— Не уронишь, — успокоила его Альта. — Вот так. Хорошенькая, правда? Как ты ее назовешь? — Еще не думал об этом. — Он неуклюже поднял щенка. — Ты права, на нее как будто чернила пролили. Вот тут как будто пятно. Может, назвать ее... — Надеюсь, ты не собираешься назвать ее Пятном, — сказал я. Люциан Дарне оглянулся: он не заметил, как я вошел. — Я этого не говорил. Может, Капелька? Или Чернушка? — Клякса, — предложила Альта. Щенок раскрыл рот и зевнул, точно услышал ее, и Альта засмеялась. — Видишь? Ей нравится. Пусть будет Клякса. Так собака и стала Кляксой. Впрочем, Дарне, похоже, было безразлично; он улыбнулся лишь потому, что Альта улыбнулась, как будто был готов соглашаться с ней во всем. С щенком он держался, как с младенцем, — осторожно, во всем слушаясь Альту, — и я презирал его за это. Я не сомневался в том, что он ведет игру: его улыбки, ласковые постукивания по носу щенка — все было ради Альты. И на ферму он приезжал, чтобы повидаться с Альтой, а не со щенком. Теперь он наведывался к нам раз в пару дней. Когда кашель усилился и Альте пришлось неделю пролежать в постели, он часами сидел рядом, играл с ней в игры и дразнил ее, а она объедалась шоколадом, который он специально для нее заказал из Каслфорда. Поначалу я держался в стороне. Пусть приезжает, думал я, но видеть их вдвоем мне совсем не хочется. Но примерно через неделю мама затащила меня в кладовую, когда я проходил мимо, и закрыла за собой дверь. — Эмметт, можно поговорить? — Что? Здесь? Холодно же. — Я быстро. Речь об Альте и... мистере Дарне. Мистер Дарне. Должно быть, мои чувства отобразились на моем лице, потому что она не дала мне ответить. — Послушай, Эмметт. Я знаю, что он тебе не нравится — и не смотри на меня так, думаешь, никто ничего не заметил? Но прошу, подумай об Альте. — Я думаю об Альте. Именно поэтому... — Для нее это может быть хорошая возможность. Если он в нее влюбится... — Глупость какая! Не влюбится он. — Тут можно лишь гадать. Но подумай о том, чем это может для нее обернуться. Эм. Если он женится на ней... Такое бывает! Нечасто, но она очень красивая девушка, и может статься, так и будет! Он богат, хорош собой, обаятелен, молод. Лучшего ей и желать нельзя. Постарайся все не испортить. — Другими словами, ты хочешь продать ее подороже. Мама теребила себя за ухо, и на мочке остался след от ногтя — крошечный красный полумесяц. Наконец она произнесла: — Я и не жду, что ты поймешь. Ты очень наивный, Эмметт. Даже наивнее Альты. Но мне нужна твоя помощь. — Помощь? И чем я могу помочь? Начать распекаться перед ним? Или пообещать, что Альта окажется бесподобной в посте... — Не смей! Последовало молчание. Я сунул руки в карманы и сделал глубокий вдох. — Что я должен делать? — Что бы ты ни думал, — обиженно произнесла она, — мы любим Альту больше жизни и не желаем ей зла. Я надеюсь — отчаянно надеюсь, — что ее жизнь изменится благодаря мистеру Дарне. Но если этого не случится, я не хочу, чтобы ее репутация пострадала. Мы с отцом хотим быть уверены в том, что она никогда... какими бы ни были ее чувства к нему, она не должна... оступиться. — Ей кажется, что она его любит, — ответил я. — Разумеется, она захочет оступиться. — Что ж. Тогда мы с папой просим тебя приглядывать за ними. И проследить за тем, чтобы этого не произошло. — То есть я должен стать их дуэньей? Мам, да у меня работы невпроворот, а ты просишь меня сидеть целыми днями с вышивкой и слушать их болтовню? — Не глупи, Эмметт. Я знаю, как ты занят. Не целый день, нет. Просто поглядывай за ними, когда появится свободная минутка, и старайся не оставлять их надолго одних. Нам нужно уберечь ее. Я сжал кулаки в карманах и уставился мимо нее на банку варенья из локвы. В школе локву называли «зуболомкой». Ее твердые плоды можно было есть, лишь когда те уже немного подгнили. — Мам... он разобьет ей сердце. — От этого еще никто не умирал. — Она еще ребенок. — Я была на год ее старше, когда вышла за твоего отца. И это чудесная возможность, Эмметт. Неужели не видишь? Что, если бы тебе выпал шанс на лучшую жизнь? — Если бы этот шанс мне предложил Дарне, я бы велел ему засунуть его... — Мама прищурилась, и я вовремя замолчал. — Я бы отказался. Вздохнув, мама, взяла с полки пару банок и прошла мимо меня к выходу. У самой двери она деловито проговорила: — Просто пусть они знают, Эмметт, что в любой момент ты можешь войти неожиданно. Хоть это ты можешь сделать? — Да, — ответил я, но она уже ушла. Я сделал все, как просила мама. Мне не хотелось следить за ними, пришлось переступать через себя, и поначалу, поднимаясь по лестнице в комнату Альты, я каждый раз сокрушался, что отрываюсь от дел и трачу время понапрасну. Со стороны кажется, будто зима на ферме — время затишья, но если не доделать весь мелкий ремонт, не починить машины, весной придется поплатиться — точнее, мне придется краснеть перед отцом, что я все не успел. Однако присутствие Дарне претило мне не только поэтому: мне не нравилось, как он смотрел на меня, мне не нравилось, что рядом с ним я острее ощущал вонь свиного навоза, машинного масла и пота, въевшегося в рубашку. Мне не нравилось, как скручивался в узел мой живот, когда он приближался. Я инстинктивно чувствовал его присутствие на ферме, даже если не видел, что он приехал. И сперва я даже надеялся поймать его на чем-нибудь постыдном, чтобы со спокойной душой можно было приказать ему уйти и никогда не возвращаться, но он никогда не выглядел виноватым, словно скрывать ему было нечего. Еще одна причина, почему я совсем не доверял ему: он никогда не позволял себе ничего лишнего, разве что тянул Альту за косицу или щелкал ее по щеке. Он обращался С ней как брат с сестрой; казалось; для него она — ребенок, только и всего. Но шли дни, и мы стали проводить больше времени втроем. Как-никак, имелись у меня и дела, которые можно было делать в доме. Стало раньше смеркаться, и я был только рад сидеть при свете лампы и чинить снасти, выстругивать нагели или штудировать каталог семян, готовясь к долгим спорам с отцом по поводу того, в какой пропорции лучше высаживать овсяницу и тимофеевку. Холода стояли жестокие; я принес Пружинку с щенками в дом и поставил им ящик у плиты, да и у Альты в комнате всегда горел камин, ведь она еще до конца не поправилась. Иногда было почти приятно коротать вечера в тепле с Альтой и Дарне, которые тихо переговаривались или красноречиво молчали; бывало, Дарне насвистывал нежную мелодию, а Альта пыталась вышивать и портила вышивку. Бывало, мне приходилось больно впиваться ногтями себе в ладони, напоминая себе, что нельзя поддаваться его обаянию. Как-то раз Альта весь день была в дурном настроении; Дарне приехал вечером, когда солнце уже закатилось, и при нем она пыталась не показывать своего раздражения, но я видел признаки: она нервно накручивала на палец прядь волос, а потом вдруг уставилась на меня. — Эмметт, неужто у тебя нет других дел? — Что? — Я наблюдал за Дарне, он раскладывал пасьянс на одеяле у нее на кровати; он не заметил валета червей, изза которого мог бы убрать целый ряд, но я прикусил язык и не сказал ему об этом. — Ты бы пошел и занялся чем-нибудь полезным. Если тебе скучно, вовсе не обязательно сидеть с нами. — Мне не скучно. — А что ж ты смотришь букой? Я почувствовал, как кровь приливает к щекам. Дарне оторвался от игры и смотрел то на Альту, то на меня, нахмурившись. А ведь я так старался не показать, что на самом деле думаю о нем, и мне казалось, что последние пару недель мне это удавалось. — Замолчи, Альта. — Никто не заставляет тебя здесь сидеть. Люциан слишком хорошо воспитан, чтобы выпроводить тебя, но... — Альта, — Дарне собрал карты, — я не возражаю, пусть сидит. — Ты так из вежливости говоришь, люциан. А ты. Эм, если не можешь быть вежливым, просто ухо... — Альта, не надо никого из-за меня прогонять, — прервал Дарне и посмотрел мне в глаза. — Извини, Эмметт. Я гневно взглянул на него. — За что? — Я лишь... я лишь хотел сказать, что... — Он шумно выдохнул. В комнате воцарилась тишина. Не поднимая взгляд, он сунул карты в коробку. — Альта, послушай, уже поздно. Я приду завтра. — Нет! — Она схватила его за рукав и взглянула на него округлившимися глазами. — Прошу, не уходи. Он метнул на меня быстрый взгляд, и я пожал плечами. Затем он неожиданно сунул мне в руки колоду карт. — Перетасуй их, ладно? — Он сел, наклонился к Альте и взял ее лицо в ладони, заставив посмотреть на него. — Это ты, Альта, ведешь себя невежливо, а не Эмметт, — произнес он. — А ну-ка прекрати. — Ч-что? — Я не против того, чтобы сидеть втроем. Эмметт тоже. Или ты перестанешь грубить, или мы оба уйдем. Она таращилась на него, совершенно сбитая с толку, а затем, к моему изумлению, тихонько рассмеялась и захлопала ресницами. — Ты прав, — произнесла она. — Прости, Аюциан. — Прощаю, — он рассмеялся и постучал ей по носу указательньпл пальцем. — А теперь давай я тебе погадаю. Посмотрим, что тут у нас. Он взял у меня карты и разложил четыре в линию на покрывале. Я заметил, что Альта погладила себя по щеке, словно все еще чувствовала его прикосновение. Дарне поднял голову. — Двойка пик, двойка червей, пиковый валет, пиковая десятка. Хмм... Интересно. — Плохие карты? — Нет, — ответил он, — вовсе нет. — Он указал на двойку червей. — Эта карта значит любовь. Но двойка пик перед ней... не уверен, что она означает. Может, ссору. Или то, что ты сначала не поймешь, что любовь настоящая. А пиковый валет... Брюнет. Значит, ты влюбишься в брюнета. И он тоже тебя полюбит. Как тебе такой расклад? Альта взглянула на него и затаила дыхание. Она не улыбалась. На миг я увидел в ней взрослую женщину, которой она станет. — А что будет потом? — спросила она. — Потом... — Он собрал карты и перетасовал колоду. — Об этом карты молчат. Наверное, будете жить долго и счастливо. Так что полежи и подумай об этом, а я вернусь завтра. Может, даже принесу твоих любимых засахаренных фруктов. Идет? — Он встал. Альта кивнула. Она по-прежнему выглядела совсем взрослой.