От нечего делать посветила фонариком на себя. Моя одежда выглядела хуже, чем когда-либо. Медсестра отдала те же вещи, в которых я загремела в больницу. Куртка разорвана, на штанах дырки. И множество пятен крови. Только любимая шапка практически не пострадала. Я зажмурилась и прислушалась к себе. Вроде бы, умирать пока не хотелось. Надо было прикинуть, насколько меня хватит. И кто вообще захочет помогать странной девке, похожей на бездомную, если я всё же доберусь до Тиви. «Брось, Юнона. Это твой конец, смирись», – злорадствовал внутренний голос. Периодически я вынимала из кармана либерган и приставляла то к горлу, то к виску. Мне бы хотелось, чтобы мой экземпляр был как раз из тех тридцати процентов бракованных и разорвался прямо в руке. Пластик, конечно же, не обжигал кожу холодом, к тому же, на мне были перчатки. Но от собственных намерений в душе холодело. Я судорожно сглотнула и в очередной раз достала оружие. – Ладно. Ладно… Давай это сделаем. Раз и всё. Лучше, чем подыхать, захлёбываясь кровью. Ты же видела, как это бывает. Неплохая смерть. Быстрая. И крепко сжала либерган обеими руками, приставив его ко лбу. Зажмурилась, сделала выдох, дотронулась пальцем до курка и… – Чёрт! – выругалась я, отбросив пистолет подальше, – слабовольная трусливая дура! Сердце стало колотиться как бешенное от прилива адреналина. И это даже придало мне сил. Я в очередной раз мысленно прокляла Гарьера за малодушие. Ну почему, почему ты не выпустил долбанную пулю мне в лоб? Как бы всё упростилось. Я поёжилась, сучок немедленно врезался в позвоночник. Выругавшись, решила попробовать подняться. Стала переворачиваться на бедро. Грудь тут же словно стрелой пробило. От острой боли посыпались искры из глаз. Я чертыхнулась, сцепила зубы и резко, не думая, поднялась. Меня будто долбанули палкой по спине и вышибли весь дух. Все внутренности сдавило от резкой боли. – Твою мать!.. – прошипела я и схватилась за грудь. И тут же себя прокляла за то, что отбросила либерган. Я достала из кармана фонарик. Пистолет лежал в двух метрах. Чёрт, как у моих обессиленных рук вышло его так далеко забросить? Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, попыталась идти. К счастью, получалось. Я остановилась над либерганом и облизнула сухие губы. – Ладно. Юнона. Ты это сделаешь. Сейчас быстро нагнешься, возьмёшь пистолет. И не будешь кричать. И, выполняя обещание, резко нагнулась. Внутри будто разорвались тысячи пуль. Я быстро схватила пистолет и так же быстро разогнулась. Захотелось выплюнуть бронхи. Сильный кашель не заставил себя ждать, а с губ на снег сорвалось несколько капель крови. Попытка сделать вдох полной грудью не увенчалась успехом: на легкие словно положили тяжелый мешок. Нужно было идти. Я постояла несколько секунд, в надежде хоть как-нибудь перевести дух. Острая боль немного стихла. Счёт времени был окончательно потерян. Мне казалось, что мы расстались с Гарьером как минимум часов пять назад. Однако на западе у меня за спиной небо ещё не погрузилось в черноту. Значит, я шла не более двух часов. Чтобы не отключиться и не упасть без чувств, решила считать шаги. Раз, два, три, десять. Двадцать восемь. Тридцать четыре. Шестьдесят один. Сто четырнадцать. Примерно на трёхстах мне осточертело. И я просто погрузилась в свои мысли. События последних дней не укладывались в голове и не поддавались объяснению. В какой-то момент мне даже показалось, что тот урод прав. И это я сделала те страшные вещи. Но с головой у меня было всё в порядке. А их доказательства – наглая, ужасная ложь. Несправедливость. Вседозволенность. Тяжкие слова, характеризующие мою новую реальность. «Вот как оно бывает, Юнона, – не заставил себя ждать внутренний голос, – тебе всегда было плевать на окружающую действительность и на всех вокруг. Теперь не жалуйся». – Заткнись. И что с того? Что могла противопоставить я, простая девчонка, главе полиции? «Ты могла бы не принимать наркотики. И у них бы не вышло так всё обставить». – Чушь, – ответила я назойливому голосу. Даже если и так. Они наверняка ни перед чем не остановились бы. Но зачем им Агата? Как полиция связана с этим? Слишком много вопросов и не единого ответа. Как там сестра? Оставалось надеяться, что она ещё жива. Если доберусь до цивилизации, нужно будет обязательно попытаться связаться с отцом. Рассказать ему правду. Он должен мне поверить. А ещё… Мне хотелось посмотреть в лицо Гека. Спросить, какого чёрта он меня предал, а затем выстрелить в упор. Что же ему пообещали? Или, может, угрожали? От мыслей голова разболелась ещё сильнее. Я всё надеялась, что пройдёт несколько секунд, и я очнусь от ужасного сна. Но моё тело, кричащее от страданий, бесконечное месиво одинаковых сосен и яркие огоньки вдалеке были реальнее некуда. Вдруг по ногам со всей силы ударило что-то твёрдое. Я охнула и потеряла равновесие, через секунду оказавшись лицом в снегу. Его ледяные пальчики тут же впились щёки, а правую лодыжку, напротив, обожгло огнём. – Чёрт, только этого не хватало, – застонала я. Если это перелом, пиши пропало. Тогда точно без шансов. Я приподнялась на локтях и мысленно поблагодарила себя, что вцепилась в фонарик мёртвой хваткой. Стараясь не орать во всю глотку от боли в груди, резким движением перевернулась и села. Виновником моего падения оказалось огромное бревно. Как можно было не заметить здоровый кусок дерева?! Ладно, не время заниматься самобичеванием. Я стянула перчатку, потянулась к лодыжке и аккуратно её ощупала. Ткань штанов разорвана и мокрая. Кровь? Я посветила фонарём на ногу. Сердце провалилось в пятки. – Кровь, – подтвердила вслух догадку. Под дыркой брюк красовалась небольшая, но глубокая рана. Несмотря на огромное количество травм, из-за которых моё тело превратилось в сплошное нервное окончание, новое увечье приносило не меньше страданий. Думать было некогда. Я быстро стянула шарф с шеи и стала туго перематывать его над коленом, надеясь, что это мне хоть как-то поможет. Руки дрожали, поэтому с первого раза жгут не получился. Я чертыхнулась и попробовала снова. Судя по тому, как заныли от натяжения мышцы, у меня получилось. – Проклятье! – простонала я, поглаживая ногу. Затем снова посветила на рану. Хорошенько набрав снега на перчатку, обтёрла лодыжку. Из груди вырвался облегчённый выдох. По коже побежали мурашки. Кровь всё ещё сочилась, но уже не так интенсивно. Да уж, сказать, что весь мир повернулся ко мне задницей, не сказать ничего. Трясущимися пальцами кое-как натянула окровавленную холодную перчатку обратно на руку, но быстро поняла, что это плохая идея. «Буду держать одну руку в кармане», – подумала я. И вдруг почувствовала, что сил идти дальше нет вообще. Какова вероятность, что меня найдут? Нулевая. Мне не попался ни один дрон по пути. Даже если собрать все силы в кулак и доползти до дороги, меня убьют, как только обнаружат. Ещё и Гарьера подставлю. От безысходности хотелось выть. Поэтому я просто легла на снег. Пространство между шапкой и горловиной дурацкого свитера сестры тут же обожгло холодом. Но мне было плевать. Я посмотрела на звёздное небо и снова подумала о смерти. По телу стала разливаться усталость. Слишком многое было пережито в последние дни. Больше так продолжаться не может. Закрыв глаза, прислушалась. Где-то вдалеке был слышен шум снегоходов, скользящих по раскатанной дороге. Вот оно – спасение. Так рядом. А мне совершенно не охота спасаться. С такого ракурса сосны мне казались ещё выше, чем на самом деле. Будто бы действительно доставали до звёзд. Последний раз вот так на снегу я лежала в худший период своей жизни. Тогда мне тоже казалось, что ещё немного, и смерть придёт за мной. Но выяснилось, что от душевных ран не умирают. Я зажмурилась сильнее и позволила себе вспомнить живые добрые янтарные глаза Хрисана. Так долго сопротивлялась. Так долго старалась забыть. – Скоро мы с тобой встретимся, – прошептала я и улыбнулась, почувствовав слезинку на щеке. В памяти вспыхнула его последняя улыбка. И последние слова. «…Завтра встретимся, Юна…» Что ж. Должно быть, вот и наступило это завтра. – Юна, – его голос звучит непривычно серьёзно. – Я хочу тебе кое в чём признаться. Мы сидим в комнате Хрисана прямо на полу у окна в позе лотоса напротив друг друга. Стены дома тонкие, оттого слышно, как завывает ветер. Его строгая мама, а точнее, мачеха, в соседней комнате, поэтому приходится не шуметь. Юное сердце замирает в предвкушении долгожданного признания. Последние пару дней Хрисан был сам не свой. Беспокоился, был немногословен. Даже не улыбался, а это на него совсем не похоже. Потому я и решила, что, наконец, он признается в чувствах. Конечно же, слова ни к чему. И так понятно, что мы без ума друг от друга. Но… Хрисан берёт меня за руку и заглядывает в глаза. От этого взгляда я таю. Его ладонь, как всегда, очень горячая. В животе тотчас оживают злосчастные насекомые. В книгах и фильмах это называется «порхающими бабочками». А как по мне, так это похоже на ползающих жуков. – Что? Что ты хочешь сказать? – не терпится мне. Он опускает взгляд и говорит: – Это очень сложно. Мне нельзя рассказывать тебе. Но так больше продолжаться не может. Хрисан тяжело вздыхает и не успевает проронить ни слова, как в комнату врывается его мать. Они встречаются взглядами. – Милый, а Юноне уже не пора? – глаза женщины щурятся. На её лице совсем нет дружелюбия. – Ты подслушиваешь? – спрашивает Хрисан и поднимается. Затем поворачивается ко мне и мягче говорит: – Юна, подожди пару минут. Я киваю и начинаю смущённо теребить косу. Из-за двери сначала слышатся бессвязные перешёптывания, а затем Хрисан срывается на крик: – Нет! Я не могу! – Ты должен! Выбора нет! В следующую секунду он возвращается. Никогда не видела Хрисана таким раздраженным. – Юна, пойдём я тебя провожу? Я киваю. Мы быстро одеваемся и выходим на улицу. Холодный ветер обжигает лицо. Чувствуется перемена, и от этого становится очень тревожно. – Юна, – говорит Хрисан и останавливается, – послушай. Прежде чем…