— Все! — заверил Буш. — Тогда послушай меня, мразь. Во-первых, не смей называть себя и свою шайку ветеранами. Вы — предатели. Вы предали присягу, кильватер мне в селезенку. А во-вторых вот вам мое слово, слово морского офицера. Если вы явитесь безоружными, то я обязуюсь обеспечить вам гуманное обхождение до Владика, а там уж как суд решит. Хрен когда вы откопаете сокровища. У вас нет букваря. Хрен когда вы уплывете отсюда. Никто из вас не умеет управляться с судном. И хрен когда вы нас победите. Против одного Котова ваших было трое, и он справился с ними без труда. Абма, кок. Вали отсюда, и передай мои слова другим. Можете даже посоветоваться. Но при следующей встрече держите руки повыше, не то раскатаю вас, как камбалу. Такого расклада одноногий не ожидал. Он даже поперхнулся от злости, и закашлялся дымом. — Дайте мне руку, чтобы я мог встать! — потребовал повар. — Нет. — Кто даст мне руку? Никто не двинулся. Матерясь, проклиная нас, Серебряков дополз до крыльца, ухватился за него, и только после этого смог подняться. Обведя собравшихся звериным взглядом, он произнес: — Сейчас говорил я, в следующий раз будут говорить Смит и Вессон, — кок хлопнул локтем по кобуре. — Через час те из вас, кто останутся в живых, будут завидовать мертвым! Продолжая ругаться, Буш захромал по песку. Несколько раз он пытался вылезти через пролом в стене, но каждый раз падал. Наконец, ему помог человек с белым флагом. Через минуту оба скрылись в лесу. 21. Штурм Как только Серебряков скрылся, капитан, не отводивший от него взгляда, обернулся, и увидел, что на посту остался один Сергей! — Бакланы, — прорычал он. — По местам! Мы кинулись к бойницам. — Петров, были бы мы на службе — ты бы уже вертел дырку. Я готов понять Диму, даже Славу с Виктором, но вы-то, Олег Палыч и Андрей Петрович, вы же офицеры! Если тогда вы воевали также, то нет ничего удивительного, что Союз рухнул. Моряк пару минут помолчал, наблюдая за нами, затем снова заговорил: — Я нарочно вывел кока из себя. Подогрел его пятки на сковороде. И не пустил его внутрь. По его словам, они нападут через час. Без разведки, без реконгсценировки, как слепые моллюски… их четырнадцать против семерых! Минус те, кто несет вахту на "Скифе"… — Боевой устав гласит, что при нападении численное превосходство должно быть минимум втрое больше! — вспомнил замполит. — Вот именно! — подхватил Смольный. — Их меньше, чем по двое на одного из нас. На нашей стороне стены и букварь. — Букварь? — удивился кто-то. — Карта, — пояснил доктор. — Капитан хочет сказать, что пока карта у нас — они побоятся просто закидать нас гранатами. Побоятся повредить карту. В двух меньших стенах сруба — восточной и западной, было лишь по две бойницы. В южной, где находилась дверь — тоже две. А в северной — целых пять! У нас было десять автоматов на семерых, два из которых с подствольниками, винтарь Михалыча, два дробовика, полтора десятка пистолетов и полсотни гранат. Арсенал, в целом, внушительный. С патронами дела обстояли тоже терпимо. Пока терпимо. — Если они спрячутся за стеной, то штурм превратиться в затяжную дуэль, — рассуждал вслух Листьев. — На открытом пространстве шансов тоже мало. Значит, они пойдут врукопашную. Для них это единственный выход. — Согласен, — кивнули одновременно капитан с замполитом. Мы примкнули штыки к автоматам, а я еще успел немного подчистить кровь с ножа одноногого. — Дима не успел позавтракать, — напомнил военврач. — Димыч, бери свой паек, доешь на посту. — Палыч, ты берешь дверь, — приказал капитан. — Смотри в оба, и не высовывайся. Виктор, твоя восточная стена, Слава — западная. Дима, Петрович и Сергей, ваша стена — северная. Самая опасная. Если они добегут до нее, то через бойницы перебьют нас, как кроликов. Эх, нам бы пулеметчика на крышу… или гранатомет! Меня била крупная дрожь. Похоже, из всех нас было только два человека, которым не приходилось воевать — я и Котов. Витя со Славой, телохранители, Торопова, и те служили когда-то в армии, и после проходили какую-никакую подготовку. Поди, каждый день тренировались стрелять по банкам. — Не высовывайтесь, — инструктировал нас Смольный. — Стреляйте короткими очередями. По два-три патрона. Спрячьтесь за стеной, ствол в бойницу не выставляйте. Цели поражайте только справа налево. Как бы кто близко или далеко не был — только справа налево. Тогда всегда будете под защитой стены. Но не прижимайтесь! Может задеть рикошетом. — Главное — помните, никакой злости, агрессии. Стреляйте с улыбкой, — добавил военврач. Я слушал, но ничего не запоминал. Руки покрылись холодным потом. Спина тоже. В воздухе стояло какое-то напряжение. Звенящая тишина. Лишь тихонько потрескивали камни, поджариваемые солнцем. За последние дни я ни раз ходил по краю, но угроза всегда приходила внезапно. Такого, чтобы стоять и ждать, что вот сейчас нас придут убивать, еще не было. И это ожидание было хуже всего. В каждом движении листвы мне чудились фигуры бандитов, а в каждом дуновении ветра — их голоса. Так прошел час. Я бы уже предпочел, чтобы бандерлоги лезли изо всех щелей и поливали нас огнем из всех стволов, чем вот так стоять и ждать неизвестно чего. — Становится скучновато, — заметил капитан. — Если я кого-то увижу — стрелять в голову, или по ногам? — спросил Витя. — Лучше в голову, — ответил Торопов. И в этот момент стало ясно, что штурм вот-вот начнется. Сама природа замерла. Я не видел бунтовщиков, но знал, что они уже там, в лесу. Ничего не происходило, но все насторожились. В воздухе витали неуловимые разряды. Мне захотелось нажать гашетку, заорать, выпустить весь магазин по деревьям… Внезапно Витя дал короткую очередь. Эхо еще не успело замолкнуть, как нас начали обстреливать со всех сторон. Пули стучали по камню, выбивая крошку и пыль. Кто-то что-то кричал. Я даже не знаю, внутри крепости, или снаружи. Я тоже стрелял. Не знаю куда. Не знаю в кого. Но это было и не важно. Трассеры улетали в лес, кроша листву вокруг. Кучность была так себе, но я не смог бы прицелиться лучше, даже если бы захотел. Руки била крупная дрожь. Сердце колотилось, словно бешенное, норовя выскочить из груди через горло, а виски пульсировали. Внезапно все прекратилось. Только звенела одна из гильз в поисках упокоения, да поднималось зарево от автоматного ствола. И запах, кислый запах селитры. Больше ничего не напоминало о том граде пуль, что обрушился на форт. Ни единая веточка не шелохнулась, ни один ствол не блеснул в листве. — Попал в кого-нибудь? — спросил у меня капитан. — Не знаю, — пожал я плечами. — Сомневаюсь. — Хорошо, что хоть не соврал, опарыш, — улыбнулся моряк. — Палыч, сколько точек было на твоей стороне? — Три, — ответил военврач. — Две рядом, и одна чуть дальше. — Три, — повторил Смольный. — Петрович, на твоей? — Семь-восемь, — ответил подполковник. — Восемь, — уточнил Сергей. — А ты что скажешь? — снова спросил у меня командир. — Не знаю, — честно признался я. Стало… стыдно? Стыдно оттого, что мне даже в голову не пришло сосчитать, сколько людей в нас стреляло. А, если бы и пришло — я бы ни за что не смог этого сделать! С востока и запада стреляли по одному человеку. Значит, основные силы пойдут с севера, а с остальных сторон стреляли для отвлечения внимания. — Держимся, — сказал капитан. — Если они смогут захватить хотя бы одну бойницу — перебьют нас, как кроликов. И тут начался штурм. С севера через стену полетело несколько дымовых гранат. Одновременно с этим со всех сторон по крепости открыли шквальный огонь. Но внутрь залетело лишь несколько пуль. Видимо, нас просто хотели прижать к земле, пока прибудет штурмовая группа. Дым заволакивал низину. Торопов запустил в сгусток неизвестности гранату из подствольника. Грохнул взрыв, и сразу за ним — громкий вопль. Похоже, кого-то задело! В ответ в укрепление полетело две гранаты, которые, отрикошетив от стены, упали в песок, где и взорвались. От двух взрывов, последовавших один за одним, форт содрогнулся. С бревен наверху и со стен посыпалась пыль. Запах сгоревшего пороха становился уже просто непереносим! В это время четверо бандитов вынырнули из дыма в каких-то двадцати метрах от дома, и, отчаянно вопя, побежали к зданию. Как назло, мы все в это время перезаряжались! А когда рожки заняли место в автоматах, нападающие были уже в мертвой зоне. Голова одного из них мелькнула в бойнице сбоку. — Вали их! — прогремел бандерлог. В этот момент второй бунтовщик просунув пистолет в другую бойницу, выстрелил несколько раз подряд, вколачивая в Виктора пулю за пулей. Истекая кровью, телохранитель Торопова рухнул на пол. Третий же, обежав вокруг дома, неожиданно появился в дверях и кинулся на доктора, сжимая пистолет в одной руке, и нож в другой. Ситуация разительно изменилась. Если вначале боя мы были в укрытии, а разбойники были вынуждены идти в атаку по открытой местности, теперь же мы оказались заперты в помещении, отрыты со всех сторон! Кто-то умудрился попасть в бойницу дымовой гранатой, и крепость быстро заволокло дымом. Скорее всего, благодаря этому мы и остались живы. В ушах гудело от криков, стонов и выстрелов. А легкие и глаза резало от дыма. — Врукопашную! — закричал капитан. Отбросив автомат, я схватил дробовик и побежал наружу — туда, где светился прямоугольник двери, залитый солнечным светом. Кто-то выскочил следом, я даже не знаю, кто. Рядом Листьев, этот интеллигентный человек, кажущийся таким хрупким и слабым, проткнув вопящего от боли бандита штыком, практически оторвал его от земли, держа на автомате, как на копье, почти на весу. Обогнув дом, я встретился с Ли, вынырнувшим из-за противоположного угла. Припав на колено, я лихорадочно задергал цевьем, посылая заряд картечи за зарядом. Но где-то рядом грохнула граната, и я, оглушенный, покатился кубарем вниз по склону. Все произошло быстро. Очень быстро. Когда я еще стоял на ногах, один из бандитов, в арафатке, повязанной на шее, с Узи в руке, только занес ногу, чтобы спрыгнуть со стены. А когда я скатился вниз, он все еще был в той же позе. Дробовик отлетел куда-то в сторону, Стечкина я вообще забыл в крепости. Я остался практически безоружен, если не считать ножа, отданного мне Серебряковым. Но к тому моменту, когда я успел вытащить его из ножен, исход боя был уже решен. Сергей, выскочивший за мной следом, уложил китайца, встреченного мною, прежде, чем он успел метнуть еще одну гранату. Другой разбойник был застрелен в тот момент, когда сунулся в бойницу, чтобы выстрелить из автомата. Он так и лежал на песке, не выпустив оружия, и глядя в небо остекленевшими глазами, с диким оскалом, навеки застывшим на его лице. Третьего заколол военврач. Из четверых, перелезших стену, в живых остался лишь один, и он драпал изо всех сил, чтобы и дальше быть в живых. Еще одного снял подполковник в самом начале боя, бахнув в дымовую завесу из гранатомета. — Стреляйте, стреляйте! — кричал капитан. Но его слова пропали даром. Никто не выстрелил. Сам Смольный пытался поднять руку с пистолетом, с рукавом, покрасневшим от крови, но она его плохо слушалась. Единственный нападавший, оставшийся в живых, благополучно удрал. Только теперь мы смогли оценить, как дорого нам встала победа. Виктор, в груди которого было не менее половины десятка отверстий, лежал у бойницы. Самое удивительное — он был еще жив! Но военврач, осмотрев раненого, лишь отрицательно покачал головой. Потерял слишком много крови. Слава, голова которого оказалась буквально снесена выстрелом, лежал там же. Торопов со Смольным стояли, поддерживая друг друга. Оба были бледны, и одежда обоих была черной от крови. Пока неизвестно, их, или чужой. — Все свинтили? — поинтересовался капитан.