— Хотели что-нибудь приобрести в нашем магазине, мсье? — Да, но только в том случае, если у вас есть русская живопись. Мой собеседник погружается в размышления. — Правду сказать, я и сам-то не очень знаю, что там есть в этом самом магазине. Я ведь не хозяин, а нечто вроде смотрителя. Впрочем, пройдите внутрь, посмотрите сами. Пока я хожу вдоль стен и рассматриваю картины, которые не имеют никакого отношения к России и представляют для меня не больший интерес, чем сводки фондового рынка, старик терпеливо топчется в зале. Наконец я поворачиваюсь к нему. — Абсолютно ничего такого, что могло бы приглянуться. А разве хозяина нет? Вероятно, у него нашлось бы что-нибудь интересное. Старик разводит костлявые руки в стороны. — Хозяин, простите, уже никогда здесь не появится. Исчез, знаете ли. Он был моим старым приятелем, мы давно дружили, и вот такая беда… — Никогда не думал, что торговля антиквариатом относится к опасным профессиям. Я стараюсь, чтобы мой тон не был слишком серьезным или заинтересованным, но старик меня толком не слушает. Он потерянно беседует с самим собой. — Кто мог подумать, кто мог подумать… Он всегда был такой аккуратный в делах, и у него не было врагов. Я теперь живу в его квартире и присматриваю за магазином. — А может быть, он по старости забыл дорогу домой, и сейчас находится в какой-нибудь лечебнице или доме престарелых? Но смотритель, взмахнув руками, с негодованием отвергает мою излюбленную гипотезу. — Что вы, он был в абсолютно ясном уме. Чудесная память, которой позавидовал бы молодой. В его жизни не было никаких проблем, тревог — только магазин, старинные вещи и картины. — И еще клиенты, самые разные клиенты. У него были постоянные покупатели? Вы их знали? Я тороплюсь с вопросами — пока старик погружен в свои переживания, он не сообразит, что наш разговор слишком напоминает допрос, а я совсем не похож на обычного покупателя. Смотритель автоматически отвечает: — Я не слишком хорошо знал его дела. Я ведь не антиквар, просто мы с Лораном жили рядом. Это сейчас мне приходится по поручению его адвоката рассчитываться с клиентами, так сказать, закрывать дело. А покупатели у него были в основном из числа коллекционеров или состоятельных людей. В обшем, публика вполне приличная. — Русские среди них были? — До недавнего времени точно не было. Он сам мне говорил, что охотно пообщался бы со своими. И только с год назад Лоран познакомился с несколькими русскими. Вы их видели, они только что приезжали забрать несколько картин, которые выставляли у Лорана на продажу. Да вот, же они, снова приехали. Видно, забыли что-нибудь. И старичок, бросив меня, торопливо шаркает навстречу клиентам. Знакомый «мерседес» с тремя пассажирами вновь останавливается у входа в магазин, и толстяк выскакивает из-за руля. Неторопливо поворачиваюсь к нему боком, но он и не обращает на меня особого внимания. Доверительно взяв старика под локоть и отведя его в сторону, он с нажимом говорит по-французски с заметным русским акцентом: — Забыл сказать еще об одном. Если кто-нибудь станет спрашивать Лорана, что-нибудь предлагать — сообщите, пожалуйста, вот по этому телефону. У меня самого антикварный магазин. Нам не хотелось бы упускать возможных клиентов. Смотритель открывает рот, чем приводит меня в отчаяние. Сейчас он по доброте душевной захочет нас познакомить, ляпнет, что я тоже русский, и завалит мне все дело. Но толстяк слишком нетерпелив, чтобы выслушивать всех стариков, которые хотят поделиться с ним своими соображениями. Он шагает к машине, напоследок окинув меня взглядом. И тут я впервые могу как следует увидеть его лицо. «Мерседес» уже скрывается за углом, а я все еще стою d оцепенении у входа в магазин. Если в первый раз я не разглядел лица плотного бодрячка, то теперь мне сделать это вполне удалось. Думаю, и он успел меня рассмотреть. По сравнению с фотографией десятилетней давности, которую я видел в деле, этот тип округлился и взгляд его стал более жестким. Но все равно это он — человек, который мне очень нужен и к которому я был намерен подобраться исподволь и невзначай, не вызывая подозрений. И уж во всяком случае, не сталкиваясь с ним в магазине Лорана при допросе свидетеля. Короче говоря, это Бортновский. * * * По дороге в гостиницу я не переставая кляну себя. Ну кто мог подумать, что в этом чертовом антикварном магазине я столкнусь с Бортновским? Теперь при завтрашней встрече у Завадской он меня наверняка вспомнит. Конечно, я легко объясню свой визит в магазин Лорана, но подозрения у него возникнут, и развеять их будет невозможно. Еще меня тревожат какие-то ускользнувшие детали. В разговоре со старичком-смотрителем мелькнуло нечто, совершенно не соответствовавшее моему представлению о Лоране и его жизни. Но проклятый Бортновский, мотавшийся туда-сюда со своими подручными, не дал мне сосредоточиться на деталях. Впрочем ладно, вспомним позже. В гостинице в прескверном расположении духа молча подхожу к конторке. Протягивая мне ключи, Надин спрашивает: — Много успели посмотреть в Париже? — Весь центр города — Лувр, Елисейские поля и так далее. Надин смеется: — В Париже нет центра как такового. Наша гостиница тоже не на окраине. И неожиданно добавляет: — Я сегодня с самого утра работаю. Через гюлчаса меня сменяет брат. Пригласите меня куда-нибудь? Потоптавшись на месте, в некоторой растерянности возвращаюсь к стойке. — А ты не боишься, что за такое приглашение твоя мама тебе надерет уши? А меня выставит на улицу, даже не дав собрать вещи? — Нет. Она меня любит. Правда, не так, как моего брата, но любит. Надин спокойно выдерживает мой взгляд. Что за девушка! Только кончики ушей у нее розовеют. — Слушай, если не секрет, тебе лет-то сколько? — А зачем вам? Восемнадцать. И вообще, я уже самостоятельный человек. — Ну хорошо, самостоятельный человек. Я приведу себя в порядок, и мы пойдем с тобой в кафе. Тебя кафе устроит, или ты хочешь обязательно танцевать? Учти, в дискотеку я не пойду — возраст уже не тот, чтобы скакать в толпе. Через сорок минут я спускаюсь в холл. Надин уже ждет меня в кресле, а место за стойкой занял ее брат — парень лет двадцати двух. Увидев меня, он что-то недовольно бурчит, и Надин быстро и резко ему отвечает. Они говорят слишком быстро, и я не могу разобрать ни слова. В итоге Надин поджимает губки, берет меня под локоть и мы выходим на улицу. На мой молчаливый вопрос упрямое создание заявляет: — Я сама решу, куда нам идти. Мне не нужно его разрешение! После недолгих препирательств Надин сдается и отказывается от идеи забраться подальше от гостиницы. Пока мы идем по улице, она протягивает мне узкую шоколадку и сама разворачивает такую же. Когда мы уже подходим к кафе, я забираю у Надин обертку от шоколада и пытаюсь бросить ее в большую зеленую урну. Мне это не удается. Урна закрыта сверху блестящим медным диском. В кафе играет негромкая музыка. Некоторые из посетителей приветствуют Надин взмахами рук. Она делает заказ улыбающемуся пожилому официанту и поворачивается ко мне. — Расскажи, кто ты такой? В двух словах излагаю свою историю сотрудника нефтяной компании. Для Надин все это слишком скучно. — У тебя девушка есть? — Нет, нету. Но если бы и была, ты думаешь, я бы тебе сказал? Надин задумывается, разглядывая меня в упор. Наконец, делает вывод: — Нет, я бы сразу поняла, что ты меня обманываешь. Ты врать не умеешь. В твои-то годы. Вот тут ты, девочка, ошибаешься. Обманывать — это моя профессия и сущность моей натуры. Еще в студенческие годы, задолго до того, как я попал на свою нынешнюю работу, одна моя однокурсница сказала: «У тебя редкое лицо — оно никогда ничего не выражает. Ты станешь великим дипломатом. Или колоссальным мошенником». Но это ничего, что Надин меня идеализирует. Разочароваться она еще успеет. С другой стороны, еще неизвестно, рассматривает ли она неумение врать как положительное качество характера. Вполне вероятно, она расценивает это как свидетельство скудоумия. — Твой брат рассердился, что мы с тобой пошли в кафе. Это не вопрос, а скорее утверждение. Надин морщит нос: — Пусть сердится. Я уже взрослая. Он только на четыре года старше, а ведет себя так, как будто родился еще в прошлом веке. Надин вдруг задумывается, а потом спрашивает: — А кстати, сколько тебе лет? — Уже тридцать три. Надин критически оглядывает меня и ободряюще говорит: — Не переживай, для такого преклонного возраста ты неплохо сохранился. Я вообще-то думала, что тебе меньше тридцати. — Ну тогда для меня еще не все потеряно. Надин хохочет. — Потеряно-потеряно! Наш учитель в школе всегда говорил, чтобы мы учились, пока молодые. Потом будет труднее. Он прав. — Что это ты имеешь ввиду? Теперь Надин уже просто плачет от смеха: — Я наблюдала, как ты пытался бросить обертки от шоколада в урну. Ты уже действительно в таком возрасте, когда человек начинает медленно соображать.