частных заведений Северо-Западных губерний. И плату за обучение, хочу заметить, брала соответствующую. Я с серьезным видом наблюдала за тем, как врач достает иглу и нитки. — Не бывает настолько реалистичных снов, — снова попытала счастья. — Это было наяву. Он посмотрел на меня внимательно, накрыл своей теплой ладонью мою здоровую кисть и, глядя в глаза, промолвил: — К сожалению, девочка, бывает. Расскажи мне, как все произошло? — Вы все равно не поверите! — Прошу, сделай это для старого доброго дядюшки Йозефа. Его улыбка казалась столь добродушной, что я не смогла отказать и рассказала в подробностях обо всем произошедшем накануне. — Ты знакома с понятием лунатизма? Я шире распахнула веки. — Да, читала об этом! Но здесь вы неправы! Лунатики не помнят, как ходили во сне, я же прекрасно отдаю отчет в своих действиях. — Что-то непохоже, — пробурчала под нос Наталья Федоровна. Я сделала вид, что не слышала ее, все внимание сосредоточив на мужчине передо мной.