– Обратно не сунусь, покуда не вскроешь. Рони достал кусачки, поддержав Дага, но Лея презрительно дернула губой, отказываясь. Никогда не любила грязную и шумную работу, хоть и спугнуть было некого. Даг не сдавался. – Вот тут и встану, ежели… – Да проверю, ладно, разволновались, – шепнула она, незаметным движением отщелкнув первый замок на шкатулке. Второй слетел так же быстро: нет ловчее пальцев, чем у девиц из их стаи, дайте только отмычек набор. Ильяз хмыкнул, поглядывая в проем коридора: – Да мы тут перепихнуться успеем, пока они опомнятся… – Начинайте, парни, – зашипела Лея, даже не подняв взгляд. Может, она совсем и не различала намеков Ильяза. Не замечала уже который год. Третий замок распахнулся и почти ударился о доски пола, но Лея в последний миг перехватила его. И блеснула глазами в полутьме – так пошутила над припадочным Дагом. Тот запыхтел, упер руки в бока, но смолчал всем на радость. Там и четвертый замок поддался. Но пятым Лея не занялась. – Чего? – выпалил Рони, почуяв неладное. Придвинулся ближе, подсел на корточки. Лея щурилась в полутьме, будто утратила зрение. – Ну-ка, – шевельнула она губами и чуть потрясла шкатулку. Дзынь! Забренчали три оставшихся замка, что положено держать на графских посылках. Лея придирчиво шлепнула находку по резному боку, приложила к уху. Даг не выдержал: – Да что ты… – Пустышка, кажись, – первым сообразил Ильяз. – Ага. Может, не ту цапнули? Даг уже суетливо елозил по полкам, а Лея скривила пухлые губы. Не та наводка, не то время, странное затишье у ремесленной трехэтажки… – Нету ни фига. Рони так увлекся, что прослушал сигнал от Сержа – два удара по перилам. Его первым дают. Теперь Серж постучал четырежды, а значит – отступал, и вскоре за ними помчатся. Кто-то пришел и гостям не рад. Когда успели? – К небу, – Рони хлопнул Дага по плечу и рванул прочь. Лея выскочила последней, и Ильяз пригрозил ей кулаком: больше от страха, чем от злости. – Хоть что-то утащим, блин, – то ли извинилась, то ли разгневалась она, и упал последний замок. Цены в нем и нет, только звон и помеха. А вот шкатулка сгодится, потому и положена в сумку Леи. Обратно выскочили, как молния в грозу, по следам Сержа – тот уже и окно по ту сторону дома нараспашку оставил. Лея юркнула первой, что ласковая кошка под рукой, за ней – Ильяз повозился, зацепив ремнем гвозди в косяке. Рони послужил замыкающим, аж сердце забилось от охоты: успели ровнехонько под стук сапогов. Но крыши нашли новых хозяев. Рони присогнулся, и вторила стая, не отнимая от него глаз: притихли, доверились чужому слуху. Он отдал два жеста: один приказал стае двинуться к перешейку у забора, второй молил об осторожности. Рони знал, что не он один приметил гостей – едва темнеют фигуры по правую сторону, а значит – и с левой оцепили. И если пешеходами можно пренебречь, то… – Вижу их. Рьяные? – прибилось ветром, залилось в уши. Мягко, еле различимо, так говорят со своими, остерегаясь чужаков. Если бы не острый слух Рони, не услышал бы он болтовни с соседнего дома. И этого тихого голоса, в котором хватило бы наглости на целую роту жандармов. А уж презрения, что адресовано было их стае, не полагалось никому под небом. И по двум этим признакам – числу и расположению незваных гостей, Рони тут же смекнул, в чем дело. Он вырвался вперед, подгоняя стаю, и кинул в их сторону быстрый жест: выставил правый кулак, и отвел два пальца: большой с мизинцем в стороны. Тень от руки – точно жирная птица, что силится взлететь. Коршун. Коршуны. Даг сверкнул глазами, готовый улепетывать. Лея с Сержем переглянулись, словно сговариваясь, кто первым от погони уйдет. Только Ильяз засуетился, вздулась грудь от судорожного вдоха. Знакомый потерям, знакомый с врагом. Коршуны. Хищники Гэтшира, неуклюжие и бестолковые, ожиревшие от подачек с городской казны. Кто знает, может и у самого штата потчуются. Только воробьи к перешейку сбились, по которому пришли – два коршуна их приметили и помчались навстречу, будто им рады. Рони заговорил уже не жестами, но вполсилы, и все на ходу: – Лея – на запад, там свои прикроют у башни Хэлт. Ильяз – на подмогу. – Возражать никто не стал, только горели глаза, у кого от волнений, у кого от азарта. Рони продолжал: – Даг с Сержем – разводите у моста через Войку… – А ты? – дернул подбородком Серж, будто сжалившись. – А я полетел, – хмыкнул Рони, подстегнув стаю. Три шага – и можно дразнить их с соседней крыши, да некогда: только пятки сверкают. Поставили старшим, изволь пример подавать. Преодолев два жилых дома, Рони присмотрел за стаей. Послушались, бросились врассыпную, как оговорено. Тени, что потеснили их в ночи, тоже рассредоточились, да только их больше. Но Рони не тревожился. Не догонят, того более – налегке, не доросли еще коршуны Рьяных сцапать. Пока смотрел, и свой хвост приметил: два лба, по разные стороны. Низкий и крупный, скорее кабан, чем коршун, а по правую руку от него – хоть на своего похож: чуть выше ростом, чем Рони, может, и под небом ходить умеет. Грубая улыбка потянула губы Рони, и он расправил плечи, как делал не раз перед Жанет. Пусть она и не видит его полета, но уж потом со слов хорошенько представит, как загнал он двух дуралеев, не вспотев. И ветер повел его на юг, вдоль часовенного квартала, ближе к земле. Туда, где бедняки видят третий сон: трущобы Сан-Дениж. Много низких домов, да крыши хлипкие, дурной коршун точно провалится. Или, на худой конец, хоть застрянет. Одно хорошо в погоне – нет смысла осторожничать, за шумом следить. Когда в спину метит коршун, не до деликатностей. А казенную черепицу пусть счетовод жалеет. Рони ее не щадил, выбивая из стана братьев, скидывая с краев сапогом, как дорожную грязь. Так его и не нагнали, хоть под небом прошел две дюжины домов. Малых, длинных, с пристройками и без. Но и не отвалились коршуны по пути: обернешься – на хвосте две туши, алчут внимания, разве что пакости не кричат вослед – берегут дыхание. На подходах к Сан-Дениж Рони снова почуял беду. И тут же увидел, как под луной раскинулись сети – многолюдный загон для воробья. Будто лес на крыше вырос – плечом к плечу, может, и ружья подобрали. Силки расставили заранее, будто знали, в каком районе укрываться надежнее. Старый капкан для крылатых. Только не для таких, как Рони. Переметнувшись на соседний скат, он отогнал подлую мысль: о Серже, что плох в драке, если та приключится. О Лее, которой дольше часа не полетать, и дурне Ильязе, что насмерть разобьется, защищая ее от коршунов. Не для того они знались семь лет, чтобы на эшафоте прощаться. На крышах засуетились сторожи, согнанные на охоту: еще не поняли, что упустили. А даже как поймут, все равно не поспеют – Рони уже по дуге ушел, с пяти сотен метров не подстрелишь, еще и впотьмах. – Счастливо оставаться, рябчики, – одними губами произнес Рони, отгоняя тревогу. С десяток охранников вывели, по чердакам распихав, и все это – для одного него. А для стаи что негодяи сготовили? И думать страшно. Уходя влево, пересмотрев маршрут, Рони почти скалился от азарта. Сейчас познают коршуны, каково это – летать по запутанному пути привозов и нырнуть в квартал знати. Со второго на четвертый не взлетишь без крыльев, а даже с ними – повиснешь как муха в сети. А знать так строит уже полвека, среди них не полетаешь без оснастки и навыка: кабан далеко не прыгнет, а второму и десяти прыжков не сдюжить. Хорошо, что Жанет так любила чистить чердаки богачей – без нее Рони бы и сам по земле ползал. А вот и роскошные шапки дуплексов, кирпич апартаментов, хребты двухэтажных галерей. Первый дом в квартале знати он уважил от всей души. Пробежал легко, не потревожив и пыли на черепице – как робкий ветер в летний зной. За ним грохотали два сапога, едва поспевая. Но Рони не обманывался – всем нутром чуял, что преследователей осталось двое. Оба коршуна на одного воробья. Умора, да и только. Сейчас узнают, тяжеловесы, каково с Рьяным из стаи тягаться. Он задышал так, как учила его Жанет: ритмично, умело, без лишних глотков. Не запыхается, пролетев оба района: этот да за ним прибрежный. А там уже не найдут, хоть всю свору зови – Рони повенчан с небом, от тех самых пор, когда расправил крылья. Лихо перескочив на флигель, Рони ускорился. Теперь уже не стоит бояться, что подстрелят на лету: не положено коршунам без старших палить. Коли до сих пор не стреляли – так и не станут, Рони их знал, как облупленных. Пора раскрывать крылья. Клинышек впился в оконную раму с глухим хрустом, раскрылся изнутри, и ротор потащил его к небу, выше на два этажа. Коршуны и ахнуть не успели. Хотелось бойко крикнуть: «До встречи на земле, салаги!» Но Рони уже повзрослел и только скорчил хищную морду, да указательным ткнул в мостовую, мол, не место вам у облаков. Хорошо, что фонари у знати на славу горят, коршуны все увидели. Чиркнули сапоги по каменной кладке, в четыре прыжка подбросив Рони к краю крыши. Выскочил клин, повинуясь хозяину, а руки мигом утащили за выступ. Оттуда он бегло кинул взгляд на коршунов – те застыли, словно свечи в храме. И пропали под козырьком – Рони не стал их ждать, поспешив навстречу свободе и грушевому элю. Погони не было слышно еще полтора здания, и Рони забормотал путаные благодарности Гэтширу, едва ли не признаваясь в любви. Но грохот чужих ног сбил его сантименты. – А ну стой, пацан! – командным тоном заголосил тот, что пожирнее. Значит, и эти с крыльями, поганцы. Не пропили оборудование, выслужились. «Там, где схлестнулось крыло против крыла, голова решает», – подсказала из памяти Жанет, и Рони сменил маршрут, подавшись влево. К мостовым, строительным лесам и грузам порта. Поворот, резкий спринт вдоль балюстрады, мимо балконов для чайного торжества. Бились горшки, едва задетые локтями, а по ним, с отсрочкой в пять-десять секунд, хрустели сапоги коршунов. И Рони нырнул носом под веранду, забил клин на развороте. Ушел из-под хищных клювов, пролетев под навесом – те не сразу и опомнились, маневра не приметив. А там уж дело за малым осталось: сквозь окно веранды незамеченным шмыгнуть в оранжерею госпожи Син, оборвав пару листьев на бегу – так, забавы ради – и скрыться в тени выступов. До чего пригожие районы – с каждого бока на здании то флигель, то эркер, то веранда на столбах, что в разы полезней балконов. И веревок злосчастных, что кидают между окон бедняки, нет. Вся паутина подчищена, танцуй под небом без преград! Давно Рони так не веселился. Кажется, параллельно тому кабану летел, не примеченный: между ними – узкий дом. Кабан храпел от натуги, а потом и вовсе сгинул без следа. Пусть знает, что по нему здесь скучать не будут. Рони бесшумно хохотнул и приютился на поручне, словно голубь – символ мира. Город смотрел на него чернильными провалами окон, подмигивал фонарями и будто замер в безмолвии – не скрывая восхищения чужим мастерством. Вроде оторвался. Вот уж спасибо тому коршуну, что пыхал на весь прибрежный район – хоть бы грохнулся плашмя и не встал больше. И расслабиться бы Рони, хлопнуть себя по бокам на удачу – вразвалочку двинуть в кабак, догонять романтику вольной ночи. Только теперь, как свою шкуру вытащил из лап дубильщиков, пора и о стае вспомнить. Воробьи. Рьяные. Все свои, от потертых лап до взъерошенной холки. Приютили без спросу, взяли под крыло, роднее семьи. Притаившись за арочным столбом, Рони восстановил дыхание, прикидывая дальнейший путь. Чуть не загнали его коршуны. Совсем озверели, неужто графья прибыли и стали требовать выслуги за паек? А ведь почти отработали, почти измотали, хищники. И с каких пор жирная птица стала так резво под небом нырять? Если бы не схитрил, не обвел вокруг стройки, сидел бы в клетке поутру, как рябчик к обеду. И помощи неоткуда ждать. Матушка так ему и сказала: «Не видать тебе от меня апелляций, Рони младший, постыдился бы!» Конечно, цитата была не совсем точной. Пока Рони отсиживался у семьи во время облавы, он слушал шаги на пороге, а не чужую ругань.Вот половину и забыл. Так оно почти не обидно. Так там почти нет воплей о выродках, причине отцовской седины, каких-то сравнений с содержимым ночных горшков и прочих несправедливых замечаний.