– К религии это не имеет никакого отношения. – Тогда к чему? К чему это имеет отношение? – Может, когда ты будешь постарше… – Когда я буду постарше! – Теперь она уже кричала. – Это что, разговор о сексе, который происходит у нас каждые несколько лет? Когда я буду постарше, будет уже поздно. Я хочу знать сейчас. – Виви уже больше не пыталась сдерживать слезы. Она икнула. – Почему ты не даешь мне узнать? Почему ты такая гадкая? Почему все обязательно должно быть окружено какой-то ужасной тайной? – Она постепенно отступала в сторону своей спальни. – Ненавижу твои тайны. И тебя ненавижу. Эх, хотелось бы мне… – На этих словах дверь ее спальни захлопнулась, и Шарлотт не успела расслышать, чего именно хотелось бы ее дочери. Она прошла через гостиную и по короткому коридору к комнате Виви. – Виви, – тихо сказала она закрытой двери. Ответа не было. – Вивьен. Молчание. Шарлотт вернулась на кухню, убедилась, что выключила все конфорки, потом прошла в гостиную, села и посмотрела на часы. Она даст ей час, полчаса, решила она, а потом заставит открыть дверь. Единственный вопрос в том, что именно она собирается ей сказать, когда дверь будет открыта. Идея пришла спустя пятнадцать минут ее одинокой вахты. Она поможет Виви написать Симон, вспомнит имена, адреса, все эти опасные сведения из прошлого. Виви это успокоит. Ей необязательно знать, что письмо так никогда и не будет отправлено. Дверь в конце коридора открылась. Она знала, что Виви неспособна долго злиться, однако продолжала сидеть на диване. Ей хотелось дать дочери время, чтобы та вернулась к ней так, как решит сама. Виви вышла из-под арки, ведущей в гостиную, и направилась к входной двери. На мать она даже не взглянула. – Куда ты? – спросила Шарлотт. Виви не ответила. Но Шарлотт и так это знала. Несколько минут спустя зазвонил телефон. Это была Ханна. – Виви здесь, – сказала она. – Спасибо. Это большое облегчение – знать, где она. – Она хочет остаться на ночь. Шарлотт колебалась. Ей хотелось, чтобы дочь вернулась домой. Но этого хотела она, а не Виви. – Мне кажется, это хорошая идея, – продолжала тем временем Ханна. – Это мое профессиональное мнение, а не личное. Хотя лично я тоже обожаю, когда она здесь. Ты это знаешь. Но мне кажется, ей нужно время, чтобы успокоиться. – Она не сказала тебе, в чем дело? – Только то, что у нее самая злая, самая гадкая мать за всю историю человечества. В трубке повисла тишина. – Вообще-то это была шутка, Шарлотт. – Она этого не говорила? – Сказала что-то в этом роде, но мы обе знаем, что она не всерьез. Она тебя боготворит. Услышать от другой женщины, что дочь тебя боготворит, – это как-то обескураживало. Нет, услышать такое от Ханны – это было унизительно. – Я занесу для нее чистое белье, и блузку, и учебники на завтра. И ее пижаму. – Не беспокойся ты о пижаме. У меня тут целый ящик ночных рубашек. – Я в любом случае принесу пижаму. Все равно спускаться. – Да все в порядке, Шарлотт. Это фланелевые миссионерские ночнушки, а не развратные комбинации в стиле Риты Хейворт. Что же она за мать, если даже в такой момент не преминула отметить, что жена Хораса спит во фланели? * * * Она была на кухне – убирала недожаренную курицу в холодильник, – когда зазвенел дверной звонок. У входной двери она очутилась за какую-то секунду. – Знаю, ты не меня рассчитывала тут увидеть, – сказал Хорас, когда она распахнула дверь. – С Виви все в порядке? – С ней все хорошо. Я приехал проверить, как ты. – Я в порядке. – Да, конечно, а я умею танцевать чарльстон. Хочешь, я побуду с тобой? Она пожала плечами. – Не слишком теплый прием. – Прости. Хочешь чего-нибудь выпить? Или кофе? Или несъеденный ужин? – Спасибо, но я приехал сюда не для того, чтобы меня кормили, поили или развлекали. Она села на диван, напротив его кресла. Зеркало, висевшее над камином, отразило сцену в гостиной. Она выглядела как труп, лицо бледное, осунувшееся; косметику она уже успела смыть, волосы как у Медузы горгоны, торчат во все стороны, оттого что весь последний час она постоянно хваталась за голову. Он сидел ближе к зеркалу, и ей были видны только его голова и плечи. Даже спинки коляски не было видно. Зеркало шутило с ним злые шутки. – Что Виви сейчас делает? – Они с Ханной немного поговорили. Потом Ханна устроила ее в гостевой комнате. – Из Ханны получилась бы хорошая мать. Из нее уже получилась хорошая мать. – Ей нравится управлять людьми, если ты это имеешь в виду. Но ты права, матерью она была бы хорошей. Сказать одну забавную вещь? Это она не захотела заводить ребенка перед войной. Не то чтобы я ее уговаривал, но она уже все решила. Дескать, это будет несправедливо по отношению к ребенку, если я не вернусь. Теперь я вернулся, и она хочет ребенка. Просто не от меня. Шарлотт молчала. – Хочешь поговорить о том, что случилось у вас с Виви? – спросил он. Она помотала головой. – Хочешь, чтобы я отсюда убрался? Она снова помотала головой. Он продолжал смотреть на нее. – Слушай, попробую перефразировать твои же высказывания на другие темы. То, что мне известно о подростках женского пола, можно уместить на кончике иглы, и еще останется место для пары миллионов ангелов. Но разве девочки ее возраста не ведут себя именно так? Кричат на тебя, плачут, бунтуют против матерей? И, согласно Ханне, в процессе канонизируют отцов. – У Виви нет отца, которого она могла бы канонизировать. – У нее есть воображаемый отец. Такого еще легче взгромоздить на пьедестал. – Спасибо, но все это гораздо сложнее, чем твой банальный подростковый бунт. То, что она злится на меня, – это нормально, но ненормально то, что у нее для этого имеется реальный повод. – Я так понимаю, объяснять это высказывание ты не собираешься. Она снова потрясла головой. – Хорошо, допросов устраивать не стану. Но скажу одно. Я очень сомневаюсь, что ты сделала что-то настолько ужасное, как тебе, похоже, кажется. – Может быть, но ты же сам сказал, что ошибся, оценивая собственную способность вершить зло. С какой стати ты уверен, что в моем случае ты окажешься прав? На это у него ответа не было. * * *