— Если что еще будет нужно — найдите нас. С удовольствием поможем. * * * О чем бы мы ни говорили во время наших встреч, так или иначе Завадская обязательно присутствует в разговоре. Вера в основном воспитывалась в доме Наталии Алексеевны и без памяти любит свою вздорную родственницу. — Для бабки Россия — это рассказы родителей. Даже не воспоминания, — она побывала там уже взрослой, — а скорее образ. Страшно переживает за то, что происходит. Ругает всех — царя, Керенского, Сталина, Ельцина. Всех. Новых русских — особенно. — Я заметил. Насмешливо покосившись на меня, Вера отвечает: — Ты — исключение. Она была страшно рада, когда узнала, что ты меня отыскал после того салона. Я не стала ей говорить, что у тебя ко мне скорее деловой интерес. — Перестань. У тебя это становится навязчивой идеей. Мы сидим в салоне речного трамвайчика. Скоро вечер, вокруг нас много пустых мест. Сзади громко переговаривается группа американских туристов. Мимо плывут фасады дворцов, соборов и зданий. Возникает и пропадает статуя Свободы, кружит на месте в своей ажурно-железной неуместности Эйфелева башня. Черт меня дернул мельком спросить Веру о материалах, связанных с космическими запусками! Она не упускает случая напомнить об этом, имея явной целью привить мне комплекс вины. Даже если этот комплекс на самом деле не прививается, изображать его необходимо. Таковы условия игры. В противном случае действительно создастся образ хладнокровного негодяя, который прикрывается романтической маской для удовлетворения низменных деловых потребностей. Покрутив в руках небольшой букет цветов, Вера вспоминает: — Кстати о космосе. У меня есть один знакомый инженер, ужасно чудной. Занимается компьютерами. Я о нем делаю репортаж, мы должны завтра встретиться. Он обычно в это время бродит по набережной, кормит чаек. Хочешь, познакомлю? Знакомый Веры мне даром не нужен, но сказать об этом прямо просто неудобно. Не поворачивается язык и упрекнуть ее в том, что на самом деле она хотела напомнить этому своему инженеру о предстоящей встрече, и с этой целью ссадила меня с уютного теплохода и потащила куда-то по плитам продуваемой ветром набережной. Но знакомый действительно чудной, и это самое малое, что можно о кем сказать. Кожаная куртка, у которой слишком короткие полы, зато на редкость длинные рукава, вытертые джинсы и стриженые бобриком волосы неопределенного цвета. Буркнув что-то в ответ на приветствие Веры и мои заверения в почтении, субъект продолжает сидеть на корточках на самом срезе набережной, скармливая птицам длинный багет. Кормление не является для него целью — он подкидывает каждый кусочек высоко в воздух. Пойманный на лету хлеб вызывает у него одобрительный, похожий на утиное кряканье возглас, упавший в воду — разочарованное бормотанье. Докрошив батон, на что ушло не меньше десяти минут, субъект отряхивает руки, поднимается и уставляет на меня очень маленькие и очень круглые карие глазки. Насмотревшись, он вместо приветствия отрывисто спрашивает: — Чем занимаетесь? Несколько растерянно рассказываю о целях командировки, нефтяной корпорации и аэрокосмичеком салоне. Но обладатель диковинной куртки не способен подолгу слушать. Нетерпеливо взмахнув рукавами, он прерывает меня: — Тоже, наверное, ничего не понимаете в сути открытий! В чем-то он прав — я действительно не уделял особого внимания этому вопросу. Более того, я вообще не очень понимаю, о чем идет речь. Не успеваю хотя бы пожать плечами в ответ, как приятель Веры восклицает: — Нельзя рассматривать решение той или иной технической задачи в отрыве от общей тенденции развития познания! В противном случае мы рискнем оказаться в тупике! Что может быть хуже этого? Неопределенно покачав головой и выразительно пошевелив в воздухе пальцами, в меру сил демонстрирую, что ничего хуже мое воображение действительно нарисовать не может. Даже столь неочевидно выраженное согласие приводит говорливого изобретателя в восторг. Он победно вздымает к небу руку, отчего из рукава неожиданно выскакивает прятавшаяся там круглая пятерня с коротенькими пухловатыми пальцами. Указательный палец направлен в небольшое облако над нами. — Вот! Поэтому стремление остановить техническую мысль, направленную на решение, казалось бы, частной проблемы, не только преступно! Оно чревато долгосрочными и, главное, непредсказуемыми последствиями! От восклицаний сумасшедшего инженера начинает гудеть голова и покалывать в висках. Я Вере как-нибудь припомню это знакомство. Пора, однако, его прервать. — Простите, в ваших словах мне видится что-то личное, далекое от объективного взгляда на проблему. Вам не кажется, что вы экстраполируете свой неудачный жизненный опыт и, возможно, служебные неурядицы на общие проблемы познания и технического прогресса? Это некорректно не только с научной точки зрения. С позиций научной этики… Быстро заморгав, субъект замирает, затем бледнеет, прикрывает на секунду глаза и наконец взрывается. — Это абсурд! При чем тут опыт! Какая этика! Вы подозреваете меня в примитивном научном эгоизме! Мое открытие еще потрясет мир! Развернувшись, непонятый гений стремительно уносится от нас по набережной. Вера тихо плачет от смеха, присев на скамейку. — Душа моя, зачем ты мне подсунула этого ненормального? — Я сейчас умру. Ты не можешь так о нем говорить. — Я могу говорить о нем еще и не так. Я боялся, он столкнет меня в воду. Кстати, ты действительно делаешь о нем репортаж? Тебя выгонят с работы. Аккуратно вытерев слезы сложенным платочком так, чтобы не смазать тушь, Вера поднимается со скамейки и берет меня под руку. — Прости, я не могла упустить такой случай. А что до репортажа, то его моему начальнику сосватал какой-то знакомый. Конечно, материал в конце концов пойдет в корзину. Но зато какое свежее впечатление. Ну согласись со мной! Ты не сердишься? Прости меня. — Поцелуй меня еще раз, и я догоню твоего психа и попрошу у него прощения. * * * Конечно, я бы предпочел иметь в этом деле другого напарника. Но, в отличие от моих коллег, Андрей свободно ориентируется в офисе Гутманиса. И, в отличие от Бортновского, работает на меня не из страха, а из-за близости наших взглядов на жизнь. Поэтому вероятность сознательного предательства с его стороны практически исключена. Хотя по недомыслию — недомыслию в обычном, житейском понимании, в том, что не связано с компьютерами и историей Парижа — подвести он может легко. Стоя на лестничной клетке, неторопливо ковыряю дубликатом ключа в замке двери офиса. Андрей молча стоит рядом. Когда он без нужды поправляет воротник рубашки, вижу, как у него мелко трясутся руки. Представляю, как возбуждение и страх острой холодной иглой пронизывают его внутренности. Я последний раз испытывал это ощущение в третьем классе, когда под крики сторожа с жестяным грохотом бегал по крышам гаражей, которые забором выходили на двор нашей шестнадцатой школы в Замоскворечье. — Что, страшно? Благодарно улыбнувшись, Андрей кивает: — Конечно. А вдруг кто-нибудь выйдет? — И что? Мало ли что нам нужно. Разве я похож я вора? После некоторого колебания Андрей тихо говорит: — Сейчас — да. Если долго копаться в замке… — Недолго. Все уже. Дверь, щелкнув, открывается. Мы проходим в темный коридор. Я зажигаю тонкий карманный фонарик. Андрей протягивает руку и дрожащим от напряжения шепотом говорит: — Вот дверь в кабинет Гутманиса, а эта — к Хелле. Они обычно заперты. Там комната для гостей. — Все понял. Я займусь сейфом, а ты скачивай информацию из компьютера. Среди ключей, которые оказались в барсетке Гутманиса, один подходит к двери в его кабинет. Рядом с письменным столом в стене — дверца вмурованного в стену сейфа. Достаю из кармана зажигалку и жевательной резинкой прикрепляю ее к дверце. Зажигалка эта ничем не отличается от любой другой. Только у нее на донце две крошечные лампочки. После поворота рычажка регулировки газа загорается красный глазок. Медленно, щелчок за щелчком поворачиваю диск замка. На цифре «7» красный индикатор гаснет и загорается зеленый. Одна цифра из шифра замка установлена. Теперь диск вращается в другую сторону. Точно так же зеленый индикатор выдает остальные — «3», «6», «1», «5». Поворот ключа, и сейф открыт. В нем в идеальном порядке разложены папки, рядом лежат несколько печатей. Включив ксерокс, начинаю снимать копии, и в этот момент раздается встревоженный голос Андрея из приемной: — Алексей, пойдите, пожалуйста, сюда. Оставив ксерокс, иду в приемную. — Что случилось? — Смотрите. Я, собственно, все вижу и сам. На экране монитора в темноте светится надпись «Enter password». — Они установили п-пароль. Странно, этого раньше не было. Раньше не было, потому что они чувствовали себя спокойно. Теперь — спасибо Бортновскому — Хелле знает о моем присутствии в Париже и принимает меры безопасности. Кстати, это должно касаться не только компьютеров. — Андрей, жалюзи на окнах давно повесили? Осмотревшись, Андрей отрицательно мотает головой: — Дня два назад. До этого были только занавески. Так и есть. Жалюзи — самый дешевый, но от того не менее надежный способ защититься от снятия информации, то есть прослушивания, с оконных стекол. Лазерные микрофоны, которые так эффектно выглядят в кино, на самом деле приборы довольно капризные. Они плохо работают, если луч попадает на стекло под углом или с большого расстояния. Кроме того, достаточно установить хороший стеклопакет или оклеить окна специальной пленкой, или, например, повесить металлические жалюзи — и все, окно надежно защищено. Звуки изнутри не будут вызывать вибрации стекол, и прослушивание станет невозможным. Хелле защитился от прослушивания через окна. Ему только не могло прийти в голову, что кто-то нагло полезет внутрь офиса через дверь. Андрей, подумав, говорит: — В п-приннипе я могу обойти пароль. Сделать? — Нет-нет. Они могли установить и журнал загрузок, который фиксирует все включения. Если загрузить программу, Гутманис завтра же будет знать о несанкционированном входе в сеть. А нам этого не надо. Размышлять тут не о чем, и Андрей делает единственно логичное предложение: — Т-тогда надо заходить извне, через Интернет. Когда включен этот к-компьютер. — Когда это бывает? — Обычно с д-двенадцати до четырех. Я возвращаюсь в кабинет Гутманиса, кладу бумаги на место, оглядев аккуратные стопки папок, запираю сейф. Когда я выхожу в приемную, Андрей дисциплинированно ждет, переминаясь с ноги на ногу у выключенного компьютера.