ГЛАВА XXVIII Она никак не ожидала, что двери откроет он сам, — и растерялась. А он уже говорил весело и непринужденно: — Вы ко мне? Проходите, пожалуйста. Вот сюда. Маркс был широкоплечий, коренастый, с гривой черных, посеребренных сединой волос и живыми темными глазами на смуглом лице. По внутренней лестнице они поднялись во второй этаж и вошли в довольно просторную комнату с широким окном, выходящим в парк. Направо был камин, посредине, против окна, стоял простой письменный стол, слева кожаный диван, по стенам шкафы с книгами. — Садитесь, рассказывайте, — произнес Маркс, приветливо глядя на Лизу. Маркс пододвинул гостье кресло возле стола, сам сел напротив. Лиза рада была, что свет из окна падает сзади и не так видно ее смущение. — Я к вам от Русской секции, из Женевы, — сказала Лиза. — Вот письмо. — О, так вы мадемуазель Элиза. Мне писал Беккер. Та самая веселая волшебница, которая обратила в бегство самого бога анархии. Маркс расхохотался. — Вы его сразили смехом. Это острое оружие. Говорят, после этого диспута Бакунин надолго потерял равновесие. Маркс надорвал конверт, вынул письмо. Лиза украдкой разглядывала кабинет. На стене висел гобелен, изображающий бушующее море. В углу виднелся мраморный бюст какого-то античного героя. На камине лежали сигары, стояли фотографии, видимо, близких людей. Но что больше всего поражало в этой комнате — это книги. Здесь было царство книг. Книги, рукописи, журналы, газеты лежали всюду. Не только на полках, но и сверху на шкафах, на рабочем столе, еще на двух столиках, стоявших в комнате, на стульях и даже на полу. Лизе казалось, что они разбросаны как-то без особого порядка. Она заметила на письменном столе раскрытую книгу. О, она узнала ее сразу! Это был томик стихов Гейне. Лиза обрадовалась, как будто встретила старого друга. Так, оказывается, и Маркс увлекается стихами! Маркс перехватил взгляд Лизы. — Я вижу, вы любите Гейне! — Да, особенно «Зимнюю сказку» и «Силезских ткачей». Маркс погрустнел. — Он умер ужасной смертью. Восемь лет он лежал больным, не мог двигаться, шевелиться. Но не терял бодрости. «Силезских ткачей» он писал после восстания ткачей. Он принес нам только что написанные строки и читал. Генрих был большим другом нашей семьи. Это великий поэт. Про него можно сказать словами Пушкина: Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа… Пушкинские строки Маркс произнес по-русски. — Мы будем с вами говорить по-русски. Я изучаю русский язык. Меня можно понять? — Вполне, — говорит Лиза, улыбаясь. Маркс подошел к книжному шкафу. — Я недавно завел в своем шкафу новую полку. Вот посмотрите — только русские издания. «Лиза подходит к шкафу и видит тома Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Добролюбова, Герцена, Тургенева, Чернышевского. — Как здесь много книг! Вашей библиотеке позавидует любой русский. — Это мне присылали русские друзья. Ваш язык не легкий. Он ведь сильно отличается от германских и романских языков. Но результат стоит усилий. Я могу в подлиннике прочесть ваших великих писателей и вашего Чернышевского. Это замечательный мыслитель. Его произведения поражают силой и глубиной мысли. Его политическая смерть — большая потеря не только для России, но и для всего мира. Маркс снимает с полки книгу Флеровского «Положение рабочего класса в России», о которой он писал Русской секции. — Я достал ее с большим трудом, — говорит он. — Это первая книга, которая рассказывает правду об экономическом состоянии России, беспощадную и жестокую правду. Этот человек, видно, сам всюду побывал и наблюдал все лично. Он жгуче ненавидит помещиков, капиталистов и чиновников. Маркс показывает «Лизе абзац о том, что в России рабочий день длится более четырнадцати часов и даже дети на многих фабриках работают по шестнадцать часов. — «Ярославский статистический комитет нашел образцовым положение рабочих на фабриках, где мужчины, женщины и дети работали по четырнадцать с половиной часов в сутки и жили в казармах!» — Читает Маркс по-русски. — При этом заработная плата такова, что не хватает денег даже на продукты питания. А промышленные товары рабочий может купить в год на сумму от одиннадцати до четырнадцати копеек. Это же крайне низкий уровень! По подсчетам Флеровского, праздничное платье женщина из рабочей семьи может сшить раз в двадцать лет! — с возмущением говорит Маркс. Лиза берет в руки книгу Флеровского. Она вся испещрена пометками Маркса. Подчеркивания с левой и с правой стороны то волнистой линией, то прямой. Восклицательные и вопросительные знаки, надписи на русском, немецком, французском языках. — Мы тоже в Русской секции изучали книгу Флеровского, — говорит Лиза. — Василий Васильевич Верви — такова его настоящая фамилия — очень серьезный публицист. Он долго и кропотливо собирал статистические данные. И сам видел жизнь. Он ведь неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Жил в Сибири, на окраинах России. Русская действительность очень тяжела. Лиза уже совсем оправилась от смущения. С каждой минутой она проникалась все большей симпатией к Марксу. Этот непринужденный тон разговора. И то, что Маркс любит стихи. И как он старательно выговаривал каждое русское слово, не стесняясь переспрашивать Лизу. Все было так по-человечески тепло и просто. И Лизе казалось, что они знакомы много лет. Лиза рассказала Марксу про поездку Бартеневой в Россию и о ее впечатлениях. Про стачку на Невской бумагопрядильной фабрике. — А русские крестьяне? Как они живут? — говорит Лиза, и перед глазами у нее возникает как будто давно забытая и все же никогда не забываемая картина, призрак далекого детства: на коленях плачущая мать и мужики с вилами и топорами… — Здесь я могу многое вам рассказать, — вздохнув, продолжает Лиза. Она обрисовывает крестьянскую жизнь так ярко, с такими подробностями, что Маркс спрашивает: — Вы, наверно, видели все это своими глазами? Потом они говорят о том, как нужно построить пропаганду в России, о работе Русской секции, о международном рабочем движении. — Я убежден, что именно в России неизбежна и близка грандиознейшая социальная революция, — говорит Маркс. — Так что работы у вашей секции очень много. Главное — тесная связь с родиной. Там заметно брожение, поднимаются новые силы, которые хотят осмыслить все происходящее. Они помолчали. — А знаете, — сказала Лиза, — ваш «Капитал» перевернул многое в сознании русских революционеров. Маркс улыбнулся. — Когда в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году вышел мой «Капитал», я вскоре получил предложение из России о его переводе и издании. Это было для меня неожиданностью и огромной радостью. И это показательно. Россия будет первой страной, переиздавшей «Капитал». «Капитал», — он задумался, — это дело всей моей жизни. В основе его большой фактический материал. Маркс подходит к шкафам, к столу, достает то одну, то другую книгу, показывает Лизе журналы, выписки из газет. Он находит все безошибочно и быстро, и Лиза убеждается, что тот беспорядок в книгах, который показался ей сначала, на самом деле для хозяина является строгим порядком. — Работа над «Капиталом» еще не закончена. Но и то, что сделано, могло быть осуществлено только благодаря жертвам со стороны моей дорогой семьи и моих лучших друзей. Я познакомлю вас с Фридрихом Энгельсом. Это замечательный человек, — говорит Маркс. — Конечно, можно было бы жить безбедно. Адвокатская карьера могла давать средства к существованию. Но я всегда говорю себе: надо быть скотом, чтобы повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Вы ведь тоже в Русской секции живете по тем же принципам, что и я. Мне говорили, что Утин — блестящий филолог. А вот вы, я слышал, княжна, — смеется Маркс. Лиза тоже смеется. Она хочет сказать, что не совсем так, ее род уже не чистый, «подпорчен». В это время открывается дверь и в комнату вбегает черноглазая девочка, похожая на Маркса. — Это моя младшая дочь, Элеонора, — говорит Маркс. — Познакомься, Тусси, — обращается он к дочери. Девочка сделала церемонный поклон. — Кво-Кво — китайский принц, — и тут же расхохоталась. — Кво-Кво, она же Тусси, она же карлик Альберих, — смеясь, сказал Маркс. — Мавр, — сказала Тусси, — мама и Ленхен приглашают вас к столу. — Хорошо. Передай маме, что мы сейчас придем. Только закончим разговор. — О, я знаю. Ты ведь заговоришься и забудешь. Лучше иди сразу. — Что ж! Ты, как всегда, права. Мы за столом успеем наговориться, — сдается Маркс, приглашая Лизу в столовую.