— А сколько их у вас, детей? — спросил, словно бы кстати, Коробов. Прозвучало это невинно, будто обычное праздное любопытство, и так же естественно хозяйка ответила: — Двое, — глаза ее все же повлажнели, — Зинка эта, неприкаянная, да еще Сережка. Тринадцать лет ему. В ремесленное устроили. Жестом Коробов дал понять Никишину, чтоб он отпустил понятых и вышел бы сам с конвоирами тоже. — А старший ваш? — спросил Коробов. И вновь лицо женщины, чрезмерно белое от пудры, стало жалким. Она молчала, и Коробову пришлось повторить свой вопрос настойчивей: — Про Назара вы почему-то не вспоминаете. Он предполагал, что Зурабова окажется в затруднении: именно это и произошло, и Коробов утвердился в правильности своей догадки. Однако он был почти уверен, что найдет, если не в чемодане, то в кителе у Скирдюка документы умершего Назара Зурабова. Ради этого и примчался сюда. Пока — напрасно. — Потому не вспоминаю, — на этот раз с трудом подбирая слова, ответила наконец хозяйка, — что не совсем нашим он был. Всем видом своим Коробов выразил недоумение. — Мой Назарка был, мой, — на ее напудренных щеках обозначились мокрые дорожки. — Я за Мишу, за Мамеда то есть, вышла уже с сыном на руках. А Зинка и Сергей — эти конечно наши общие. — Как звали старшего по отчеству? Зурабова на какое-то мгновение замялась: — Вообще-то назвали мы его когда-то Назарлен. Это — еще с первым моим мужем... — она опечалилась чуть и вздохнула. — Ну, а когда Миша усыновил его, честь по чести записали: Назар Мамедович. — Значит, Назар Мамедович Зурабов, — повторил вслух Коробов. Он преодолел затруднение и задал следующий вопрос: — Как же это он, Назар ваш?.. Уже в тылу... — Да Назарка же и на фронте-то не был, — отвечала печальным, но ровным голосом женщина, глядя на стену, украшенную большим ковром, на котором висели два портрета: сама она в молодости (Зина очень напоминала теперь ее) и Мамед, остроносый, с тонкими юношескими усиками над губой. — В армию его только, как война уже началась, взяли, а до того не служил даже. Он у нас больше в отца своего родного пошел: всё книжки, пробирки, наука... Ну, а в войну начал мотаться с портфелем большим. В наших краях бывал нечасто. Можно сказать, только один раз и заглянул, бедный. На свою голову... Коробов дал ей успокоиться. — Отправили его зимой сюда, к нам, с делами, конечно. Ну и стащил у него кто-то в поезде сапоги, где-то под Оренбургом. Он выскочил из вагона и босой за вором погнался. А зима, холод... Вот он, бедняга, и поморозил ступни. Как сейчас помню, стучится ночью в окошко. Я как увидела его, в глазах потемнело. А он только и просит: «Лечи, мама... Завтра надо подняться». Я его, конечно, в постель сразу, чаем с малиной напоила, как раньше, когда маленьким был. Только где там было ему подняться за одну ночь? Сутки провалялся, бедный, в жару, а назавтра Миша, муж значит, не выдержал: схватил машину — и в госпиталь, в Ташкент. А там у Назара гангрена началась. Он и помер. Врачи говорят, чуть раньше — еще спасли бы. Коробов выждал долгую паузу и лишь потом спросил: — Вещи, документы его вам отдали? Женщина горько усмехнулась: — Какое там добро у него? Мы и не просили ничего. Комсомольский билет только и вернули. — Ну, а служебные документы? Теперь Зурабова с удивлением посмотрела на Коробова. — Нам-то они зачем? Какое мы отношение имеем? — Я спрашиваю, может, вы дома что-то нашли? — Ну что я нашла? Убиралась перед Новым годом, нашла тетрадь его общую. Он туда стихи переписывал, а может, и сам сочинял. Хорошие, душевные такие. А больше — ничего... — Полина Григорьевна, вы вспомните, пожалуйста, может, говорил когда-нибудь Назар, — Коробов решил спросить прямо, — про служебные бумаги? Ну там, допуск, удостоверение личности? — Дело в том (Коробов по запросу уже получил эти сведения), что в госпитале при нем этих, самых важных документов не оказалось. — А муж ваш, Мамед Гусейнович, значит, не видел тоже? Она ответила почему-то шепотом: — Комсомольский билет куда-то пропал. Я его искала недавно. Хотела карточку Назаркину увеличить. Спросила Мишу: «Ты не видал, случайно?» А он как рассердится! Нужен мне, говорит, твой Назарка. Своих забот мало. — Так. Когда же исчез билет? — Совсем недавно. Недели за две до Нового года, когда я убиралась, значит, билет еще был. Коробов поднялся. — Где ваш муж сейчас? — Где же ему быть? У себя на холодильнике, на разъезде. Разъезд находился сразу за городом. Доехать туда можно было минут за двадцать, разумеется, если есть машина. — Что, домой муж не каждый вечер приезжает? Полина Григорьевна насупилась. — Последний раз, считайте, на праздники только и появился. И то — на одну ночь. Продукты, правда, присылает, не жалуемся. А так — дел у него много, говорит. Какие дела — догадаться нетрудно, — и она закончила жестко, будто это не причиняло боли: — Связался он там с одной выдрой, с бухгалтершей. Она сама из Одессы. Я ее видела. Ни рожи, ни кожи. Вся как кошка драная. — Фамилия? — А черт ее упомнит, пропади она пропадом! Да там ее, Фирку эту, весь Салар уже знает, а он и позарился на эту дрянь. Дурень старый. Когда Коробов уже направился к машине, он увидел издали своего связного Зисько. Приземистый красноармеец, быстро перебирая короткими кривоватыми ногами в обмотках, подбежал и доложил, что старший лейтенант Гарамов просит капитана Коробова срочно прийти. По обычаю Коробов сперва рассказал товарищу о результатах обыска и допроса Полины Григорьевны Зурабовой. — Надо немедленно допросить самого Зурабова, проследить его связи со Скирдюком, — заключил он. — Вот где по-моему что-то скрывается. Гарамов, однако, хитровато улыбался. — Посмотрим, что ты скажешь на это, — и он протянул листки с протоколом допроса повара Климкевича. — Учти только: поворот будет не в ту сторону, куда полагал ты. Все же поначалу Коробову показалось, что ничего существенно нового в показаниях Климкевича нет. Те же рассказы о совместных вечеринках, вымученное признание в том, что однажды Скирдюк недодал ему несколько банок консервов и возместил это деньгами, однако Гарамов умело зацепился за этот факт и заставил-таки Климкевича рассказать подробно обо всех махинациях, совершаемых им совместно с начальником столовой старшиной Скирдюком. И тогда всплыло, что в последнее время Скирдюк «совсем уж бессовестно мухлевал с мясом», как выразился Климкевич. От себя вину повар не без оснований отводил. Начальник склада Скирдюк являлся одновременно и начальником столовой. «Что он мне дал, то я и готовлю», — заявил на допросе Климкевич, однако, будучи далеко не новичком в своем деле, не мог он не обратить внимание на то, что Скирдюк пропускал порой вместо говядины, значившейся у него в накладных, например — мороженую козлятину, стоимость которой в два раза ниже. Курсанты, правда, этого не замечали: им после учений что ни подай, умнут в два счета. Ну, а для того, чтоб дежурный офицер внимание не обратил, был тоже изобретен нехитрый ход: делали так, чтоб обед запаздывал («Вода, проклятая, никак не закипала!»), и дежурный облегченно вздыхал, когда наконец Климкевич сообщал, что можно звать курсантов в столовую. Тут уж было не до тщательных проб. — Климкевичу, конечно, тоже его куш доставался, — Гарамов наклонился над Коробовым и подчеркнул пальцем строку в протоколе: «Скирдюк угрожал мне, что, если доложу о чем начальству, сделает во всем виноватым меня, и я тогда загремлю под трибунал, а так с меня взятки гладки: что со склада получил, то и вари...» — Он и вправду трус, этот повар, иначе так быстро не раскрылся бы, — заключил Гарамов. — Так, так, — произнес Коробов, выслушав Гарамова, — выходит, и в самом деле греб Скирдюк золото лопатой. Где же оно у него? Ну там пара отрезов, голенища, но это же мелочи, а ведь он воровал постоянно... «...нарушений в хранении и расходовании продуктов не установлено за исключением некоторых излишков, а именно: говядины третьего сорта — 3,7 килограмма, сала животного — 1,4 килограмма...» Коробов дважды перечитал акт ревизии, которую уже успел провести Гарамов. — Да! — Гарамов развел руками. — Я сам удивился: почти все у него в ажуре. Правда, излишки имеются, но есть и этому документальное объяснение. — Но ведь воровал Скирдюк. — Тащил, конечно! — Вот потому-то и наводит на размышления этот ажур. А что начальник продчасти Хрисанфов? — Давным-давно все Скирдюку передоверил. Теперь кается. Кто, говорит, мог предположить, что Скирдюк таким негодяем окажется? Но и Хрисанфов просит учесть, что с продуктами на складе все в порядке. — Пьет Хрисанфов? — Дважды из-за этого в звании задерживали. — Может, Скирдюк делился с ним? — Непохоже. В комнате у Хрисанфова кроме койки — ничего. Родных не имеет. Женщины для него не существуют вообще. Может быть, конечно, в матраце, как рассказывается в баснях, мешочек с бриллиантами зашит, но это уже и впрямь — дело прокуратуры, Лев Михайлович. — Гарамов задумался, выпятив губу. — Понимаешь, — продолжал он не сразу, — я тут сам, пока проверял склад, будь он неладен, на одно обстоятельство набрел. У них курсантские батальоны периодически отсутствуют — уходят в поле на три-четыре недели вместе с пехотным полком. Скирдюк на эти батальоны выбирать продукты с базы права не имел. Курсантов в поле кормят пехотинцы, а затем производятся расчеты. Документальные. Часть фондов танкового училища штаб тыла передает пехотному. И все! Ты понял: только перерасчет! Никто не перевозит со склада на склад какие-то там макароны или сахар — в натуре. Однако сам Хрисанфов признался, что несколько раз Скирдюк возвращал пехотинцам именно продукты. — В таком случае, у него на собственном складе должна была образоваться недостача? — Так оно и случилось... Но уже сутки спустя Скирдюк ее восполнил. — Где же добывал он продукты? Главным образом — мясо и масло? Коробов тоже задумался. — Где их берут? — произнес он, покачивая головой, и поставил на стол несколько банок тушенки. Одну — около Гарамова. Остальное — рядом с собой. — Проведем опыт, Аркадий, как Чапаев со своей картошкой — тактический урок. Итак, ты — Скирдюк, начальник склада. Я — база. Бери у меня еще одну банку. Это продукты на те батальоны, которые Скирдюк не имел права получать. Толкай их теперь, как говорят хапуги, налево. Ну, спрячь эту банку хотя бы к себе в портфель! Вот так. Она исчезла бесследно. Теперь — приходит проверка. Хотя бы — тот же Хрисанфов. Как тебе покрыть недостачу? Включаясь в игру, Гарамов порыскал глазами по столу. Он протянул было руку к банкам, стоящим около Коробова, но тот легонько хлопнул его по пальцам: — Дудки! Это — база, а фонды свои ты уже выбрал давно. Гарамов понял: — Это — если строго по закону. А я по-дружески прошу: выручи, на день-два, пока проверка. А там — верну. И проверяющий — с носом!