В этих криках тонули несколько жалких возгласов сторонников Бакунина. Лиза сошла с трибуны. Ее окружила толпа. Совсем незнакомые люди поздравляли ее, пожимали ей руки. Катя, Наташа и Оля бросились ее обнимать. Утин улыбался и говорил: — Не ожидал, вот не ожидал. Так вы еще, оказывается, и артистка… А старый Беккер подошел к ней, по-отечески поцеловал ее в лоб и, смеясь, сказал: — Умница! Такой радости я не испытывал давно. И давно так не смеялся, как сегодня. Я напишу нашему Карлу. Через несколько дней члены Русской секции опять собрались в кафе, в своей излюбленной боковой комнате. Надо потолковать, подумать. Из России приходят порой неутешительные вести. Не все понимают цели и задачи Русской секции, значение Интернационала. Считают, что Россия должна идти своим путем. Ей незачем присматриваться к методам борьбы на Западе. Нужно кому-то ехать в Россию. Поговорить с молодежью, разъяснить, выступить в кружках. Живое слово — великая сила. Оно скорее доходит до сердца. Николай Утин смотрит на свою гвардию, на своих бойцов, вот они все собрались здесь. Кому же ехать в Россию? Он знает, что никто не откажется, даже если это будет сопряженно с риском для жизни. Хорошо бы поехать Томановской. Но она очень горячая, а там нужна большая осмотрительность. И потом, в отношении Лизы есть другие планы — ее нужно послать к Марксу. Прекрасно справилась бы с этой задачей Екатерина Бартенева. Ей даже скорее, чем кому-либо, можно доверить это дело. Катя спокойная и осторожная. Она умеет убеждать и твердо отстаивать свои взгляды… — Мне очень хотелось бы, чтобы в Россию поехала Екатерина Григорьевна, — сказал Утин. — Она была бы там очень полезна. Но у нее семья, маленькие дети… — и он посмотрел на Бартеневу. Катя встает. Она, как всегда, подтянута и спокойна. — Это меня не остановит, — говорит она. — Для нас для всех прежде всего должно быть дело революции. Иначе для чего было организовывать секцию? — Я знал, что вы так ответите, — сказал Николай Исаакович. — Поезжай спокойно, Катя. Мы все посмотрим за твоими малышами, — добавила Наташа. В Россию поехала Катя. А через некоторое время и Лиза начала собираться в путь. «Дорогой гражданин! Разрешите в этом письме горячо рекомендовать Вам нашего лучшего друга, г-жу Элизу Томановскую, искренне и серьезно преданную революционному делу в России. Мы будем счастливы, если при ее посредничестве нам удастся ближе познакомиться с Вами и в то же время более подробно осведомить Вас о нашем положении, которое она Вам сможет обстоятельно обрисовать. …От нас потребуется еще немало усилий, чтобы водрузить и укрепить наше общее знамя в России. Однако, мы нисколько не сомневаемся в успешном осуществлении поставленной задачи… Г-жа Элиза напишет нам обо всем, что Вы найдете нужным сообщить, а по возвращении расскажет о том, какое впечатление произвели на нее при более близком знакомстве организации рабочих союзов и политическая и общественная жизнь Англии, и даст нам все сведения об этом. Мы уверены, что Вы своими советами и ценными указаниями поможете ей в изучении этих вопросов, и заранее благодарим Вас за это; помогая ей в ее занятиях, Вы тем самым помогаете всем нам. Примите, дорогой гражданин, наш братский привет». Так писали Марксу члены Русской секции. С этим письмом Лиза уехала в Лондон. ГЛАВА XXVI Смуглая, по последней моде одетая женщина, шурша платьем, входит в таможенную комнату. Вслед за ней идет носильщик с двумя чемоданами и какими-то картонками и коробками. Здесь, за большими столами, властвуют жандармы и таможенные чиновники. — Как фамилия? — спрашивает жандармский офицер. — Бартенева. Офицер достает паспорт из стопки, лежащей на столе. Эти паспорта были собраны у пассажиров еще на подъезде к пограничной станции. — Откройте чемоданы. Зачем выезжали в Швейцарию? Женщина пожала плечами. Рассмеялась беспечно, сверкнув ровным рядом белоснежных зубов. — Пленилась красотами Женевского озера. Столько слышала рассказов… — С какой целью теперь следуете в Россию? — Соскучилась, господин офицер. Родина… Воспоминания детства… Наконец, родственники… Впрочем, и дела… У меня имения в Костромской и Тульской губерниях. Мой дед, генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский… Ах, прошу вас, пожалуйста, не помни́те, — обращается она с обворожительной улыбкой к таможенному чиновнику. — Здесь все только из Парижа. Эти платья от мадам Жюстин. А шляпа такого фасона взяла на выставке первый приз… Я везу ее показать в России. Так могут сделать только в Париже. И страусовые перья… Они всегда являются лучшим украшением… «У женщин одно на уме, — думает офицер. — Коробки, картонки. Черт знает, сколько эта барынька везет с собой женских сокровищ. Однако внучка генерала…» — Вы свободны, — говорит офицер учтиво, делая знак таможенному чиновнику. — Прошу, проходите сюда. Бартенева берет протянутый паспорт. — Мерси. Носильщик подхватывает чемоданы. — Вызывай следующего, — говорит офицер унтеру, стоящему у двери. Бартенева выходит на платформу. Отсюда уже можно садиться в русский поезд. Быстрым взглядом Катя окидывает все вокруг. Сколько здесь полицейских мундиров! Возвратилась в родную матушку-Русь. Так странно это видеть после гражданственной Швейцарии — там и военные в свободное от службы время предпочитают быть в штатской одежде. Катя заходит в вагон. И вот поезд трогается. Побежали перед окном луга, перелески, деревушки, белая березовая рощица, освещенная солнцем. Катя смотрит на березки и чувствует радость, как при свидании с другом после долгой разлуки. Родные места, знакомые картины. Она едет домой, в Россию, и, несмотря ни на какие синие мундиры, сердце сладко замирает от счастья. — Вы надолго к родным пенатам? — слышит она голос соседа по купе. Катя оборачивается. — Как поживется, — говорит она уклончиво, пожимая плечами. А сама краем глаза наблюдает за попутчиком. Уж не шпион ли? Надо быть осторожней. В чемоданах, под «парижскими» платьями мифической мадам Жюстин сделано двойное дно. Там плотно уложены номера «Народного дела». Их ждут в России. С их помощью Катя должна разъяснить идеи и задачи Интернационала. И увлечь молодежь на тот путь, который им всем, членам Русской секции, кажется единственно правильным. Поезд подходит к Петербургу. Бартенева нанимает извозчика и едет к родственникам, к сенатору Гизетти. Этот дом вне всяких подозрений. Потом она снимет комнату. На другой день Бартенева, в своем обычном скромном платье с белым воротничком, подходила к дому в Кушелевке. Здесь студенческая коммуна. Но, Катя знает, эту молодежь объединяет не только общая крыша, но и общие идеи. Здесь живут революционно настроенные юноши и девушки. Они устраивают кружки самообразования, распространяют полезные книги, ведут пропаганду среди народа, каждую минуту рискуя за это заплатить своей свободой и даже жизнью. Ей долго не открывали. Она не знала условных звонков, и, может быть, ее рассматривали из окна. Наконец дверь отворилась. На пороге стоял Натансон. Бартенева знала его еще до отъезда за границу. Он — студент Медико-хирургической академии, энергичный, волевой. — Как хорошо, что вы приехали, Екатерина Григорьевна. Входите. Я имел сведения, что вы собираетесь в Россию, — говорит Натансон. — У нас здесь сегодня друзья, рабочие с металлического завода, с фабрики Торнтона. Мы занимаемся с ними грамотой и арифметикой. По случаю прихода Бартеневой занятия отменяются. Все собираются в общий зал — большую комнату, где происходят иногда лекции, диспуты, чтение интересных книг. Катю окружают. Среди студенческих блуз она видит рабочие куртки. Кое-кто ее знает, с ней здороваются. Ее атакуют вопросами. — Надолго ли в Россию? — Сколько человек в Русской секции? — Привезли «Народное дело»? Катя вынимает из саквояжа несколько экземпляров журнала. Их тотчас расхватывают, передают друг другу. — Надо попробовать перепечатать. — Если не выйдет, перепишем. Но вот Натансон говорит: — Екатерина Григорьевна, может быть, вы нам расскажете обо всем поподробней?