Он запинается, а его лицо искривляется в гримасе. – Тебе больно? – испуганно спрашиваю я. Он улыбается, отрицательно машет головой и продолжает: – Нет – нет…Слушай. Я не могу проводить тебя до самого дома. Мне нужно возвращаться. И я должен тебе сказать. Он жмурится, поднимает голову к небу, а затем прижимает меня к себе. – Вообще-то, речь должна была идти о другом…Но… Хрисан поглаживает меня по затылку. От его пшеничных волос пахнет корицей. – Не хочу быть банальным, – шепчет он, – не хочу, чтобы было как в дурацких фильмах о любви. Ну, а как иначе? Хрисан усмехается, а моё сердце замирает. – Просто знай: я влюблён. Бесповоротно, – он молчит секунду, а затем добавляет: – нет, навсегда. Мне это слово больше нравится. Я чувствую, как по телу разливается удивительное чувство. Я понимаю его и хочу признаться в ответ. – Навсегда, – повторяю я, будто смакуя это прекрасное слово. А потом, опомнившись, спрашиваю: – Но что ты хотел рассказать? Чем ты был обеспокоен? Хрисан отодвигается от меня, проводит пальцами по щеке и слегка улыбается: – Я обещаю тебе рассказать. Завтра встретимся, Юна. И я всё объясню. Но обещанное завтра так и не наступило. Всего спустя сутки я лежу на нашей опушке и гляжу в небо, густо затянутое тучами. Вот-вот должен пойти снег, судя по чернющему цвету облаков. Даже на улице темновато, несмотря на полдень. Моё сердце словно кто-то держит в кулаке и больно сжимает. Мне отчаянно хочется выть, кричать, рвать и метать. Но сил нет. Я просто лежу и пялюсь в небо, надеясь, что меня засыплет снегом. И больше не придётся возвращаться в проклятый мир, где нет единственного человека, который меня любил. Которого я любила, но так и не успела сказать об этом. Я переворачиваюсь на бок и сворачиваюсь калачиком. В памяти вспыхивают дуры одноклассницы, которые вечно ныли из-за того, что их парень бросил. Тупицы. Как бы я хотела, чтобы меня бросили. Я прижимаю ладони к лицу и со всей силы жмурюсь. Так, что начинает болеть голова. Когда меня вновь накрывает волна осознания, виски начинают пульсировать. Его нет. Его больше никогда не будет рядом. Я злюсь на отца, который принёс эти новости. – Милая. Нам нужно поговорить, – почти шепчет папа. Я сразу напрягаюсь, потому что забыла, когда он был так ласков со мной. Сердце ёкает, будто что-то чувствует. – Юна…У меня есть ужасная новость…Я даже не знаю, как тебе сказать… Никак…Никак не нужно было говорить. Лучше я буду искать его до конца дней, считая себя брошенной. Или затаю обиду и буду проклинать Хрисана. Но это было бы бессмысленно. Потому что на следующий же день из каждого утюга гремела страшная новость о сгоревшей в пожаре семье. И когда он произносит ужасные слова, я даже не отвечаю. Будто не верю. Просто выбегаю из квартиры, даже не надев куртку. Мчусь к его дому, не обращая внимания на прохожих и транспорт. По дороге не думаю ни о чём, кроме того, что это ложь. Но когда стою у сгоревшего дотла деревянного дома, который оцепили, кажется, все полицейские города, хочу просто войти в это пепелище и рассыпаться в прах. Не помню, как я очутилась на нашей проклятой опушке. И злюсь на себя, что духу хватило сюда прийти. Я снова поворачиваюсь на спину и проклинаю каждого, кто выразил мне сочувствие. Горите все в аду. Это вы должны были сдохнуть, а он остаться со мной. Ненависть чувствую не только к сочувствующим. Под раздачу попадают булочки с корицей. И эти глаза, которые из-за яркого цвета, казалось, светились. Любовь тоже пусть катится к чёрту. И вообще все чувства на свете. Пусть кто-нибудь вместо сожалений предложит вырвать мне сердце, чтобы боль прекратилась. Потому что я не могу это вынести. С неба, наконец, начинает сыпать снег. Снежинки опускаются мне на ресницы, губы и щёки. А из глаз вновь выступают слёзы. Из леса слышится какой-то шорох, но подниматься и смотреть сил нет. Если сюда каким-то чудом забрели дикие звери, я готова быть съеденной. От воспоминаний сердце сжалось. Наверное, я не заслужила такой сложной судьбы. Либерган по-прежнему лежал в кармане и будто бы посылал импульсы прямо в мозг, настойчиво прося воспользоваться им по назначению. Но я не самоубийца. Перед глазами вспыхнул ещё один образ, который помнился смутно. Она стояла в нескольких метрах от меня, грустно улыбалась и глядела бездонно-синими глазами. – Мама… Она откинула русую косу за спину, отвернулась и зашагала в пустоту. Мне хотелось кинуться следом, просить её остаться или взять меня с собой. Но всё, на что я была способна, это отключиться в проклятом лесу. * * * Сквозь веки пробивался свет. Губы высохли так, что было больно их открывать. Я плохо соображала, где нахожусь. Пальцы рук онемели и почти не чувствовались. Кажется, это были симптомы обморожения. Чьи-то пальцы дотронулись до шеи. – Живая, пульс есть, – сказал женский голос. – Ну, слава богу, – облегченно ответил мужской. Незнакомая ладонь стала слегка бить меня по щекам. – Юнона! Очнись! Сил разлепить глаза не было. Но я отчаянно старалась. Было слишком ярко. Сначала из-за ослепительного солнечного света разглядеть незнакомцев не вышло, но спустя несколько секунд я сфокусировалась на нависшем надо мной девичьем лице. – Во…во…воды, – выдохнула я и сама не узнала свой хриплый голос. – Феликс, скорее! Дай воду! – воскликнула девушка так, что её слова отозвались звоном в голове. Худощавый незнакомец с бесцветными белёсыми кудрявыми волосами быстро подскочил ко мне, присел на корточки и приподнял мне голову. В груди стрельнуло. – Ай! – вырвалось у меня. – Где болит? – серьёзно спросил парень. Я не ответила и потянула руки к бутылке. Он быстро понял мои намерения и стал меня поить. – Помедленнее, а то плохо станет, – сказал незнакомец. И правда, в следующую секунду пищевод больно свело. Стон вырвался сам собой. – Эй, Феликс, – сказала незнакомка, – кажется у неё кроме раны на ноге ещё и ребро сломано. Он расстегнул мне куртку и стал приподнимать свитер. Я незамедлительно возмутилась и попыталась убрать его ладони. – Эй, что ты делаешь! Девушка взяла меня за ладонь и настойчиво сказала: – Юнона, доверься нам. Феликс в прошлом медбрат. Он осмотрит тебя и поможет. Я кивнула и легла на землю. Там было мягко. Рука нащупала какую-то ткань под головой. Она заметила мои движения, улыбнулась и сказала: – Решила, что ты и так тут всю ночь на твердом провалялась. Феликс её перебил: – Юнона, сейчас может быть больно. У тебя тут всё в гематомах… И он стал настойчивыми движениями щупать рёбра. Было неприятно, но, когда он дотронулся до правой стороны, еле сдержалась, чтобы не кричать.