В калитку вошли два перепуганных человека. – Вас кто-нибудь видел? – Охранник явно сердился. – Я же сказал приходить, когда стемнеет. Эти двое начали что-то мямлить в своё оправдание. Но я не мог расслышать их слова. Они стояли практически спиной ко мне и говорили вполголоса. И тут охранник затащил их в здание. Я на всякий случай поднялся на верхний этаж. Мне было слышно, как открылась складская дверь. Через несколько минут они начали выкидывать из бокового окна мотки верёвок. «Воруют», – подумал я. Вслед за верёвками полетело несколько пустых мешков. Потом все трое вышли и начали запихивать верёвки в мешки. Под конец они завязали каждый мешок крепкой тонкой верёвкой, чтобы ничего не рассыпалось. Я видел по моткам – они взяли очень хорошие верёвки, и толстые, и тонкие. Как раз такие, какие были мне очень нужны. Завязанные мешки они подтащили к воротам. С того места, где я стоял, было не видно, что они там делают. Но я услышал, как снова скрипнула калитка и почти сразу же с силой захлопнулась. Шаги троих мужчин торопливо удалялись по улице от фабричных ворот. Наступила тишина. Я сбежал вниз и кинулся к воротам. Мешки были там! Я схватился за один из них, но он был слишком тяжёлым. Я попробовал поднять другой. Он был полегче. Я перерезал перочинным ножиком верёвку, которой он был завязан, и заглянул внутрь. Отлично! Я снова завязал мешок и потащил его за собой – со двора на лестницу, по ступенькам и, с огромным трудом, по железной приставной лестнице на чердак. Приставную лестницу я тоже втащил на чердак. Как раз такая мне бы пригодилась, чтобы соединить два «островка» на развалинах: нижний пол и тот, который над ним. С чердака я вытащил мешок и лестницу к выходу на крышу. Лестницу пока решил оставить тут. Я не мог перетаскивать её за собой при свете дня по крыше, у всех на виду. Волочить такую тяжёлую и длинную бандуру по кровельным трапам – мосткам, по которым ходили трубочисты, – было трудно и опасно. Слишком медленно придётся идти – а днём надо передвигаться быстро. Я подумал, что как-нибудь ночью смогу вернуться сюда и забрать лестницу. Я добрался с мешком до нашего бывшего дома. Я хотел зайти в нашу старую квартиру, это было частью плана. Ещё по дороге на фабрику я подумал, что надо будет сюда заглянуть, посмотреть, что тут и как. И заодно постучаться в бункер, попросить у Гринов немного еды. Мешок я оставил на чердаке. Наша квартира была перевёрнута вверх дном. Из неё исчезло всё, что имело хоть какую-то ценность. Мебель была передвинута… У меня защемило сердце. Теперь наша квартира выглядела как все остальные квартиры, в которых я успел побывать за эти дни. Ну а почему бы ей выглядеть как-то по-другому? Я пошёл в туалет, чтобы постучаться к Гринам. Стоило мне только подумать о них, и я сразу же начинал злиться. Когда мы жили в гетто, ещё до того, как всех начали выселять из их домов, я всегда задерживал дыхание, проходя мимо людей, которые мне не нравились. Конечно, я не был знаком с ними лично, но как-то сразу было понятно, нравятся они мне или нет. Не то чтобы эти люди неприятно пахли, просто я не хотел, чтобы в меня попал их «воздух». Вот поэтому я старался не дышать, пока находился рядом с ними и ещё пару мгновений после: я ждал, пока исчезнет «воздушный хвост», который, казалось мне, тянулся вслед за такими людьми. Когда мы первый раз встретились с Гринами, я сразу же задержал дыхание. Потом они начали заходить к нам в комнату, присаживаться для разговора, и я уже не мог каждый раз так надолго задерживать дыхание. А совсем в конце мы строили вместе бункер, и я был вынужден дышать в их присутствии. Но это не значит, что они стали мне нравиться… Унитаз был выдран из пола, на его месте зияла огромная дыра. Не зря у меня было дурное предчувствие. В этот момент я уже пожалел обо всех недобрых мыслях, которые когда-либо думал по поводу Гринов. Бедный Йоси. Деревянная лестница, которую мы с папой соорудили из распиленных ножек от стульев, была на месте. Я спустился вниз и очутился в полной темноте. Здесь чувствовался какой-то странный запах. Кроме меня никого не было. Ни единого человека. Может быть, в тот день, когда немцы приходили искать бункер у меня на развалинах, они искали вдоль всей нашей улицы? А может, кто-нибудь донёс? Мне не хотелось думать о том, когда это случилось. Но я не мог отогнать мысли о тех выстрелах пару дней назад и о женском крике. Хотя, может быть, это просто кричала какая-то женщина. Я нашёл спички и свечи там, где они и должны были лежать. О том, где и что будет храниться, мы договорились ещё в самом начале. Я зажёг свечу, посветил себе и проверил шкафчик с едой. Еды там не было. Ни крошки. Тогда я пошёл туда, где был сделан тайник с припасами для чрезвычайных случаев. Тайник был вскрыт и опустошён. Кто-то знал о нашем бункере, кто-то знал о тайнике. Может быть, сюда приходил папа? Нет. Я вдруг вспомнил, что был ещё один человек, который помогал нам строить бункер. Он по нашей просьбе настелил сверху пол. Бывший строитель. Но его забрали ещё раньше, довольно давно. А может, его и не забирали вовсе? Может, он как раз и донёс? Я кинулся к лестнице. Мне не хотелось оставаться здесь больше ни секунды. На бегу я споткнулся обо что-то и упал. Выронил свечу, и она тут же погасла. Я пошарил в темноте рукой и нащупал что-то мягкое. Дополз до свечей и спичек и на этот раз взял и то и другое. Оказалось, что я споткнулся о детский рюкзак. Наверное, Йосин. Я взял его с собой. Выбрался из бункера, выбежал из квартиры и не останавливаясь побежал по лестнице наверх. Остановился я только на чердаке. Упал без сил на свой мешок с верёвками и долго-долго не мог отдышаться. В прихваченном рюкзаке я обнаружил бутылку воды, четыре банки сгущёнки и обычный набор: сухари, кусковой сахар, банку с жиром и шоколадку. Ещё в рюкзаке лежал маленький плюшевый мишка, с которым Йоси всегда спал. Лямки рюкзака были перерезаны. Я перевязал его верёвкой, чтобы было удобнее нести. Сначала я передвигался с чердака на чердак, из квартиры в квартиру, волоча за собой оба своих груза: и мешок, и рюкзак. Но это было тяжело, и я очень быстро устал. Тогда я начал перетаскивать их по очереди: сперва – рюкзак, потом – мешок с верёвками. Или, изредка, в обратном порядке, чтобы не было скучно. Снаружи потихоньку стемнело. Дождя не было, хотя в первой половине дня слегка накрапывало. В какой-то момент я добрался до углового дома, где мне нужно было спуститься вниз и перейти через вторую улицу, пересекавшуюся с нашей – на моём пути с фабрики до развалин таких улиц было три. Я тащил мешок с верёвками. Рюкзак я уже снёс вниз и спрятал в подворотне. Позади меня послышались какие-то звуки, кто-то бежал. Достигнув пролома в стене, через который я несколько мгновений назад попал в эту квартиру, бежавший пролез в него и теперь был буквально в нескольких шагах от меня. К счастью, в полумраке он меня не заметил. Тут же вслед за ним ввалился второй мужчина и крепко схватил первого. Они начали отчаянно спорить, сначала шёпотом, но потом перешли на крик. Я, не сводя с них глаз, потихоньку допятился по коридору до входа в одну из комнат и свернул в неё, чтобы спрятаться и переждать. Очутившись в комнате, я тоже чуть не вскрикнул. Там кто-то был! В тусклом свете, идущем от окна, я увидел ещё одного человека. Он стоял неподвижно и держал в руках несколько мужских костюмов. Заметив, что я на него смотрю, он приложил палец к губам и шепнул мне беззвучно: «Молчи». Я молчал. Мы стояли рядом и прислушивались к тому, что происходит в коридоре. Судя по доносившимся до нас обрывкам фраз, эти двое никак не могли поделить найденную где-то шкатулку с украшениями. Довольно быстро от слов они перешли к решительным действиям. И тут один из них закричал: – Нет! Скотина! Брось нож! Потом мы услышали: – Господи Иисусе! Раздался глухой удар. И звук бегущих, удаляющихся шагов. Бежал только один человек. Мужчина, который всё это время был со мной в комнате, сказал мне никуда не уходить. По тому, как он со мной говорил, я понял, что он принимает меня за своего, за маленького польского мародёра. – Пойду гляну, жив ли. Он вышел из комнаты, и уже через секунду я дал дёру. Но, видимо, так хотел сбежать, что побежал не туда и со всего разбегу налетел на того, от кого убегал. – Что, смыться хотел? – спросил он. – Хотел, – сказал я. Этот человек не был страшным. – Пойдём-ка отсюда, – сказал он и вытер пальцы о занавеску. Я последовал за ним. Мы вышли из квартиры, спустились во двор. Он уселся в кресло, которое кто-то выкинул на улицу. Костюмы он положил себе на колени. Я стоял и улыбался ему. «Будь приветлив и доверяй людям, тогда ты сумеешь пробудить то хорошее, что есть в них, и они не причинят тебе зла». Но папа-то говорил другое: «Доверяй, но проверяй». – Так что там у тебя в мешке, мальчик? – Верёвки, – сказал я. – С фабрики? – Да. – Зачем они тебе? – Папе нужно. – Тогда скажи своему папе, чтобы он сам сюда приходил, а не посылал мальца под пули. – Если я так скажу, он меня побьёт, – сказал я. Мужчина вздохнул. Я совсем не боялся дышать его «воздухом». – Ладно, – сказал он, – а как ты это протащишь наружу? – Папа будет ждать у стены с лестницей. А вы как вернётесь? – У меня есть свой надёжный, тайный ход, мальчик, – ответил он после некоторого раздумья. – И я бы даже показал тебе его, но точно так же, как ты боишься меня и не доверяешь мне, я, дорогуша, не доверяю тебе, хоть ты мне и не страшен. На войне как на войне. Нельзя, чтобы мой тайный ход попал в лапы немцам. Какая жалость, да? Да уж, жальче некуда. Я пожал плечами. А потом спросил его, не хочет ли он послушать анекдот. Он улыбнулся и сказал: – Конечно хочу. Только приличный! Мы оба засмеялись. И тогда я рассказал ему анекдот: – Стоят два дядьки и спорят. Первый говорит: «Сейчас утро». А второй ему: «Что за бред? Сейчас вечер». А первый опять: «Да говорю же тебе, утро!» А второй: «Ты что, сам не видишь, что вечер?!» В общем, стоят они, спорят, и тут мимо идёт третий дядька. Они к нему: мол, рассуди нас, скажи, что сейчас – утро или вечер? А он подумал немного и говорит: «Извините, ребята, я не местный». И мы оба снова засмеялись. Вот мне и пригодился папин урок. Папа учил меня, что с поляками надо говорить уверенно и даже нагловато. А самое лучшее – их рассмешить. Правда, я не знал толком, как нужно смешить. Поэтому решил просто рассказать анекдот. И это сработало! – Я не могу показать тебе мой тайный ход, мальчик, – сказал этот человек, – но, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, приходи, и я обязательно помогу тебе. И он назвал свой адрес. Я знал улицу, где он жил. До войны мы часто ходили по ней, когда шли в гости к бабушке. И эта улица была не так уж далеко от моих развалин. Вернее, была бы не так далеко, если бы между гетто и польскими районами не было этой высокой стены. – Когда придёшь, спроси Болека. Я там дворником работаю. А тебя-то как звать? – Алекс. Он вдруг встал и подошёл ко мне. Я не стал убегать. Он пощупал мешок, который я уже успел взвалить на плечо. – И правда верёвки, – сказал он. После этого мы расстались. Он пошёл обратно наверх. А я вышел из ворот и перебежал на противоположную сторону улицы. Там я спрятал мешок и вернулся к воротам за рюкзаком. Очень странно, что такой добрый человек ходит тут и собирает костюмы. Может быть, до войны он был учителем? «И чего только люди не делают, чтобы заработать…» – я часто слышал это от взрослых. Но мама всегда говорила: «Не деньги красят человека». 10. Подоконный шкаф и птичий балкон На следующий день, едва рассвело и с польской стороны долетели первые утренние звуки, я пошёл собирать деревяшки. Насобирал сколько смог по соседним дворам и домам и залез в самый дальний угол самого дальнего подвала, чтобы выпилить перекладины для своей лестницы. Раньше, когда мы пилили вместе с папой, я обычно просто держал, а он пилил. Или, если приходилось пилить большой двуручной пилой, то мы с папой тянули её по очереди на себя: сначала я – в одну сторону, потом он – в другую, в которую труднее пилить. А сейчас у меня была просто маленькая пила – обычная ножовка. И пилил я один. Я придавил деревяшку ногой и начал пилить. Поначалу я слишком торопился и поэтому моментально выдохся, но довольно скоро мне удалось приноровиться и поймать нужный ритм, чтобы почти не уставать. Дело пошло гораздо быстрее. Сплести из верёвок лестницу не составило для меня труда, ведь я был экспертом по всяким разным узлам – не зря же я столько времени провёл на складе верёвочной фабрики. Только одна вещь меня беспокоила – я не знал точно, какой длины должна быть лестница, и мне не хотелось понапрасну резать хорошую длинную верёвку. Я нашёл какую-то палку и попытался измерить расстояние, чтобы определить длину. Я делал это в несколько приёмов. Сначала измерил расстояние от сохранившегося островка пола до окна сбоку – разумеется, я старался делать это так, чтобы меня не было видно в окне с польской стороны. Потом я измерил высоту самого окна. Потом я прикинул расстояние от окна до пола, заваленного обломками. Потом сложил всё вместе и умножил на два, ведь, насколько мне было известно, все этажи в доме были одной высоты. Если бы у меня был складной метр, я бы измерил всё поточнее, но я и без метра неплохо справился. Вообще-то я вёл себя не очень осторожно. Разгуливал по развалинам, как будто никакой опасности нет и никто не может неожиданно зайти с улицы во двор и застать меня врасплох. Позже я хорошенько всё обдумал и решил впредь действовать с большей осторожностью. Ведь если со мной что-то случится… Мысль о том, что папа придёт сюда, не найдёт меня и будет думать, что я умер, была невыносима! После того как я закончил делать лестницу, я решил, пока совсем не стемнело, поговорить со Снежком. Но сначала собрал все перекладины, которые мне не понадобились – я напилил их слишком много, – и сложил в кучу в одном из подвальных отсеков. На этот раз я не стал рассказывать Снежку о том, что мы будем делать, когда закончится война. И анекдоты я тоже не рассказывал, они и мне самому уже не казались смешными. Я просто попытался объяснить мышонку, как буду сегодня вечером поднимать свою лестницу наверх. Жаль, что нельзя делать это днём. Когда светло, я очень метко кидаю камни в цель, особенно если эта цель – огромное окно. Но попасть в окно в темноте – это другое дело. Я не знал, когда выйдет луна. А фонари не горели – у поляков, как и у нас в гетто, немцы ввели светомаскировку из-за войны с русскими. Стемнело. Я сумел сделать всё в точности так, как задумал! Привязал к тонкой верёвке камень и кинул в окно. Попасть с первого раза не получилось. Камень угодил в нижний пол (так я называл про себя нижний островок пола, сохранившегося на втором этаже; а тот пол, что над ним, я называл «верхним»). Но я и не обещал Снежку, что попаду в окно своим камнем на верёвочке с первого раза. Камень пролетел в тёмный проём окна с третьего. И после этого всё пошло как по маслу. Камень падал вниз, таща за собой верёвку. Я стоял недалеко от окна на первом этаже и увидел, как он летит мимо меня на фоне тёмного неба по ту сторону оконного проёма. Я привязал лестницу ко второму концу тонкой верёвки и потянул. Когда первая перекладина лестницы коснулась нижнего пола, я крепко привязал верёвку к толстой балке, торчавшей из кучи обломков. Но пока это ещё не была полноценная лестница. Привязанная одной только верёвкой, она крутилась и вертелась во все стороны, и перекладины то и дело уходили у меня из-под ног, как будто лестница сплющивалась на ходу. И тогда я опирался на торчащие краешки перекладин, как на крохотные ступеньки. О! Каким же прекрасным оказался пол! Да, разумеется, он тоже был завален обломками и покрыт пылью. Я было принялся сгребать мусор ногами и сбрасывать вниз, но тут же перестал. Нельзя устраивать шум ночью. Я как следует привязал лестницу к трубе, которую нащупал на стене возле пола. То ли это была водопроводная труба, то ли просто какая-то железяка – в темноте я не мог толком разглядеть, а зажигать фонарик боялся. Я включал его только в случае острой необходимости, буквально на секунду, да ещё и прикрывал рукой для верности. Теперь лестница висела так, как должна висеть верёвочная лестница. Прямо и немного покачиваясь. Как на корабле. Я спустился по ней вниз и взобрался обратно наверх. Ещё раз спустился и снова поднялся. Спустился и поднялся. У меня не сразу получилось делать это быстро. Всё-таки это была верёвочная лестница, а не деревянная или железная. Но уже через несколько дней я взбирался по ней молниеносно. И спускался тоже. Удачно, что лестница получилась длиннее, чем я рассчитал. Расстояние от нижнего пола до земли оказалось немного больше, чем у стены, где я проводил свои замеры, но, конечно, когда я мерил, мне и в голову не пришло, что может быть разница в высоте. У моей лестницы было тринадцать перекладин. Счастливое число. Далеко не для всех. Но для меня оно было счастливым. Старый Барух рассказывал мне, что все плохие вещи происходили с ним либо тринадцатого числа, либо в тринадцатый месяц, либо в тринадцать часов ноль-ноль минут. Я сказал ему, что тринадцати часов не бывает. А он сказал мне, что тринадцать часов – это час дня и что, если я ему не верю, могу сам посчитать. Смешно, что тогда я даже не обратил внимания на тринадцатый месяц, хотя вот его-то как раз и не бывает. Мама сказала мне, что, с одной стороны, это, конечно, предрассудки. Но с другой – если кто-то во всё это верит, то он может попытаться сделать так, чтобы число 13, наоборот, приносило ему счастье. Папа сказал ей на это: – Не знаю, обращала ли ты внимание, дорогая, что на нашей улице нет дома с таким номером.