— Красиво говорит, Чезаре, — улыбнулась Лукреция. — Только есть ли за этими словами хоть что-то ценное и правдивое? Палеологи давно изгнаны отовсюду. А короны Константинополя, Трапезунда, даже моей Сербии продал по дешёвке тот самый Андрей, что у нас в подземной тюрьме замка Святого Ангела уже давно устроился. Так что со лжи начал посланник Палеологов. И как после такого вообще ему верить можно? Никак. И самим Палеологам верить вредно для здоровья. Но вслух это здесь говорить было неуместно, так что пришлось ограничиться несколько иными словами. — Софья же не так глупа, чтоб начинать знакомство с откровенного вранья. Вдобавок про то, что Палеологам как бы и Сербия принадлежала, тут присутствующий посланник умолчал. Явно не по ошибке. Я вообще не удивлюсь, если окажется, что Андрей Палеолог торговал тем, на что уже не имел прав. Не так ли, Фёдор Степанович? — Вы прозорливы, как Её Величество Софья и ожидала от Вашего Величества. Ваших Величеств, — тут же поправился со льстивой улыбкой посланник. — Андрей Палеолог в присутствии свидетелей отрекся от своих прав на все престолы в пользу своей сестры. Есть и собственноручно написанные им отречения, в которых прямо упомянуто время. И как отдельный и ни к чему не обязывающий подарок… Примите вот эти два документа, — с низким таким поклоном Еропкин положил на столик свиток который лично я не спешил разворачивать, давно уже привыкнув ожидать любой пакости, в том числе и ядовитой. — Здесь отречение от короны Сербии, но уже от Её Величества Софьи, в пользу Лукреции Борджиа. Второй же — он более ранний, в котором Андрей Палеолог отрекается в пользу своей сестры. И теперь… Её Величество Лукреция Борджиа становится единственной законной королевой, никто не сможет оспорить её право на трон. — Посмотрела бы я на тех, кто осмелится! Произнесённые слова Лукреция сопроводила ласковым таким поглаживанием многозарядного пистолета, недвусмысленно намекая, какая судьба ожидала бы оспаривателя. Я в подобном даже не сомневался, Хуана тоже, хоть и возвела глаза к небу, порой не до конца принимая повышенную агрессивность своей подруги и родственницы. А вот Еропкин, тот аж нервно сглотнул, перекрестился — ну да, переводчик смог донести как собственно слова, так и интонацию королевы Сербии и наверняка в очередной раз убедился, что данное ему поручение ни разу не легкая прогулка по теплым италийским землям. — Не пугай посланника, сестра. А то совсем испугается, язык проглотит от изумления, совсем сложно с ним общаться будет, — и уже обращаясь к Еропкину, я добавил. — Документы об отречениях я возьму, но они не являются для меня и Лукреции чем-то хоть немного важным. Согласие или несогласие с чем-либо Палеологов в окружающем нас мире стоит крайне дёшево. Если Софья этого не понимает — тем хуже для неё самой. Видно было, что Еропкин одновременно боится и ненавидит нас, Борджиа. Осознанно ненавидит, благо есть за что. Без нас ему бы не факт что пришлось бежать за пределы Руси, а уж когда к власти пришла бы Софья посредством своего сына или просто её сынок Василий… тогда бы он гарантированно упрочил как положение при дворе. Так и материальное благосостояние. Плавали, знаем. А страх… Очень уж хлипкое его положение посланника. Неприкосновенны по сути лишь те, которые от реальных властителей, за которыми стоит серьёзная сила. Тут же всего лишь изгнанники, из милости пригретые в Литве. К примеру, случись необходимость, можно силой вытрясти из этого посланца Палеологов всё необходимое. При этом де-факто не вызывая даже мимолётных косых взглядов со стороны. Здоровый цинизм политиков. Утратил корону и реальную силу? Сиди, не чирикай и не пытайся на полном серьёзе возмущаться, что тебя обижают большие злые дяди либо тёти. Потому Еропкин и старался вести себя тише воды. ниже травы. Понимал, что именно от этого в немалой степени зависит его дальнейшая судьба. Равно как помнил об Андрее Палеологе, брате своей хозяйки, которому принадлежность к династии ни разу не помогла миновать подземелий замка Святого Ангела, этой бывшей папской резиденции, а теперь средоточия силы и власти Борджиа. — Моя госпожа приготовила иной, куда более ценный дар, — с угодливой улыбкой на лице и по возможности скрываемой ненавистью в глазах произнёс Еропкин, а переводчик старательно всё это переводил. — Она готова поделиться с Вашими Величествами всем, что ей доносят о происходящем в Османской империи. О том, что она готова рухнуть. О том, кто из султанских сыновей какие действия предпримет. И это поможет доблестным итальянским и сербским войскам взять от развалившейся империи то, что вы захотите взять. А госпожа знает очень много. — И взамен? — навострила ушки лукреция. — Морея. Наследственное владение Палеологов. Её Величество Софья готова подписать отречение за себя и своих детей от Русского, Трапезундского и Константинопольского престолов. Изумлённое лицо Хуаны, которая до сего момента явно не видела лично, как идёт полноценный такой торг за короны, а по сути очередной раунд большого передела. Неожиданный такой раунд, даже для меня с Лукрецией. Видимо, Палеологи либо дошли до крайности и теперь поставили всё оставшееся на единственную карту, либо… Мда, нельзя исключать, что тут нечто иное, а именно новая партия бесконечной игры, в которой эти пройдохи реально пытаются обвести нас вокруг пальца. Думать надо, много и серьёзно думать. И уж точно не отказываться сразу и однозначно. Хотят Палеологи урвать кусок жирного и сочного мяса из уже истекающего кровью организма Османской империи? Это есть хорошо и хорошо весьма. Причина? Самая банальная — стервятники всегда слетаются лишь к моменту, когда уже уверены в том, что жертва обессилена и вот-вот помрёт. А уж такие осторожные и трусливые как Палеологи и тем паче. Следовательно… — Ваше предложение представляет определённый интерес, Фёдор Степанович, — кивнул я, тем самым словом и жестом показывая, что предложение если и не принято, но будет обдумываться. Уверен, что при следующей нашей встрече мы поговорим более подробно, обсудим, так сказать, во всех подробностях сделанное вашей госпожой предложение. Заодно обдумаем и средства, которые позволят нам, Борджиа, быть хоть сколько-нибудь уверенными в том, что в ближайшее время «политическая целесообразность» не станет причиной очередной резкой смены курса проводимой Софьей политики. Вы ведь понимаете, о чём я? — Догадываюсь, Ваше Величество. — Вот и прекрасно. А пока чувствуйте себя как дома. Как только наша небольшая прогулка по Тибру закончился, вы сможете как следует осмотреть и наш Вечный город. Разумеется, в сопровождении тех, кто покажет и расскажет то, что вы, без сомнения, передадите своей хозяйке. Пока же… Два раза намекать на то, что разговор закончен, посланцу Палеологов не потребовалось. Очередные, уже завершающие, славословия, низкие поклоны… всё. Закончилась, финита ля не пойми что, скорее уж первый акт представления. И ядовитый комментарий Лукреции. — Эти Палеологи, если понадобится, готовы торговать всем. Престолами, сторонниками, даже родной кровью. Сруби ты завтра напоказ голову брата Софьи на римской площади — Софья даже не подумает прекратить переговоры. Сочтёт малой и приемлемой платой. Будь ты или Джоффре не женаты, она бы любую дочь постаралась как дар преподнести. — Как это всё… грязно, — поморщилась Хуана. — И этот Еропкин, он так похож по повадкам на гранадских мавров. Я помню, ещё тогда, когда была совсем юной. Но в нём нет мавританской или иной крови. Почему тогда? — Яд, очаровательная ты моя. Но не тот, который убивает тело, а иной. Яд византийства, что поражает душу, делая её столь же мелкой, склизкой и подлой, как у самих византийцев, варившихся в этой отраве целыми веками. Увы и ах, но византийцы давно и окончательно перестали быть теми, кем были в начала — частью Рима, частью Европы. Когда принимаешь и делаешь частью души образ мыслей и восприятие мира. свойственное иным, совершенно чуждым народам… Результат ты только что видела. Если хочешь, могу показать, что собой представляет Андрей Палеолог. — Узник в подземелье. Фу, — скривилась испанка. — Мне такое не нравится. — Чист, относительно опрятен, ни разу не покалечен, да и голодом его никто морить не собирался, — возразил я. — Были, признаться, мысли удавить по тихому сразу после того, как были выжаты все на тот миг ценные и нужные сведения. Однако… Трезвый расчёт возобладал над эмоциями. — Ты иногда такой выдержанный, Чезаре. Я даже завидую. Завидует она, ага. Лукреция на минувшие года научилась очень хорошо играть словами, интонациями, да и язык тела освоила так, что просто ой. Настоящая королева, пусть пока и относительно юная. А уж что будет лет через пять-семь, когда окончательно расцветет физически и умственно, достигнет, так сказать, совсем высокого уровня? Ужас и мрак… для всех врагов Борджиа. Зато для меня так и останется действительно близким человеком, которому можно не просто доверять, но доверять практически абсолютно. Одной из очень и очень немногих в этом мире. Да и в том таковых людей было… по пальцам одной руки пересчитать. Эх, нахлынуло прямо. Я про воспоминания о минувшем, ведь только в воспоминаниях и осталось то, что пережил человек, давно отбросивший своё настоящее имя и накрепко слившийся с прозвищем Кардинал. Мда, было дело, было. — А ты не завидуй, сестрёнка. Лучше помоги мне мою милую супругу убедить, что для королевы ничуть не вредно, а полезно и даже небезынтересно владеть такой штукой как пистолет. И вообще быть поближе к тому, что может помочь в трудный момент жизни. — А сам что, неужели красноречия не хватает? — Хватает, — поневоле улыбаюсь, глядя на Хуану, понимающую, что сейчас её вновь будут мягко, нежно и со всей любовью склонять к принятию новых для неё и очень уж радикальных для испанского придворного воспитания концепций. — Просто я всю силу оного красноречия использую несколько в ином направлении. Более личном, которое за закрытыми дверями большей частью происходит. — О-о! Я уже очень-очень заинтересована. Хуана, может между нами, девушками, скажешь, что там мой очень искушённый в таких делах братец возжелал от тебя получить? Или чему захотел научить? Вот и ладненько. Тут главное перевести тему на ту, которую две мои прекрасные дамы способны обсуждать долго, с чувством, с расстановкой и с немалым удовольствием. Лукреция это даже не скрывает, а вот Хуана… эта продолжает мило краснеть, стесняться, но шаг за шагом таки да сбрасывает с себя оковы сурового воспитания, приобщаясь к куда более раскованному поведению тут, в Риме. Более того, среди Борджиа, которые получили мощную такую прививку родом из начала следующего тысячелетия. А я с удовольствием послушаю, почти не вмешиваясь в разговор. Так оно и лучше, и интереснее, и для расслабления нервов самое оно. Свежий воздух, крики чаек, дерущихся меж собой за добычу, плеск волн за бортом. Благодать да и только! Глава 6 Османская империя, Стамбул, район Ускюдар, август 1497 года. Какое качество является одним из важнейших для того, кто давно и прочно встал на дорогу предательства? Правильно, развитое чутьё на опасность и умение распознавать приближающуюся угрозы, пока она ещё не стала непреодолимой. Барон Клод дю Шавре, он же теперь отзывавшийся на имя Умара аль-Хадида, считал себя человеком осторожным и весьма предусмотрительным. А ещё умеющим чувствовать, где именно ему будет лучше и выгоднее находиться. Потому он уже довольно давно и покинул Францию. Долги, вражда с несколькими куда более сильными и знатными аристократами, всё увеличивающая опасность остаться даже не разорённым, а просто убитым. Вот и подался Клод дю Шарве туда, где, как он думал, его уж точно никто не достанет — в Османскую империю. Почему именно туда, а не в одну из христианских стран? Да просто именно османам ему было что продать. Не то, что можно пощупать, а слова. Важные, нужные… и к тому же он уже не раз к тому времени нашёптывал на ухо знакомым османским торговцам кое-что важное о происходящем как в королевстве, так и на королевском флоте. А всё, что касалось флота, османов очень даже интересовало. Сомнения, сожаления? Подобными мелочами барон дю Шавре никогда не забивал свой разум. В отличие от меры своего благосостояния и удобства. Вот так и оказался в Османской империи, через старых знакомцев постепенно выдав всё действительно ценное и важное, что только знал. А что до жизни в окружении магометан и необходимости принять их веру… касаемо этого он тоже не стал страдать. Единственное, что оговорил — отсутствие одной маленькой, но болезненной операции, которую всем верующим в Аллаха делают ещё в глубоком детстве. Ему подобное было не нужно, а испытывать довольно сильную боль — нет уж, это не к нему. Зато что оказалось по нему, так это возможность, пользуясь своим довольно острым умом и знаниями о Франции и иных европейских странах, хорошо зарабатывать, оказывая услуги тем, кто готов был платить. Какого рода? Посреднические, конечно, ведь далеко не все и не всегда готовы были иметь дело именно с османами. Да и не везде эти самые османы могли проникнуть, не вызывая серьёзных подозрений. А он, французский аристократ, умеющий правильно себя вести, казаться своим, а ещё подмечать нужное и в нужный момент воспользоваться увиденным, становился почти что незаменимым. Вот и носило бывшего барона то во Францию, то в италийские государства, то и вовсе в испанские земли. А уж будучи в тех или иных местах позаботиться о том, чтобы доставить в порт, к ожидающему его кораблю, выгодные для перепродажи товары — это как Христос, так и Аллах велели. Вместе или же по отдельности, такими вопросами дю Шавре и не пытался задаваться. Шло время, росло богатство, вокруг предавшего кровь, родное государство, веру и вообще всё француза собралось достаточное число зависящих от него людей. Не верных, а именно зависящих, тут Клод дю Шавре не собирался впадать в не свойственную себе доверчивость. Понимал, что не ему рассчитывать от других на то, о чём сам имел сугубо умозрительное представление. Зато понимал другое — в Османской империи воистину каждой твари по паре и любая из этих самых тварей способна заползти, подобно змее, на самый верх. Чего стоил один великий визирь Баязида II, Херсекли Ахмед-паша, ранее бывший Стефаном Херцеговичем Косача, тоже отступившийся от крови, земли, веры, ставший очень полезным слугой поработителей своего народа. Вот такой дю Шавре выбрал маяк, стремясь забраться если и не столь высоко, но около того. Стремился, оказывал весомые услуги, подкупал богатыми дарами и… Случилось очень важное событие — именно его выбрали как тайного посла к Людовику XII Валуа, договариваться о совместных действиях Франции и Османской империи сперва для окончания опасного для обеих стран Крестового похода, а затем и для совместных действий против Мамлюкского султаната. Посол же, хоть и тайный — это очень значимый рост в глазах стамбульского двора. Да и во Франции, им покинутой, куда он прибыл под чужим именем, тоже, воспользовавшись своим новым положением, удалось укрепить своё положение. Хорошо укрепить, заметно так. И очень скоро понять, что все эти укрепления, подъём на верхние ступени в иерархии Османской империи вот-вот могут обернуться ничем. А то и большой угрозой со стороны тех, кто и устроил сперва один, а затем и второй Крестовые походы, на удивление успешные, угрожающие самому существованию казавшихся столь мощными мусульманских государств. Оставаться в вот-вот готовом обрушиться здании империи Клод дю Шавре не собирался, предпочитая очередное бегство. Впрочем, на сей раз уже не как почти одиночка с малым числом людей и небольшим количеством монет в кошельке, а как фигура гораздо более значимая. Значимая и нужная тем, кто готов будет его принять как осведомлённого о делах уже не только европейских, но и о происходящем внутри содрогающейся от боли Османской империи. Бежать или не бежать — таким образом вопрос не звучал. Волновало иное — куда именно бежать, чтоб в скором времени не пришлось делать это снова? Вот поэтому он и собрал у себя дома, расположенного в районе Ускюдар, более славного кладбищами, но и пользующегося спросом как место для проживания отнюдь не бедных османов, тех, кто действительно мог посоветовать нечто полезное. Вот они, целых трое, причём у двоих на лицах явственно заметна была печать страха и желания как можно скорее покинуть османские земли, ранее казавшиеся такими уютными и безопасными. Луи де Совиньон и Карлос де Страбарро, француз и испанец. Первый просто привык служить там, где больше платят, не обращая внимание ни на что. Второй… давние связи с Гранадским эмиратом в нынешней Испании были весомым доводом если не для палача, то для серьёзной опалы. Потому Страбарро, быстро распродав всё имущество, пустился в бега. Ну а далее… Видимо, само провидение столкнуло их обоих с Клодом дю Шавре, к тому времени уже освоившимся и закрепившимся среди османов. Двое, но чем-то друг на друга похожие. Наверное, по причине своей полной оторванности от каких-либо привязанностей к земле, людям, идеалам. В отличие от третьего тут присутствующего. Али Бадревич, из сербской семьи, вот уже не первое поколения служившей османам и уже давным-давно сменившей веру и верность. Этого дю Шавре знал не так давно, с того дня, как стало ясно, что именно он станет тайным посланником султана к королю Франции. Вот и приставили, помимо ещё нескольких, того, кто многое знал о творящемся в сербских землях, которые даже тогда если и надеялись вернуть, то слабо и точно не в ближайшее время. Бадревич ненавидел не покорившихся соплеменников и тех, кто пришёл на сербские земли под знамёнами Италии и Ордена Храма люто, осознавая, что ему подобные теряют всё. Вот совсем всё, включая жизни, если не успели удрать. Оттого помогал ему, Клоду дю Шавре, истово, будучи готов сделать что угодно, лишь бы навредить крестоносцам, а там, в будущем, и вернуть всё, как оно было раньше. Однако… Уже после первого устроенного Борджиа Крестового похода стало ясно — потерянных земель империи не вернуть. Вот совсем не вернуть и больше того, даже в Стамбуле стало весьма тревожно. Умным, понимающим людям, конечно, а не черни, которая, как казалось порой дю Шавре, думать вообще не умела. Только жрать, орать и требовать особого отношения была горазда. А уж когда случился второй Крестовый, направленный на Мамлюкский султанат, после чего бежавший в Мекку мамлюкский султан объявил джихад… Тогда дю Шавре начал готовиться к тому, чтобы покинуть Османскую империю. Более того, был уже почти готов, реализовав большую часть имущества, получив взамен золото, драгоценности, как везде нужные и занимающие мало места. И лишь вопрос относительно направления бегства всё так же не был до конца решён. Его они вчетвером и обсуждали, собравшись у него, Клода, дома, да за распитием хорошего вина. Аллах не велит? Так никто из присутствующих не был фанатиком, а трое и вовсе приняли ислам лишь для вида, чтобы получить все полагающиеся правоверному выгоды. Бадревич, тот вроде как и воспитан был в магометанском духе, но всё равно, сербская кровь и незамутнённый разум не давали тому впасть в кликушество и отвергать всё, что не соответствовало Корану и проповедям мулл. — Крымское ханство способно перехватить флаг воинов ислама из рушащегося Дома Османа, — уныло цедил Бадревич, баюкая в руках полупустой кубок с вином. — Там и я, и ты, Умар, знаем находящихся близ хана Менглы-Гирея людей. Там можно будет устроиться, там нашим знаниям найдётся верное применение. — Знаем, — не пытался прямо возражать дю Шавре, но тут же пояснил своё скептическое отношение к подобному пути. — И крестоносцы знают, что после падения Османской империи им нужно будет ударить по тому, что станет надеждой мусульманского мира. По Крыму! А почти вся сила ханства в торговле рабами. Не какими-то, а христианскими, из европейцев, что Борджиа поклялись искоренить и казнить всех, кто в этом хоть раз участвовал. И они это делают, их нельзя купить, нельзя разжалобить, нельзя договориться. Пробовали. — А ещё они вместе с Трастамара, — заворочался в кресле мрачный Карлос де Страбарро, который из-за своего происхождения и опыта знал об испанцах очень много. — Изабелла Католичка породнилась через дочь с тем, кто не только принял её поступки с морисками и марранами, но и развил их дальше, глубже. Сделал ещё опаснее для тех, кому мы теперь служим. — Потому в Крым лучше не соваться, — подвёл черту де Совиньон, наиболее осторожный и не любящий риск из всех собеседников. — И уж тем более не в Мекку, там фанатики, их не предсказать. Сегодня скажут одно, а потом передумают. Хоть мы теперь и единоверцы, но… Опасно. Против этого ничего не возразил даже Бадревич. Понимал, что находясь в озлоблении, могут первым делом посмотреть на лицо, на происхождение, а уж остальное — это как получится. Меж тем дю Шавре, чей разум работал быстрее и мощнее обычного из-за тяжёлых времён и большой опасности, изрёк новую идею, уже более интересную: — Хорасан. Туда не так легко добраться, как до Крыма, но с караваном через Ак-Коюнлу это возможно. Есть обязанные мне люди, они не осмелятся отказать. Только… — Что? — Нужно поспешить, Луи. Пока ещё мы можем воспользоваться фирманами султана. Но это пока. Не знаю, что может случиться уже через несколько месяцев. Не станут ли эти бумаги всего лишь бумажками. — Окажемся мы в Хорасане. И что? — ворчал Карлос, будучи в некоторых сомнениях. — Зачем мы нужны тому эмиру, чем сможем его заинтересовать? — Знаниями, Карлос! — повысил голос Клод дю Шавре, заодно добавив в слова уверенности. — И используем наши умения убеждать, показав, что Крестовые походы не остановятся, что они распространятся ещё дальше. Испанцы с португальцами уже пробрались в Индию, а теперь, когда Борджиа получили выход к Красному морю, завести и там их жуткий флот с новейшими пушками — это дело времени, но не возможностей. А из Красного моря до Индии и иных земель путь намного ближе. Чем плавание вокруг Африки. Где Индия, там и другие земли. Дю Шавре умел убеждать, особенно если имелась возможность опираться на реальность, а не на бесплотные идеи и лживые вымыслы. Вот и сейчас он довольно успешно продавливал своё виденье ситуации. Так успешно, что даже Бадревич наконец признал, что Крымское ханство — это отнюдь не то место, где можно чувствовать себя в безопасности сколько-нибудь длительное время. Зато Хорасан… Он тем и привлекал, что между ним и Османской империей находился Ак-Коюнлу; между возможным появлением крестоносцев в индийских землях тоже имелись земли, принадлежащие совсем иным владыкам. Хорошее убежище, надежное. А ещё под господством действительно сильного, по слухам, эмира, стремящегося к расширению своей власти и обладающего подобающими для сего возможностями. Увлечённость обсуждения того, как именно добираться до Хорасана и как обойтись без лишнего риска, именно она не позволила Клоду дю Шавре насторожиться, когда, низко кланяясь, зашёл один из слуг и, то и дело прося прощения, сообщил хозяину, что пришёл человек от великого визиря, имеющий какое-то важное поручение. Почему Клод мог бы насторожиться? Хотя бы потому, что обычно он не имел дела именно с Херсекли Ахмед-пашой, получая приказы от других приближённых Баязида II. Но времена меняются, равно как и доверие самого султана. А своему великому визирю он верил поболее многих других. Да и появившийся человек, богато одетый, преисполненный властности, первым делом показал Клоду фирман за подписью Херсекли Ахмед-паши. Подпись и печать были знакомыми, уж в этом дю Шавре не сомневался. Недостатком подозрительности француз не страдал, потому всегда проверял подобное, несколько раз сумев избежать возможных неприятностей из-за небрежно подделанных подписей, печатей, почерка наконец. — Что желает от меня великий и могучий визирь, о почтенный Гумсур-паша? — обратился бывший барон к незнакомому ему лично, но знакомому по слухам и влиятельному человеку. — В фирмане всё очень туманно. — Что может желать от вас мой господин в это смутное и опасное для великого султана, главы Дома Османа, время? — перебирая пальцами чётки, произнёс устроившийся на подушках гость. — Дельных советов, которые вы вот уже не первый год даёте и о которых не приходилось жалеть. Неразумные сыновья султана вновь в неразумности своей решили. Что знают лучше отца, как вести себя с недругами внешними и внутренними. Особенно неразумен Шехзаде Ахмет, но и Шехзаде Мехмет стал вызывать опасения, склоняясь к советам тех, кого надо бы удавить шёлковой нитью. Сейчас я расскажу, что произошло. Это займёт не так мало времени, но у вас оно есть, да? Спорить с доверенным человеком великого визиря? О нет, подобного дю Шавре делать точно не собирался. Зато терпеливо и со всем почтением выслушать, а потом либо сразу ответить, либо попросить время на обдумывание этого самого ответа — как раз то, что нужно было сделать. Да и Гумсур-паша оказался человеком, умеющим говорить понятно, правильно описывать возникшую и требующую решения проблему, а также готовый отвечать на возникающие вопросы, не изображая того, кому нет дела до чужого мнения. Хотя… именно за советами он и прибыл по поручению своего господина. Потому излишняя гордыня и чванство было неуместно. Ещё он даже не пытался упрекать присутствующих за явственно ощутимый запах вина, тем самым показывая себя как человека разумного. Более того, обронил, что если для лучшего внимания хозяину дома и его гостям желательно продолжить питие «сока виноградной лозы», то Аллах простит это малое прегрешение, ибо велик, милосерден и терпим и верным слугам своим. Правда, поскольку сам он запах вина не любит, то позволит себе зажечь пару благовонных палочек. Возражать Клод дю Шавре даже не думал. Хочет посланник визиря вдыхать особые ароматы, с собой принесённые — пускай вдыхает. Да и были они довольно приятными, не раздражающими ни его, ни остальных. Вот только голос самогоГумсур-паши оказался очень уж монотонным, наводящим сонливость. Потому дю Шавре. в отличие от трёх своих сотоварищей, перешёл с вина на крепкий травяной настой, помогающий оставаться бодрым… в какой-то мере. Сон. Он накатывал волнами, на всех. И именно это заставило дю Шавре насторожиться. Только та самая настороженность парировалась тем, что и сам Гумсур-паша то и дело зевал, жалуясь на плохую погоду, бессонную ночь и просто множество дел, от которых никак не получалось избавиться, дабы отдохнуть, как и подобает человеку его положения. А потом… Клод увидел, что де Совиньон уснул прямо в кресле, Бадревич разве что глаза ещё не закрыл, да и Страбарро ошалело трясёт головой, не понимая. что вообще происходит. Не понимал и сам бывший барон. Только отсутствие понимания не помешало ему с усилием встать и сделать несколько шагов к вроде как открытому окну, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Сделал, открыл, вдохнул… И тут голова словно взорвалась. Харун Гумсур-паша, который на самом деле не то что это имя не носил, но и вообще не был ни османом, ни магометанином, лишь сплюнул, выругался шёпотом на испанском языке, после чего подхватил лишившегося сознания Клода дю Шавре и оттащил его в кресло. Затем потушил «благовония», в которые была подмешана огромная доза дурмана, от которого люди засыпали быстро, крепко надолго. Сам он только потому и держался на ногах, что принял сразу несколько снадобий, частично убирающих действие дурмана. И то чувствовал себя не самым лучшим образом. Оставалось лишь немного подождать, пока прибывшая с ним охрана, уже получившая сигнал, не устранит всех, кто мог быть опасен. Мертвые и молчат, и безопасны. А с самым что ни на есть настоящим фирманом великого визиря вывезти что самого дю Шавре. что остальных тут находящихся, будет легко. Стамбульская стража, ей достаточно показать бумагу с грозными печатями. Даже если попадётся кто-то, умеющий читать, то в увиденном не обнаружит ничего подозрительного. Ну направляются посланцы великого визиря в порт. Ну не сами по себе, а ещё в повозке лежат какие-то грязные и побитые тела, на вид обычные гяуры. Мало ли куда их и зачем! Правоверным никогда не было особого дела до участи неверных, особенно сейчас, после объявленного джихада.