Рони беспомощно переводил взгляд с щербатого лица на окаменевшую спину, силясь выбрать собеседника. Первым откликнулся Виктор: цокнул языком, равно что упрямый ребенок. – Ладно, плевать. Вызвался – теперь слушай. Об этом каждый из старых воробьев знает. Джеки Страйде, – Виктор будто не заметил, как произнес фамилию сводника со странной добавкой, как говорят чужаки в порту. – Лучший из воробьев, когда-либо знакомых с небом. Сквернослов, вечный мальчишка с шилом в заду, проповедник на полставки. И гениальный организатор, сознаюсь. – По голосу Виктора Рони догадался, как болезненно скривилось его лицо. – И? – Рони пожал плечами. Наговорил пустяков и стоит, тишину сохраняет. Виктор повернулся к ним лицом и потер перевязанную руку у запястья. А потом добавил, будто с гордостью: – Коршуны – его затея. IX. Гэтшир, воробьи не прощаются – Коршуны – его затея. Челюсть у воробья почти отвисла. Так нагло соврать – либо талант, либо последняя глупость. Как бы на него Рьяные посмотрели, заяви он с порога, что Жанет изобрела квинс, чтобы легче в спину воробьям стреляли на крышах? Вот так же и Рони глядел на коршунов в этот миг: терялся в вопросах, которые стоило бы задать. Виктор спас его из омута догадок, продолжив. – Я там был, на закате старого века. В стае Джеки. Мы пили на крыше монетного двора, пугали дворян из квартала Ставроски, ладили с казначеем и делали ставки на то, какой из знатных домов прогорит после… – Не ной, – снова перебила его Ульрика. – Не ты один скучаешь. Виктор махнул рукой, точно обрубил швартовый канат. – В общем, нас прижали не сразу. Каждый уличный воришка размечтался ходить под небом, и мы не заметили, как стая разрослась, привлекла хищников половчее. – Виктор приземлился на подоконник и примирился с кружкой, приняв ее от Ульрики. – Джеки предвидел и эту угрозу, до того как на эшафоте впервые отрубили сразу шесть рук. Затея была восхитительна в своей простоте. Лучшие из воробьев пойдут на поклон к ставленнику Гэтшира, предложить свои услуги. Чуешь, чем тянет? Рони увлекся, даже не приметил, как собрал пальцы в замок. Еще немного – и подскочит от напряжения. Жанет никогда не заикалась о такой истории. Особенно о том, что коршуновы лапы у воробьев растут. Не у бывших, и дело не в перебежчиках. А потом он вспомнил, что случилось со сводником Жанет. – Ну да, вы-то легко отделались, – Рони кивнул на руки Виктора. – И тебя, дурня, спасли. – Виктор отбрил его выпад, даже не посмотрев в глаза. – Так вот. Всех претендентов на ловчую роль мы сбивали на подлете, работая на два лагеря. Своих предупреждали об облавах, подставляли предателей и зеленый свежак с улицы, едва в воробьи попавший. Джеки выделили целый штаб… – Сытнее года у воробьев и не бывало. Ульрика положила ноги на стол, в полумраке и с мечтой на лице показавшись едва-едва симпатичней. – Тоже мне, коршуны, – Рони принюхался к мелкой бутылке, опустошенной за час. Дорогая пакость, желанная. Горчит крепче, чем бедняцкая жизнь. – И шло бы все как по маслу. Годами. Вот только кому-то славный мир гаже дрянной войны, – Виктор качнул ногой и пяткой сбил декоративный уголок со стола. Прицельно, как шею бы сломал мелкому зверю. Ульрика оказалась ближе в два счета. Ее ладонь – на чужом плече, то ли ловить собралась, если прыгнет, то ли вытолкать прочь, в окно. – Полегче. Она попыталась потрепать Виктора по плечу, будто сестра. Будто одна из стаи, и вдвоем они – Рьяные, неразлучные в общем деле… Но коршун скинул ее руку, не церемонясь. И та, как привычная к чужому нраву, урвала свое – забрала кружку обратно, на чудом послушных ногах вернувшись в кресло. – Расскажешь дальше, или мне заканчивать? – ее голос затух в новом глотке. Виктор с подспудной злостью испытывал Рони взглядом. Явно размышлял, прикидывал – что бы умолчать или как помучать и без того усталого воробья. А потом грубо отрезал: – Слетел с катушек твой обожаемый Джеки. Вот и вся история. И соседка тут же засмеялась. Негигиеничным, очень заразным смехом. – Ха-ха! Сколько тебе времени понадобилось, чтобы до того дотюхать, а-а? – Ну, я хотя бы к святым отцам не подался, – снова защитил себя коршун. Ульрика распахнула глаза, как в озарении. И тихонько уточнила: – Даже так? И правда, свихнулся. Уж постарайся не пойти по его стопам. Виктор отодвинул штору от себя, и бледный свет залил комнату, соревнуясь с рыжиной огня. – Я учусь на чужих ошибках. А своих предпочитаю не совершать. Кстати, об этом, – он соскочил с подоконника и кивнул на дверь. – Вам пора валить. – Слился? Скорострел, – обидела его Ульрика. Похоже, сидеть в гостях ей приглянулось, и Рони не мог ее за это винить – сам поднялся с неохотой. Виктор медленно добрался до выхода и придержал открытую дверь: – Спокойной ночи, Ульрика. – Сам-то больше ничего рассказать не желаешь? – уже пошатывалась она, по-хмельному раздобрев, а затем припала к дверному косяку. И Рони никак не мог разобрать, о чем говорили их скрещенные взгляды. Виктор ответил не сразу: – С чего бы? Рони уже научился различать перепады в коршуновом голосе. Кажется, так звучит злость и искреннее удивление. Ульрика изображала статую, выжидая с упорством. – А, нет. Есть одна вещь, – Виктор сначала шевельнул правой рукой, видимо, по привычке, а потом сжал переносицу левой. – Передай моим, чтобы не разбредались до вечера. – Конечно. Уж я-то тебя не подведу, – придвинулась она к коршуну почти вплотную. Рони показалось, еще вот-вот, и рухнет в объятия. Или затянет, как трясина, в свои. Обошлось. Виктор коротко выдохнул, когда пьяная женщина пропала на лестнице. Она напевала что-то под нос, позабыв про воробья, и никого не дожидалась. А коршун кивнул на выход, явно недоумевая, почему сегодня его почти не слушаются. – Никуда я не пойду, – Рони скрестил руки. – Забыл дорогу? Тебя проводить, бедолага? – с ложным сочувствием произнес Виктор. – Ты мне кое-что задолжал. Как получу свое, так и уйду, будь спокоен. Коршун покачал головой, отчего-то развеселившись: – Вас послушать, так в этом городе я должен каждой собаке. И захлопнул дверь вполне громко: вышел за рамки своих манер. Рони не дрогнул, стоял почти по-армейски, руки с груди не убирая. Мысль о скорой награде придавала сил. Виделось, как Лея улыбнется небу, и Ильяз снова пройдется вдоль Войки. Может, и заживет его нога – не в последний раз по крышам шныряли. – Знаешь, а ведь я тоже подкидыш, – вдруг сознался Рони и все-таки решил попробовать настойку. – Чего? – Ну, в стаю не по крови приняли. К Рьяным. – А, – по виду коршуна стало ясно, скучнее ему только глядеть, как муравей по стене ползет. Рони почти не обиделся. Да и настойка оказалась отменной, хоть и осталось той совсем на донышке. – Тоже из беспризорных, да? По тебе видно, – почти с уважением добавил воробей, допивая. Подмазываться он учился у Жанет. – Слушай, – Виктор снова сел и так же закинул ноги на столешницу: только с левой осторожничал. – Давай к делу и выметайся уже… – А я не просто так болтаю. – Рони отставил пустую бутылку на край стола. – Ты вообще представляешь, что такое стая? Или, может, семья? Этим вопросом, выходит, можно удивить не только потаскух в переулке. Коршун заговорил не сразу: – Думаю, что знаю побольше твоего. – Значит, – Рони состроил страдальческое лицо в попытке достучаться до коршуна, – понимаешь, каково это. Ведь без них я… – У всех свои слабости, – уклонился коршун. – Кстати, о твоем кумире! Джеки, вот, отказался от семьи, – Виктор вдруг переключился на легенду. – Напоминал о том каждую неделю, все устали слушать. «Небо – капризная девчонка. Сколь наглая, настолько же и беспомощная – ее надо защищать, чтобы та свободной осталась, смекаешь»? – повторил он слова сводника. В голос, конечно, не попал – и здесь ему с Джеки не тягаться. – Иная девчонка и навалять может, – заметил Рони, припоминая Лею. – Ну, вот Джеки с небом всю жизнь и провозился. Сам сказал коршун, сам и усмехнулся. То ли гневался на сводника, то ли тосковал. Воробей подстроился: – Так выходит, до перепалки одна цель у вас была? Виктор хитро ухмыльнулся: