– Не возражаешь, если я спрошу, что именно подвигло тебя наконец это сделать? Небу известно, поводов он тебе давал предостаточно. Шарлотт упорно продолжала смотреть на свой портфель. Ей было прекрасно известно, что посмотри она ему в глаза – и солгать уже не удастся. Он поймет, что ее реакция имела какое-то отношение к нему. – Просто это была последняя капля, – сказала она. – Что, чересчур непристойно для моих невинных ушек? – Именно. – Тут она все же решилась поднять на него взгляд. Четырнадцать Уже потом Шарлотт будет гадать, что, может, Ханна подала эту идею в качестве мести. Хочешь поиграть в отчуждение привязанности? А как насчет того, чтобы немного повысить ставки? Но конечно, это не так. Ханна могла быть мстительной. Шарлотт еще не забыла ту историю с «гадким утенком», которую рассказала ей ее подруга-редактор. Но, по всей справедливости, Ханна никак не могла предугадать, какие последствия будут иметь ее благие намерения. Когда Шарлотт пришла тем вечером домой, записка, найденная ею в холле на столике с почтой, вовсе не вызвала у нее раздражения. Она испытывала благодарность за то, что Виви все-таки не была из тех детей «с ключом на шее», как окрестили их газетчики, – детей, которые каждый день приходили после школы в пустой дом. Она даже поздравила себя с тем, что у нее такая ответственная дочь, которая догадалась написать ей записку. О том, что за этим может стоять Ханна, она думать отказывалась. «Я здесь», – говорилось в записке. Нарисованная тут же стрелочка указывала на дверь, ведущую в часть дома, где жили Хорас и Ханна. «С любовью, Виви», – было нацарапано ниже. Она подумала, не подняться ли к себе и позвонить уже из квартиры – сказать, что Виви пора домой, но это выглядело бы как-то невежливо. Она позвонила в дверь Филдов. Открыла ей Виви. Ее дочь явно чувствовала себя здесь как дома. – Симпатичные усы, – сказала Шарлотт. Виви утерла крошки с верхней губы и поцеловала мать в обе щеки. – Мы испекли брауни. – Это я вижу. – Шарлотт смахнула последнюю крошку с подбородка дочери. – Они отправляются с вами домой, – сказала Ханна, спускаясь по лестнице, ведущей из кухни, и пересекая переднюю, которая служила приемной при ее кабинете. – Мне эти искушения не нужны. И это любимый Вивин десерт. – С каких это пор? – спросила без всякой задней мысли Шарлотт. В последний раз, как зашел разговор на эту тему, ее дочь объявила, что обожает пирожные макарон и бискотти, но, опять же, Шарлотт давно уже не пекла ни то ни другое. Когда она возвращалась с работы, то времени хватало лишь на то, чтобы приготовить ужин на скорую руку. Кроме того, какой подросток предпочтет аскетичные бискотти липким и сладким брауни? – С тех пор как тетя Ханна научила меня их готовить. Хочешь укусить? – Виви протянула матери брауни, от которого сама уже успела откусить половину. – В такое время? – Это я виновата, – сказала Ханна. – Но, насколько я знаю Виви, ужину это помехой не будет. – Конечно, не будет, – ответила Шарлотт. А если такое случится, подумала она, то я спущусь и лично запихну все чертовы брауни прямо в твою самодовольную ухмылку. Ханна снова поднялась по лестнице на кухню, вернулась с тарелкой брауни, накрытой вощеной бумагой, и передала тарелку Виви. – Не забудь свое пальто и учебники. – Я их заберу. – Шарлотт взяла вещи Виви со стула, стоявшего в передней, и начала подниматься вверх по лестнице. – Вызовите лифт, – сказала Ханна. – Мы прекрасно поднимемся по лестнице. – Давай поедем на лифте, мам. Мне не хочется уронить брауни. Они вызвали лифт. – Вот уж не знала, что брауни – твой любимый десерт, – сказала Шарлотт, когда лифт миновал второй этаж. Это было мелочно. – Не то чтобы любимый. Мне нравится печенье с шоколадной крошкой и твои бискотти тоже. Просто не хотелось ее обижать, когда она так сказала. Шарлотт отперла дверь и распахнула ее, чтобы Виви могла пройти внутрь с тарелкой. – Хороший ты ребенок, – сказала она. – Лукавый, но хороший. – Лукавый? – Не совсем правдивый. А еще – в этом случае – добрый. А что вы еще делали там, внизу, кроме как пекли брауни? – Ничего особенного. Демонстративная небрежность, с которой были произнесены эти слова, заставила Шарлотт заподозрить, что ее дочь и Ханна явно что-то задумали, но настаивать она не стала. – Почему бы тебе сейчас не бросить вызов домашке? Я позову тебя, когда пора будет накрывать на стол. Виви не стала ждать, пока мать ее позовет. Она пришла на кухню, когда Шарлотт еще жарила курицу, и уселась на высокий табурет у кухонной стойки. Шарлотт эта поза была хорошо знакома. Это значило, что ее дочь собирается с духом. Интересно, чем ее соблазнила Ханна на этот раз. Новый проигрыватель для долгоиграющих пластинок? Еще несколько жемчужин, чтобы добавить в ожерелье, которое начала собирать для нее Шарлотт? Проколотые уши? Нет, Ханна никогда бы не предложила что-то, что могло вызвать неодобрение Шарлотт. Она для этого была слишком щепетильна. – Помнишь ту статью, которую тетя Ханна дала мне не так давно? Про женщину из Парижа, которая помогает найти друг друга людям, разлученным во время войны? – Помню. – Тетя Ханна предложила мне помочь написать ей письмо. Шарлотт притворилась, будто все ее внимание поглощено кусочками курицы, которые надо перевернуть. – А с какой стати тебе захотелось это сделать? – осторожно спросила она. – Чтобы кого-то найти, конечно. – Но никого не осталось. Некого находить. – Тетя Ханна говорит, что многие, кто пережил войну, так думают. А потом они обращаются к этой женщине или в какое другое агентство и узнают, что у них остались какие-то родственники, иногда даже близкие родственники, про которых они думали, что те умерли. – Виви, сердце мое, мне очень жаль, но твой отец и вправду погиб на войне. – Я это знаю. Я не о нем говорю. – Его родители погибли в Авиньоне во время бомбежки. Что именно случилось с моим отцом, неясно. Но он был ярым социалистом, а нацистам это не нравилось. И наши друзья из Гренобля написали мне после его похорон. – Это я тоже знаю, но как же остальные? – Я была единственным ребенком в семье, и твой отец тоже. – У тебя это звучит так, будто вы были последними людьми на свете. Должны же иметься какие-то родственники. Кто знает, может, у меня во Франции полным-полно двоюродных бабушек и дедушек, и троюродных братьев, и четвероюродных племянников, которые ждут не дождутся, чтобы со мной познакомиться. – Это вряд ли. – Но ты же не знаешь наверняка. Мы можем хотя бы попытаться. Шарлотт выключила огонь под сковородкой и повернулась к дочери: – Я понимаю, это непросто – когда у тебя только и есть, что я да почетные дядюшка и тетушка с первого этажа, но неужели ты думаешь, что сразу почувствуешь связь с совершенно незнакомым человеком только потому, что у вас имеется пара общих предков? Я верю в привязанность Ханны, и Хораса тоже, гораздо больше, чем в кровные узы. – Наверное, но я не понимаю, какой вред в том, чтобы просто узнать. Разве это так ужасно – хотеть семью? Прю Мак-Кейб каждое лето проводит месяц в штате Мэн вместе со своими дедушкой и бабушкой по отцу и еще с целой кучей кузенов, дядей и тетей. У них там что-то вроде поселения, но она живет в комнате, где вырос ее отец, и учится грести на лодке, на которой учился он. У нее даже его старая удочка осталась. – Тебе хочется научиться удить? – Мам! – Она ударила кулаком по столу. – Я серьезно. – Я знаю. – Шарлотт сделала к дочери шаг, чтобы ее обнять, но Виви соскользнула с табурета и отступила. – Не понимаю, почему ты не хочешь этого делать. Я ведь не о бабушке с дедушкой из Мэна говорю, и не о лодке, и не об удочках. Я всего лишь прошу информации. Вроде имен наших родственников и где они раньше жили – такие вещи. По всей Европе, по всему миру могут жить люди, которые нас ищут. Но ты не хочешь их найти. Шарлотт подумала о письме из Боготы. – Я просто не вижу в этом смысла. – А если я вижу, этого недостаточно? – Я не могу это тебе объяснить. – А ты попытайся, – всхлипнула Виви. – Хотя бы раз в жизни. Просто попытайся. Шарлотт снова протянула к Виви руки, но та сделала еще один шаг назад. – Знаешь, кто ты такая? Еврейка, которая сама в себе это ненавидит.