Тяготели над тобою Чары злобы, темной силы, Но разрушены те чары; Встань, приди ко мне, Оссэо! Яств отведай этих дивных, Яств вкуси благословенных, Что стоят перед тобою; В них волшебная есть сила: Их вкусив, ты станешь духом; Все твои котлы и блюда Не простой посудой будут: Серебром котлы заблещут, Блюда – в вампум превратятся. Будут все огнем светиться, Блеском раковин пурпурных. И спадет проклятье с женщин, Иго тягостной работы: В птиц они все превратятся, Засияют звездным светом, Ярким отблеском заката На вечерних нежных тучках». Так сказал небесный голос; Но слова его понятны Были только для Оссэо, Остальным же он казался Грустным пеньем Вавонэйсы, Пеньем птиц во мраке леса, В отдаленных чащах леса. Вдруг жилище задрожало, Зашаталось, задрожало, И почувствовали гости, Что возносятся на воздух! В небеса, к далеким звездам, В темноте ветвистых сосен, Плыл вигвам, минуя ветви, Миновал – и вот все блюда Засияли алой краской, Все котлы из сизой глины — Вмиг серебряными стали, Все шесты вигвама ярко Засверкали в звездном свете, Как серебряные прутья, А его простая кровля — Как жуков блестящих крылья. Поглядел кругом Оссэо И увидел, что и сестры И мужья сестер-красавиц В разных птиц все превратились: Были тут скворцы с дроздами, Были сойки и сороки, И все прыгали, порхали, Охорашивались, пели, Щеголяли блеском перьев, Распускали хвост, как веер. Только Овини осталась Дряхлой, жалкою старухой И в тоске сидела молча. Но, взглянувши вверх, Оссэо Испустил вдруг крик тоскливый, Вопль отчаянья, как прежде, Над дуплистым старым дубом, И мгновенно к ней вернулась Красота ее и юность; Все ее лохмотья стали